— Да, состоянием вашего здоровья, сударыня: поверьте мне, женщине не по силам такое утомительное путешествие. Я сам едва…

— Поступайте так, как найдете нужным, — ответила Диана.

— Так вот, давайте въедем в этот переулок, в конце которого мерцает фонарь; это знак, по которому узнают гостиницы; поторопитесь, прошу вас.

— Стало быть, вы что-нибудь услыхали?

— Да, как будто конский топот. Правда, мне думается, я ошибся, но на всякий случай я чуть задержусь, чтобы удостовериться, обоснованны мои подозрения или нет.

Не возражая, не пытаясь отговорить Реми от его намерения, Диана пришпорила своего коня и направила его в длинный извилистый переулок. Реми дал ей проехать, спешился и отпустил поводья своего коня, который, разумеется, тотчас последовал за конем Дианы.

Сам Реми притаился за огромной тумбой и стал выжидать.

Диана постучалась в дверь гостиницы, за которой, по стародавнему фламандскому обычаю, бодрствовала или, вернее, спала широкоплечая служанка с мощными дланями.

Служанка уже услыхала цоканье конских копыт о мостовую, проснулась, не выказывая ни малейшего недовольства, отперла входную дверь и радушно встретила путешественника или, вернее, путешественницу. Затем она открыла лошадям широкую сводчатую дверь, куда они тотчас вбежали, почуяв конюшню.

— Я жду своего спутника, — сказала Диана, — дайте мне посидеть у огня; я не лягу, пока он не придет.

Служанка бросила соломы лошадям, закрыла дверь в конюшню, вернулась в кухню, придвинула к огню табурет, сняла пальцами нагар с толстой свечи — и снова заснула.

Тем временем Реми в своей засаде подстерегал всадника, о присутствии которого его предупредил конский топот на дороге.

Реми видел, как всадник шагом, прислушиваясь к каждому шороху, въехал в поселок, как, доехав до переулка и завидев фонарь, он еще замедлил шаг, видимо, колеблясь, продолжать ли ему путь или направиться к гостинице.

Он придержал лошадь так близко от Реми, что тот ощутил ее дыхание на своем плече.

Реми схватился за нож.

“Да, это он, — сказал себе верный слуга, — он здесь, в этом краю, он снова следует за нами. Что ему нужно от нас?”

Путник скрестил руки на груди; лошадь тяжело дышала, вытягивая шею.

Он безмолствовал; но по тем огненным взглядам, которые он устремлял то вперед, то назад, то в глубь переулка, нетрудно было угадать, что он спрашивал себя, повернуть ли ему назад, скакать ли вперед или же постучаться в гостиницу.

— Они поехали дальше, — вполголоса сказал себе всадник. — Что ж, надо ехать!

И, натянув поводья, он продолжал путь.

“Завтра, — мысленно решил Реми, — мы поедем другой дорогой”.

Он пошел к своей спутнице, с нетерпением ожидавшей его.

— Ну что, — шепотом спросила она, — нас кто-то выслеживает:

— Никто, я ошибся. На дороге нет никого, кроме нас, вы можете спать совершенно спокойно.

— О! Мне не спится, Реми, вы это знаете.

— Так, по крайней мере, поужинайте, сударыня, вы и вчера ничего не ели.

— Охотно, Реми.

Снова разбудили несчастную служанку; она отнеслась к этому так же добродушно, как в первый раз; узнав, что от нее требуется, она вынула из буфета соленый окорок, жареного зайца и варенье. Затем она принесла кувшин пенистого ливенского пива. Реми сел за стол рядом со своей госпожой.

Она до половины наполнила свою кружку, но едва прикоснулась к ней; отломила кусочек хлеба и проглотила несколько крошек; затем, отодвинув кружку и хлеб, она откинулась на спинку стула.

— Как! Вы больше ничего не отведаете, сударыня? — спросила служанка.

— Нет, спасибо, я сыта.

Тогда служанка посмотрела на Реми; он взял хлеб, оставленный его госпожой, и неспешно стал есть, запивая его пивом.

— А мясо? — спросила служанка. — Что ж вы мясо не едите, сударь?

— Спасибо, дитя мое, не хочу.

— Что ж оно — нехорошее, по-вашему?

— Я уверен, что оно превкусное, но я не голоден.

Служанка молитвенно сложила руки, выражая изумление, которое ей внушала необычная умеренность незнакомца; ее соотечественники в пути ели совсем по-другому.

