— В Нераке это обычное дело, дорогой мой Шико. Знаешь поговорку: “Что город, то норов”.

— Странный обычай, ваше величество.

— Да нет же, разрази меня гром! Нет ничего проще. Все эти люди, которых ты видел, бродят по стране и собирают подаяние. Но они все из разных мест.

— И что же?

— Так вот, чтобы я не подавал все одним и тем же, они называют мне свой родной город. Таким образом, дорогой мой Шико, ты сам понимаешь, я поровну раздаю милостыню и помогаю нищим всех городов своего государства.

— Ну, что касается названий городов, которые они произносят, — это куда ни шло. Но почему вы всем им отвечали “Кагор”?

— Что ты говоришь! — вскричал Генрих с отлично разыгранным удивлением. — Я отвечал им “Кагор”?

— А то что же?

— Ты думаешь?

— Я в этом уверен.

— Вот видишь, с тех пор как мы с тобой поговорили о Кагоре, это слово у меня все время на языке. Так ведь всегда происходит, когда страстно желаешь чего-нибудь, а получить не можешь; думаешь о нем, думаешь — и называешь вслух.

— Гм, — хмыкнул Шико, недоверчиво глядя в ту сторону, где скрылись нищие. — Это гораздо менее ясно, чем мне хотелось бы. К тому же меня смущает еще одно…

— Как, еще что-то?

— Цифра, которую произносил каждый из них: если сложить все эти цифры, получится восемь тысяч.

— А, что касается цифр, то и я, Шико, подобно тебе, ничего тут не понял. Но вот что приходит мне в голову: как ты знаешь, все нищие составляют различные союзы, и может быть, они называли количество членов того союза, к которому каждый из них принадлежал. Это кажется мне весьма вероятным.

— Ваше величество!

— Пойдем ужинать, друг мой. На мой взгляд, ничто так не проясняет ум, как еда и питье. Мы обдумаем все за столом, и ты сам убедишься, что если пистоли у меня обрезаны, то бутылки полны доверху.

Король свистом подозвал пажа и велел подавать ужин.

Затем, без всяких церемоний взяв Шико под руку, он поднялся вместе с ним обратно в кабинет, где был сервирован ужин.

Проходя мимо покоев королевы, он взглянул на окна и увидел, что они не освещены.

— Паж, — спросил он, — ее величества королевы нет дома?

— Ее величество, — ответил паж, — пошли проведать мадмуазель де Монморанси, которая, говорят, тяжело больна.

— Ах, бедняжка Фоссез, — сказал Генрих, — правда, у королевы такое доброе сердце. Пойдем ужинать, Шико, пойдем ужинать!

Ужин прошел очень весело. Казалось, и в мыслях, и в сердце Генриха рассеялся всякий мрак, а когда Беарнец находился в таком расположении духа, он был приятнейший сотрапезник.

Что касается Шико, то он постарался как можно тщательнее скрыть пока еще смутное беспокойство, которое охватило его при появлении испанского посла, сопровождало во дворе, усилилось при раздаче золота нищим и с тех пор уже не покидало.

Генрих пожелал, чтобы его приятель Шико отужинал с ним наедине. При дворе короля Генриха он всегда ощущал к Шико некую слабость — понятную слабость умного человека к другому умному человеку. Шико со своей стороны, если оставить в стороне испанского посла, нищих с их паролем и обрезанными золотыми монетами, тоже питал к наваррскому королю большую симпатию.

Видя, что король переходит от одного вина к другому и во всем решительно ведет себя как добрый сотрапезник, Шико решил быть воздержаннее, чтобы не пропустить ни одного нечаянного слова, которое могло вырваться у Беарнца, возбужденного свободой общения за ужином и крепостью вин.

Генрих пил, не стесняясь, и умел так увлекать за собою собутыльников, что Шико не удавалось отставать от него больше, чем на один стакан из трех.

Но мы уже знаем, что у г-на Шико голова была крепкая. Что до Генриха Наваррского, то он уверял, что все вина эти местные, и он привык пить их, как молоко.

Все это сопровождалось любезностями, которыми без конца обменивались собутыльники.

