И Беарнец, вновь становясь не самим собою, но тем человеком, которого все в нем видели, после того как на одно мгновение позволил себе поддаться героическому пылу, — Беарнец с любезной улыбкой проводил посла до порога.

Шико был так изумлен, что, даже когда Генрих остался один, он не подумал вылезти из книжного шкафа.

Беарнец сам поднял занавес и хлопнул его по плечу.

— Ну, как, по-твоему, я вышел из положения, мэтр Шико?

— Замечательно, ваше величество, — ответил все еще ошеломленный Шико. — И правда, можно сказать, что для короля, не часто принимающего послов, вы умеете принимать их как следует.

— А ведь такие послы являются ко мне по вине моего брата Генриха.

— Как так?

— Да! Если бы он не преследовал все время свою бедную сестру, и другим не пришло бы в голову ее преследовать. Неужели ты думаешь, что, если бы испанский король не знал о нанесенном королеве Наваррской публичном оскорблении, когда начальник охраны обыскал ее носилки, — неужели ты думаешь, что он предложил бы мне дать ей развод?

— Я с радостью вижу, ваше величество, — ответил Шико, — что все подобные попытки окажутся тщетными и ничто не сможет нарушить согласия, царящего между вами и королевой.

— Э, друг мой, слишком очевидно, что поссорить нас кое-кому очень выгодно.

— Признаюсь вам, ваше величество, что я не так проницателен, как вы думаете.

— Ну, конечно — брат мой Генрих только и мечтает о том, чтобы я развелся с его сестрой.

— Почему же? Растолкуйте мне, в чем дело? Черт побери, я и не думал, что найду такого хорошего учителя.

— Ты знаешь, Шико, что мне позабыли выплатить приданое моей жены?

— Нет, не знал, сир, не подозревал, что это так.

— Что приданое это состояло из трехсот тысяч золотых экю?

— Сумма немалая.

— И, кроме того, нескольких крепостей, в том числе — из Кагора?

— Отличный, черт возьми, город!

— Я же потребовал не свои триста тысяч экю золотом — как я ни беден, я считаю себя богаче короля Франции, — а Кагор.

— А, вы потребовали Кагор, ваше величество? Помилуй Бог, вы правильно сделали, на вашем месте я поступил бы так же.

— Вот потому-то, — сказал Беарнец с многозначительной улыбкой, — вот потому-то… теперь понимаешь?

— Нет, черт меня побери!

— Вот потому-то меня и пытаются поссорить с женой так основательно, чтобы я потребовал развода. Нет жены — понял теперь, Шико? — нет и приданого, нет тем самым и трехсот тысяч экю, нет крепостей, нет — самое главное — Кагора. Это неплохой способ избавиться от необходимости сдержать данное слово, а мой братец Валуа весьма искусно расставляет подобные западни.

— А вам бы очень хотелось заполучить эту крепость, не правда ли? — спросил Шико.

— Конечно, ведь в конце концов что представляет собой мое беарнское королевство? Несчастное маленькое княжество, которое жадность моего зятя и тещи до того обкорнала, что мой королевский титул звучит насмешкой.

— Да, в то время как Кагор в составе этого княжества…

— Кагор стал бы моим крепостным валом, оплотом моих единоверцев.

— Так вот, мой король, плакал ваш Кагор, ибо, разведетесь вы с госпожой Маргаритой или нет, французский король никогда вам его не передаст, разве что вы взяли бы его сами…

— О, — вскричал Генрих, — да я бы и взял его, если бы он не был так хорошо укреплен и мне не была бы так ненавистна всякая война.

— Кагор неприступен, ваше величество, — сказал Шико.

Генрих словно заключил свое лицо в броню непроницаемого простодушия.

— О, неприступен, неприступен, — сказал он, — но если бы у меня было войско, которого я не имею!..

— Послушайте, ваше величество, ведь мы с вами не собираемся вести друг с другом сладкие речи. Вы сами знаете, гасконцы народ откровенный. Чтобы взять Кагор, где командует господин де Везен, надо быть Ганнибалом или Цезарем, а вы, ваше величество…

— Ну, что же мое величество? — спросил Генрих с насмешливой улыбкой.