Сообразив, что в этом жесте служанки есть и некоторая досада, Реми бросил на стол серебряную монету.

— О, Господи, — воскликнула девушка, — мне столько нужно сдать вам с этой монеты, что не стоит ее брать. С вас всего-то следует шесть денье за двоих!

— Оставьте себе эту монету целиком, милая, — сказала путешественница. — Верно, мы оба, брат и я, едим мало, но мы не хотим уменьшить ваш доход.

Служанка покраснела от радости, но в то же время на глазах у нее выступили слезы — так грустно были сказаны эти слова.

— Скажите, дитя мое, — спросил Реми, — есть ли проселочная дорога отсюда в Мехельн?

— Есть, сударь, но очень плохая; зато… вы, сударь, возможно, этого не знаете, большая дорога очень хороша.

— Знаю, дитя мое, знаю. Но мне нужно ехать проселочной.

— Ну что ж… я только хотела вас предупредить, сударь, потому что вы путешествуете с женщиной, и эта дорога для нее будет вдвойне тяжела, особенно сейчас.

— Почему же, дитя мое?

— Потому что этой ночью тьма-тьмущая народа из деревень и поселков отправляется в окрестности Брюсселя.

— Брюсселя?

— Да, они спешно переселяются туда.

— Почему же они переселяются?

— Не знаю; такой был приказ.

— Чей приказ? Принца Оранского?

— Нет, монсеньора.

— А кто такой монсеньор?

— Ах, сударь, вы уж очень много о чем меня спрашиваете — я ведь ничего не знаю; как бы там ни было — со вчерашнего вечера все переселяются.

— Кто же переселяется?

— Да все те, кто живет в деревнях, поселках, городках, где нет ни плотин, ни укреплений.

— Странно все это, — молвил Реми.

— Мы сами тоже уедем на рассвете, — продолжала служанка, — из нашего городка все уедут. Вчера, в одиннадцать часов вечера, весь скот по каналам и проселочным дорогам погнали в Брюссель; вот почему на той дороге, о которой я вам сказала, сейчас, наверно, страх сколько скопилось лошадей, подвод и людей.

— Почему же они не идут большой дорогой? Мне думается, там этих трудностей было бы меньше?

— Не знаю; таков приказ.

Реми и его спутница переглянулись:

— Но мы-то можем ехать проселочной дорогой — мы ведь держим путь в Мехельн?

— Думаю, что да, если только вы не предпочтете сделать, как все, то есть отправиться под Брюссель.

Реми взглянул на свою спутницу.

— Нет, нет, мы сейчас же поедем в Мехельн, — воскликнула Диана, вставая. — Прошу вас, милая, отоприте конюшню.

По примеру своей спутницы встал и Реми, вполголоса говоря:

— Из двух опасностей я все же предпочитаю ту, которая мне известна; кроме того, молодой человек намного опередил нас, а если, волею случая, он нас поджидает — ну что ж! Посмотрим!

Реми еще не расседлал лошадей; он помог своей спутнице вдеть ногу в стремя, затем сам вскочил на своего коня — и рассвет уже застал их на берегу Диле.

Опасность, тревожившая Реми, была вполне реальна, так как узнанный им ночью всадник, отъехав на четверть лье от Вильворда и никого не увидав на дороге, убедился, что те, за кем он следовал, остановились в этом городке.

Он не повернул назад, вероятно, потому, что следить за обоими путниками он старался по возможности незаметно, а улегся в клеверном поле, предварительно поставив своего коня в один из тех глубоких рвов, которыми во Фландрии разграничивают участки, принадлежащие разным лицам.

Благодаря этой уловке он рассчитывал все видеть, сам оставаясь невидимым.

Читатель, несомненно, узнал этого молодого человека: как и подозревала сама преследуемая им дама, это был все тот же Анри дю Бушаж, волею рока столкнувшийся с женщиной, от которой он поклялся бежать.

После своей беседы с Реми у порога таинственного дома — иначе говоря, после крушения всех своих надежд — Анри вернулся в особняк Жуаезов с твердым намерением расстаться с жизнью, представлявшейся ему столь несчастной на самой своей заре. Но будучи храбрым дворянином и хорошим * сыном, он понимал, что ему нельзя ничем запятнать имени отца, и он решил умереть славной смертью на поле боя.