— А почему, ваше величество, вы делаете мне честь, выясняя, люблю ли я охоту?

— Потому что завтра у меня охота, и я намерен взять вас с собой.

— Сир, это для меня большая честь, но…

— О, будьте покойны, эта охота будет радостью для глаз и для сердца каждого военного. Я хороший охотник и хочу, чтобы вы, черт побери, увидели меня в самом выгодном свете. Вы же говорили, что хотите меня получше узнать?

— Помилуй Бог, ваше величество! Признаюсь, это одно из самых страстных моих желаний.

— Ну вот: как раз с этой стороны вы меня еще не изучали.

— Сир, я сделаю все, что будет угодно королю.

— Хорошо. Значит, договорились! А, вот и паж, нам помешали.

— Что-нибудь важное?

— Какие могут быть дела, когда я сижу за столом? Вы, дорогой Шико, просто удивляете меня: вам все представляется, что вы при французском дворе. Шико, друг мой, знай одно: в Нераке…

— Что в Нераке, ваше величество?

— В Нераке после хорошего ужина ложатся спать.

— А этот паж?..

— Да разве паж докладывает только о деле?

— Ах, ваше величество, я понял и иду спать.

Шико встал, король последовал его примеру, взял своего гостя под руку. Поспешность, с которой его выпроваживали, показалась Шико подозрительной. Впрочем, после появления испанского посла решительно все начинало вызывать у него подозрения. Поэтому он вознамерился выйти из кабинета как можно позже.

— Ого! — сказал он, шатаясь. — Странное дело, ваше величество!

Беарнец улыбнулся:

— Что случилось, приятель?

— Помилуй Бог, голова у меня кружится. Пока я сидел, все шло отлично, а когда встал… брр!

— Ну вот, — сказал Генрих, — мы же только пригубили вина!

— Пригубили? Вы называете это пригубить? Браво, сир! Ну и здорово же вы пьете: склоняюсь перед вами, как ленник перед сюзереном, — по-вашему, это называется пригубить?

— Шико, друг мой, — сказал Беарнец, стараясь острым, свойственным ему одному взглядом удостовериться, действительно ли Шико пьян или только притворяется, — Шико, друг мой, по-моему, самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, — это отправиться спать.

— Да-да, ваше величество. Доброй ночи.

— Доброй ночи, Шико, до завтра!

— Да-да, до завтра. Вы вполне правы, ваше величество: лучшее, что Шико может сделать, — это пойти спать. Доброй ночи!

И Шико разлегся на полу.

Видя, что его собутыльник решительно не желает уходить, Генрих бросил быстрый взгляд на дверь. Каким бы беглым ни был этот взгляд, Шико его уловил.

— Ты так пьян, бедняга Шико, что даже не заметил одной вещи.

— Какой?

— Ты принял половики моего кабинета за свою постель.

— Шико — человек военный, для Шико это не имеет значения.

— Тогда ты и другого не замечаешь?

— A-а! Что же это такое — другое?

— Что я кого-то жду.

— Ужинать? Так давай ужинать!

Шико сделал тщетную попытку приподняться.

— Помилуй Бог, — вскричал Генрих, — как это тебя сразу развезло, приятель! Да убирайся же, черт побери, или ты не понимаешь, что она уже ждет!

— Она! — сказал Шико. — Кто такая?

— Э, черт возьми, женщина, которая пришла ко мне и стоит там за дверью.

— Женщина! Что же ты сразу не сказал, Генрике!.. Ах, простите, — спохватился Шико, — я думал… думал, что говорю с французским королем. Он меня, видите ли, совсем избаловал, добряк Генрике. Что же вы сразу не сказали, ваше величество? Я ухожу.

— Ну и прекрасно, ты настоящий рыцарь, Шико. Ну вот, хорошо, вставай и уходи, мне же предстоит не спать всю ночь, — понимаешь? — всю ночь.

Шико встал и, пошатываясь, направился к двери.

— Прощай, друг мой, прощай, спи хорошо.

— А вы, сир?

— Тсс!

— Да-да, тсс!

Он открыл дверь.

— В галерее ты найдешь пажа. Он проводит тебя в твою комнату. Ступай.

— Благодарю вас, ваше величество.

И Шико вышел, отвесив предварительно такой низкий поклон, на какой только был способен подвыпивший человек.

Но едва дверь за ним закрылась, все следы опьянения исчезли. Он сделал шага три, а затем, быстро вернувшись к двери, приставил глаз к широкой замочной скважине.