— Как я вам завидую, ваше величество, — сказал королю Шико, — какой у вас приятный двор и веселая жизнь! Сколько благодушных лиц вижу я в вашем славном доме и как благоденствует прекрасная Гасконь!

— Если бы жена моя была здесь, дорогой мой Шико, я не сказал бы тебе того, что сейчас скажу. Но в отсутствие ее могу признаться, что самая приятная сторона моей жизни та, которую ты не видишь.

— Ах, сир, вы правы — чего только не говорят о вашем величестве!

Генрих откинулся на спинку кресла и, смеясь, погладил бороду.

— Да-да, не правда ли? — сказал он. — Утверждают, что я царствую главным образом над своими подданными женского пола.

— Так точно, ваше величество, а между тем меня это удивляет.

— Почему, приятель?

— А потому, что в вас гнездится тот беспокойный дух, который творит великих монархов.

— Ах, Шико, ты ошибаешься, — сказал Генрих. — Лени во мне больше, чем беспокойства, доказательство тому — вся моя жизнь. Если я завожу любовные шашни — то всегда с женщиной, которая у меня под боком, если выбираю вино — то всегда из ближайшей ко мне бутылки. Твое здоровье, Шико.

— Ваше величество, вы оказываете мне честь, — ответил Шико, осушая свой стакан до последней капли, ибо король следил за ним проницательным взглядом, читавшим, казалось, потаеннейшие его мысли.

— И потому, — продолжал король, поднимая глаза к небу, — какая идет грызня у меня в доме, любезный!

— Да, понимаю: все фрейлины королевы обожают вас, ваше величество.

— Они же все время тут, по соседству, Шико.

— Эге! Из вашей аксиомы следует, что если бы вы проживали в Сен-Дени, а не в Нераке, король вел бы не такое мирное существование, как сейчас.

Генрих помрачнел.

— Король! Что вы мне рассказываете, Шико? — продолжал Генрих Наваррский. — Король? Вы что же, воображаете, что я Гиз? Я хочу получить Кагор, это верно, но лишь потому, что он тут, рядом: опять же по моей системе, Шико. Я честолюбив, но лишь пока сижу в кресле. Стоит мне встать, и я уже ни к чему не стремлюсь.

— Помилуй Бог, ваше величество! — ответил Шико. — Это стремление заполучить то, что находится под рукой, очень напоминает Цезаря Борджа: он составлял себе королевство, беря город за городом и утверждая, что Италия — артишок, который нужно съедать листочек за листочком.

— Этот Цезарь Борджа, сдается мне, был не такой уж плохой политик, — сказал Генрих.

— Да, но очень опасный сосед и очень плохой брат.

— Ну вот, уж не сравниваете ли вы меня, гугенота, с сыном папы? Осторожнее, господин посол!

— Государь, я вас ни с кем не стал бы сравнивать.

— Почему?

— Потому что, на мой взгляд, каждый, кто сравнит вас с кем-либо, кроме вас самого, ошибется. Вы, ваше величество, честолюбивы.

— Странное дело! — заметил Беарнец. — Вот человек, который изо всех сил старается заставить меня к чему-то стремиться!

— Упаси Боже! Как раз наоборот, я всем сердцем желаю, чтобы ваше величество ни к чему не стремились.

— Послушайте, Шико, — сказал король, — вам ведь незачем торопиться в Париж, не так ли?

— Незачем, сир.

— Ну, так проведите со мной несколько дней.

— Если вы, ваше величество, оказываете мне честь желать моего общества, я с величайшей охотой погощу у вас с недельку.

— Неделю — отлично, приятель: через неделю вы будете знать меня, как родного брата. Выпьем, Шико.

— Ваше величество, мне что-то больше не хочется, — сказал Шико, начинавший уже отказываться от попытки напоить короля, на что сперва покушался.

— В таком случае, любезный друг, я вас покину, — сказал Генрих. — Ни к чему сидеть за столом без дела. Выпьем, говорю вам!

— Зачем?

— Чтобы крепче спать. Это наше местное винцо нагоняет такой сладкий сон! Вы любите охоту, Шико?

— Не очень. А вы?

— Я просто обожаю ее, с тех пор как жил при дворе короля Карла Девятого.