— Но Генрих, где же Генрих? Разве вы не знаете, что здесь его все ждут?

— Генриху, сестра, в Париже пока нечего делать, но зато у него немало дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно и скрытно: работы там много, зачем же бросать ее и ехать в Париж, где все уже устроено?

— Да, но где все расстроится, если вы не поторопитесь.

— Ну, вот еще!

— Можете говорить “вот еще!” сколько вам угодно. Но все эти ваши доводы не убеждают парижских буржуа: они хотят видеть своего Генриха Гиза, жаждут его, бредят им.

— Когда придет время, они его увидят. Разве Мейнвиль им этого не растолковал?

— Растолковал. Но вы ведь знаете, что его голос совсем не то, что ваш.

— Давайте, сестра, перейдем к самому неотложному. Как Сальсед?

— Казнен.

— Не проговорился?

— Не вымолвил ни слова.

— Хорошо. Как с вооружением?

— Все готово.

— Париж?

— Разделен на шестнадцать кварталов.

— Ив каждом квартале — назначенный вами начальник?

— Да.

— Ну, так будем спокойно ждать, хвала Господу. Это я и скажу нашим славным буржуа.

— Они не станут слушать.

— Вот еще!

— Говорю вам — в них точно бес вселился.

— Милая сестра, вы так нетерпеливы сами, что и другим склонны приписывать излишнюю торопливость.

— Вы меня за это упрекаете?

— Боже сохрани! Но надо выполнять то, что считает нужным брат Генрих. Ну, а он не хочет никаких поспешных действий.

— Что ж тогда делать? — нетерпеливо спросила герцогиня.

— А что вынуждает нас торопиться?

— Да все, если хотите.

— С чего же, по-вашему, начать?

— Надо захватить короля.

— Это у вас навязчивая идея. Не скажу, чтобы она была плоха, если бы ее можно было осуществить. Но задумать и выполнить — далеко не одно и то же. Припомните-ка, сколько раз наши попытки уже проваливались.

— Времена изменились. Теперь короля некому защищать.

— Да, кроме швейцарцев, шотландцев и французских гвардейцев.

— Послушайте, брат, я сама покажу вам, как он едет по большой дороге в сопровождении всего двух слуг.

— Мне сто раз это говорили, но я ни разу этого не видел.

— Так увидите, если побудете в Париже хотя бы три дня.

— Какой-нибудь новый замысел?

— Скорее новый план.

— Ну так сообщите мне, в чем он состоит.

— О, это чисто женская мысль, и вы над ней только посмеетесь.

— Боже меня упаси уязвить ваше самолюбие. Рассказывайте.

— Вы уже смеетесь надо мною, Майен!

— Нет, я вас слушаю.

— Ну так вот, коротко говоря…

В это время привратник поднял портьеру:

— Угодно ли их высочествам принять господина де Мейнвиля?

— Моего сообщника? — сказала герцогиня. — Впустите.

Господин де Мейнвиль вошел и поцеловал руку герцогу Майенскому.

— Только одно слово, ваше высочество. Я сейчас из Лувра.

— Ну? — вскричали в один голос Майен и герцогиня.

— Догадываются, что вы приехали.

— Каким образом?

— Я разговаривал с начальником поста в Сен-Жермен-Л’Осеруа. В это время мимо прошли два гасконца…

— Вы их знаете?

— Нет. На них было новое, с иголочки, обмундирование. “Черт побери, — сказал один, — куртка у вас великолепная. Но при случае вчерашняя ваша кираса послужила бы вам лучше”. “Ну-ну, как ни тверда шпага господина де Майена, — ответил другой, — бьюсь об заклад, что этот атлас он так же не проколет, как и ту кирасу”. Тут гасконец принялся бахвалиться, и из его слов я понял, что вашего прибытия ждут.

— У кого служат эти гасконцы?

— Не имею ни малейшего понятия.

— И они ушли?

— Не тут-то было. Говорили они очень громко. Имя вашего высочества услышали прохожие. Кое-кто остановился и начал расспрашивать — правда ли, что вы приехали. Те собирались было ответить, но тут к гасконцу подошел какой-то человек и тронул его за плечо. Или я ошибаюсь, ваше высочество, или этот человек был Луаньяк.