Генрих уже открывал противоположную дверь незнакомке, которую Шико, любопытный, как все послы, хотел во что бы то ни стало увидеть.

Но вместо женщины вошел мужчина.

И когда этот человек снял шляпу, Шико узнал благородные и строгие черты Дюплесси-Морнэ, сурового и бдительного советника короля Наваррского.

— О черт, — пробормотал Шико. — Этот визит уж наверно помешал нашему любовнику больше, чем мог помешать ему я.

Но при появлении Дюплесси-Морнэ лицо Генриха выразило только радость. Он пожал вновь прибывшему обе руки, пренебрежительно оттолкнул накрытый стол и усадил Морнэ подле себя со всем пылом, который мог испытывать любовник при виде своей милой.

Он, похоже, с нетерпением ждал первых слов, которые произнесет его советник. Но внезапно, еще до того, как Морнэ заговорил, он встал и, сделав ему знак обождать, подошел к двери и закрыл ее на задвижку, проявляя осмотрительность, которая заставила Шико весьма и весьма задуматься.

Затем он устремил пылающий взор на карты, планы и письма, которые передавал ему — одно за другим — его министр.

Король зажег еще несколько свечей и принялся писать и делать какие-то отметки на географических картах.

— Ого! — прошептал Шико. — Вот как славно проводит ночи Генрих Наваррский! Помилуй Бог, если они все такие, Генрих Валуа рискует провести немало скверных ночей.

В это мгновение он услышал за собою шаги. Это был паж, дежуривший в галерее и ожидавший его по приказу короля.

Боясь, как бы его не застали подслушивающим, Шико выпрямился во весь свой рост и попросил мальчика отвести его в предназначенную ему комнату.

К тому же узнавать больше было нечего. Появление Дюплесси сказало ему все.

— Следуйте, пожалуйста, за мной, — сказал д’Обиак, — мне поручено указать вам вашу комнату.

И он проводил Шико на третий этаж, где для него было приготовлено помещение.

У Шико не оставалось никаких сомнений. Он прочел уже половину знаков, составлявших ребус, именовавшийся королем Наваррским. Поэтому он и не пытался заснуть, но в мрачной задумчивости уселся на кровать. Луна, спускаясь к заостренным углам крыши, лила словно из серебряного кувшина свой голубоватый свет на поля и реку.

“Дело ясное, — нахмурясь, думал Шико, — Генрих — настоящий король, он тоже затевает заговоры. Весь этот дворец, парк, город, всё — очаг заговора; женщины заводят любовные шашни, но за этими шашнями — политика; мужчины, горя надеждой, куют свое грядущее счастье! Генрих лукав, ум его граничит с гениальностью. Он в сношениях с Испанией, страной всяческих коварных замыслов. Кто знает — может быть, за его благородным ответом послу скрываются мысли совершенно противоположные, может быть, он предупредил об этом посла, подмигнув ему или подав какой-нибудь другой знак, которого я, сидя в своем укрытии, не мог уловить. У Генриха есть соглядатаи. Он их оплачивает или поручает кому-нибудь оплачивать. Эти нищие ни более ни менее, как переодетые дворяне. Искусно разрезанные золотые монеты — условный знак, вещественный, осязаемый пароль. Генрих разыгрывает влюбленного безумца, и в то время как все воображают, что он занят любовными делами, он по ночам работает с Морнэ, который никогда не спит и не знает, что такое любовь. Вот что я должен был увидеть — и увидел. У королевы Маргариты есть любовники, и королю это известно. Он знает, кто они, и терпит их, ибо еще нуждается в них, или в ней, или и в них и в ней вместе. Он плохой военный — значит, ему нужны полководцы, а так как денег у него мало, он вынужден оплачивать их тем, что они предпочитают. Генрих Валуа сказал мне, что не может спать. Помилуй Бог! Хорошо делает, что не спит. Счастье наше еще, что этот коварный Беарнец — добрый дворянин, которому Бог дал способность к интригам, но позабыл дать силу и напористость. Говорят, Генрих боится мушкетных выстрелов; утверждают, что когда совсем еще юным его взяли на войну, он не смог высидеть в седле более четверти часа. К счастью нашему, — повторил про себя Шико, — ибо в такое время, как наше, если человек, искусный в интригах, еще к тому же силен и смел, он может стать властелином мира. Да, имеется Гиз — этот обладает обоими качествами: и даром интриги, и сильной рукой. Но для него плохо то, что его мужество и ум всем известны, а Беарнца никто не опасается. Один я его разгадал”.