— …вы, ваше величество, сами признали, что воевать не любите.

Генрих вздохнул. Взор его, полный меланхолии, вдруг вспыхнул огнем, но, подавляя этот невольный порыв, он погладил загорелой рукой темную бороду и сказал:

— Это правда, я никогда еще не обнажал шпаги и никогда не обнажу. Я соломенный король и человек мирных наклонностей. Однако, Шико, по странной прихоти натуры я люблю поговорить о военном деле: это уж у меня в крови. Мой предок — Людовик Святой — имел счастье, будучи воспитан в благочестии и кроткий от природы, при случае ловко метать копье и смело орудовать мечом. Поговорим, если не возражаешь, о господине де Везене, который может сравняться и с Ганнибалом, и с Цезарем.

— Ваше величество, — сказал Шико, — простите меня, если я вас не только обидел, но и обеспокоил. Я сказал вам о господине де Везене лишь для того, чтобы в самом начале погасло пламя, которое, по молодости лет и неопытности в делах государственных, могло вспыхнуть в вашем сердце. Видите ли, Кагор так защищают и охраняют потому, что это ключ ко всему югу.

— Увы! — сказал Генрих, вздыхая еще тяжелее. — Я хорошо это знаю!

— Это, — продолжал Шико, — и богатая территория, и одновременно — безопасное жилье. Обладать Кагором — значит, иметь хлебные амбары, погреба, полные сундуки, гумна, жилые дома и связи. Кто обладает Кагором — за того все, кто им не обладает, — против того все.

— Э, помилуй Бог, — пробормотал король Наваррский, — вот я и хотел обладать Кагором так страстно, что велел моей бедной матушке поставить его одним из условий, sine qua non[17], нашего с Маргаритой брака. О, смотри-ка, заговорил по-латыни! Кагор был приданым моей жены, мне его обещали, я должен был его получить.

— Сир, быть должным и платить… — заметил Шико.

— Ты прав, задолжать и расплатиться — разные вещи, друг мой. Так что, по-твоему, со мной так и не расплатятся?

— Боюсь, что так.

— Черт побери! — произнес Генрих.

— И, говоря откровенно… — продолжал Шико.

— Ну?

— …говоря откровенно, это будет правильно, ваше величество.

— Правильно? Почему, друг мой?

— Потому что вы, женившись на принцессе из французского дома, не сумели выполнить свои королевские обязанности: не сумели добиться, чтобы вам выплатили приданое и передали крепости.

— Несчастный! — сказал Генрих с горькой усмешкой. — Ты что же, забыл уже о набате Сен-Жермен-Л’Осеруа? Сдается мне, что любой новобрачный, которого намереваются зарезать в его брачную ночь, станет больше заботиться о спасении жизни, чем о приданом.

— Ладно! — сказал Шико. — Ну, а после?

— После? — спросил Генрих.

— Да. Сейчас у нас, кажется, мир. Так вот, надо было вам воспользоваться мирным временем и заниматься делами. Надо было — простите меня, государь, — не ухаживать за дамами, а вести переговоры. Это не столь занятно, я знаю, но более выгодно. Я говорю так, имея в виду не только ваши интересы, но и интересы короля, моего повелителя. Если бы в лице Генриха Наваррского Генрих Французский имел сильного союзника, он был бы сильнее всех, и если допустить, что католиков и протестантов могут объединить общие политические интересы, хотя бы потом они снова начали спорить по вопросам религии, католики и протестанты, то есть оба Генриха, привели бы в трепет все и вся.

— О, — смиренно сказал Генрих, — я вовсе не стремлюсь приводить кого-либо в трепет, лишь бы мне самому не дрожать… Но, знаешь, Шико, не будем больше говорить об этих вещах, которые меня так волнуют. Кагор мне не принадлежит. — ну что ж, я без него обойдусь.

— Нелегко это, мой король.

— Что ж делать, раз ты сам полагаешь, что Генрих мне его никогда не отдаст.

— Я так думаю, сир, я даже уверен в этом по трем причинам.

— Изложи мне их, Шико.

— Охотно. Первая состоит в том, что Кагор — город богатый, и французский король предпочитает оставить его себе, вместо того чтобы кому-нибудь отдать.