— А что дальше?

— Он шепотом сказал несколько слов, гасконец поклонился и последовал за тем, кто его прервал.

— Так что…

— …так что я ничего больше узнать не смог. Но полагаю, надо остерегаться.

— Вы за ними не проследили?

— Проследил, но издали: опасался, что меня узнают как дворянина из свиты вашего высочества. Они направились к Лувру и скрылись за мебельным складом. Но прохожие потом на разные лады повторяли: Майен, Майен.

— Есть простой способ ответить на это, — сказал герцог.

— Какой? — спросила его сестра.

— Пойти сегодня вечером приветствовать короля.

— Приветствовать короля?

— Конечно. Я приехал в Париж и сообщаю ему, как обстоят дела в его верных пикардийских городах. Что против этого можно сказать?

— Способ хороший, — сказал Мейнвиль.

— Это неосторожно, — возразила герцогиня.

— Это необходимо, сестра, если действительно известно, что я в Париже. К тому же брат наш Генрих считает, что я еще в дорожном платье должен явиться в Лувр и передать королю привет от всей нашей семьи. Выполнив этот долг, я буду свободен и смогу принимать кого мне вздумается.

— Например членов комитета. Они вас ждут.

— Я приму их во дворце Сен-Дени после визита в Лувр, — сказал Майен. — Итак, Мейнвиль, пусть мне подадут коня, как он есть, в поту и пыли. Вы отправитесь со мною в Лувр. А вы, сестра, дожидайтесь нашего возвращения.

— Здесь, братец?

— Нет, во дворце Сен-Дени, где находятся мои слуги и вещи и где, предполагается, я остановился на ночлег. Через два часа мы там будем.

В тот же день, отважившись на большие приключения, король вышел из кабинета и велел позвать г-на д’Эпернона.

Было около полудня.

Герцог поспешил явиться к королю.

Стоя в приемной, его величество внимательно разглядывал какого-то монаха из обители св. Иакова. Тот под проницательным взором короля краснел и опускал глаза.

Король отвел д’Эпернона в сторону.

— Посмотри-ка, герцог, — сказал он, указывая на молодого человека, — какой у этого монаха странный вид.

— А чему вы изволите удивляться, ваше величество? — сказал д’Эпернон. — По-моему, вид у него самый обычный.

— Вот как?

Король задумался.

— Как тебя зовут? — спросил он монаха.

— Брат Жак, ваше величество.

— Другого имени у тебя нет?

— По фамилии — Клеман.

— Брат Жак Клеман? — повторил король.

— Может, и имя, по мнению вашего величества, звучит странно? — смеясь, спросил герцог.

Король не ответил.

— Ты отлично выполнил поручение, — сказал он монаху, не спуская с него глаз.

— Какое поручение, сир? — спросил герцог с бесцеремонностью, которую ему ставили в вину и к которой его приучило каждодневное общение с королем.

— Ничего, — ответил Генрих, — это у меня маленький секрет с одним человеком, которого ты не знаешь.

— Право же, сир, — сказал д’Эпернон, — вы так странно смотрите на мальчика, что он смущается.

— Да, правда. Не знаю почему, я не в состоянии оторвать от него взгляда. Мне сдается, что я уже видел его или еще когда-нибудь увижу. Кажется, он являлся мне во сне. Ну вот, я начинаю заговариваться. Ступай, монашек, ты хорошо выполнил поручение. Письмо будет послано тому, кто его ждет. Не беспокойся. Д’Эпернон!

— Слушаю, сир?

— Выдайте ему десять экю.

— Благодарю, — бесстрастно произнес монах.

— Можно подумать, что свое “благодарю” ты цедишь сквозь зубы! — сказал д’Эпернон: он не мог взять в толк, как это монах может пренебречь десятью экю.

— Я так говорю, — ответил маленький Жак, — потому что предпочел бы один из тех замечательных испанских кинжалов, что висят тут на стене.

— Как? Тебе не нужны деньги, чтобы смотреть балаганы на Сен-Лораяской ярмарке или веселиться в вертепах на улице Сент-Маргерит? — спросил д’Эпернон.

— Я дал обеты бедности и целомудрия, — ответил Жак.

— Дай ему один из этих испанских клинков, и пусть он идет, — сказал король.