— Тысяча чертей! Ваше величество, в вашей свите скоро будет больше людей, чем деревьев в лесу!

— Шико, дитя мое, — молвил Генрих, — я думаю, — да простит меня Бог! — что весть о твоем прибытии успела разнестись повсюду и что люди сбегаются со всех концов страны, желая почтить в твоем лице короля Французского, послом которого ты являешься.

Шико был достаточно сметлив, чтобы понять, что с некоторого времени над ним насмехаются. Это не рассердило его, но несколько встревожило.

День закончился в Монруа, где местные дворяне, собравшиеся в таком множестве, словно их заранее предупредили о том, что король Наваррский проездом посетит их город, предложили ему роскошный ужин, в котором Шико с восторгом принял участие, ибо охотники не сочли нужным остановиться в пути для столь маловажного дела, как обед, и, следовательно, ничего не ели со времени выезда из Нерака.

Генриху отвели лучший дом во всем городе; половина свиты расположилась на той улице, где ночевал король, другая половина — в поле за городскими воротами.

— Когда же мы начнем охотиться? — спросил Шико у Генриха в ту минуту, когда слуга снимал с короля сапоги.

— Мы еще не вступили в те края, где водятся волки, любезный мой Шико, — ответил Генрих.

— А когда мы туда попадем, ваше величество?

— Любопытствуешь?

— Нет, сир, но сами понимаете, хочется знать, куда направляешься.

— Завтра узнаешь, сынок, а покамест ложись сюда, на эти подушки, слева от меня; Морнэ уже храпит справа, слышишь?

— Черт возьми! — воскликнул Шико. — Он во сне более красноречив, чем наяву.

— Верно, — согласился Генрих. — Морнэ не болтлив; но его надо видеть на охоте, вот увидишь.

День едва занялся, когда топот множества коней разбудил и Шико, и короля.

Старый дворянин, пожелавший самолично прислуживать королю за столом, принес Генриху завтрак — горячее, обильно приправленное пряностями вино и ломти хлеба с медом. Спутникам короля — Морнэ и Шико — завтрак подали слуги этого дворянина.

Тотчас после завтрака протрубили сбор.

— Пора, пора! — воскликнул Генрих. — Сегодня нам предстоит долгий путь. На коней, господа, на коней!

Шико с изумлением увидел, что королевская свита увеличилась еще на пятьсот человек. Эти пятьсот всадников прибыли ночью.

— Чудеса, да и только! — воскликнул он. — Ваше величество, это уже не свита и даже не отряд, а целое войско!

Генрих ответил немногословно:

— Подожди, подожди малость!

В Лозерте к этой коннице присоединились шестьсот пехотинцев.

— Пехота! — вскричал Шико. — Пешие!

— Загонщики, — пояснил король. — Всего-навсего загонщики!

Шико насупился и с этой минуты хранил упорное молчание.

Раз двадцать устремлял он взгляд на поля, иными словами — раз двадцать у него мелькала мысль о побеге. Но ведь Шико как представитель короля Французского, по всей вероятности, имел почетную стражу, которой, видимо, было приказано тщательно охранять это чрезвычайно важное лицо, вследствие чего каждое его движение сразу повторяли десять человек.

Это не понравилось Шико, и он выразил королю свое неудовольствие.

— Что ж! — ответил Генрих. — Пеняй на себя, сынок; ты хотел бежать из Нерака, и я боюсь, как бы на тебя опять не нашла эта блажь.

— Ваше величество, — сказал Шико, — даю вам честное слово дворянина, что я и не попытаюсь бежать.

— Вот это дело!

— К тому же, — продолжал Шико, — это было бы ошибкой с моей стороны.

— Ошибкой?

— Да, потому что, если я останусь, я, сдается мне, увижу кое-что весьма любопытное.

— Ну что ж! Я очень рад, что ты так думаешь, любезный мой Шико, потому что я тоже придерживаюсь такого мнения.

Во время этого разговора они проезжали по городу Монкюк, и к войску прибавились четыре полевые пушки.

— Ваше величество, — сказал Шико, — возвращаюсь к своей первоначальной мысли: видимо, здешние волки — какие-то совсем особенные, и им оказывают внимание, которым обыкновенных волков никогда не удостаивают, — против них выставляют артиллерию!

— А! Ты заметил? — воскликнул Генрих. — Такая у жителей Монкюка причуда! С тех пор как я им подарил для учений эти четыре пушки, купленные в Испании по моему приказу и тайком вывезенные оттуда, они всюду таскают их за собой.

— Но все-таки, сир, — негромко спросил Шико, — сегодня мы прибудем на место?

— Нет. Завтра.

— Завтра утром или завтра вечером?

— Завтра утром.

— Стало быть, — не унимался Шико, — мы будем охотиться вблизи Кагора, не так ли?

— Да, в тех местах, — ответил король.

— Как же так? Вы взяли с собой для охоты на волков пехоту, конницу и артиллерию, а королевское знамя забыли захватить? Вот тогда этим достойным зверям был бы оказан полный почет!

— Гром и молния! Знамя не забыли, Шико, — мыслимое ли это дело! Только его держат в чехле, чтобы не запачкать! Но уж если, сын мой, тебе так хочется знать, какое знамя ведет тебя вперед, тебе его покажут, и оно прекрасно! Вынуть знамя из чехла! — приказал король. — Господин Шико желает внимательно разглядеть наваррский герб!

— Нет, нет, это лишнее, — заявил Шико, — успеется! Оставьте его там, где оно сейчас: ему хорошо!

— Впрочем, можешь быть покоен, — сказал король, — ты увидишь его в свое время и на своем месте.

Вторую ночь провели в Катюсе, приблизительно так же, как первую; после того как Шико дал слово, что не убежит, на него перестали обращать внимание.

Шико прогулялся по городку и дошел до передовых постов. Со всех сторон к войску короля Наваррского стекались отряды численностью в сто, полтораста, двести пятьдесят человек. В ту ночь отовсюду прибывала пехота.

“Какое счастье, что мы держим путь не в Париж, — сказал себе Шико, — туда мы явились бы со стотысячной армией”.

Наутро, в восемь часов, Генрих и его войско — тысяча пехотинцев и две тысячи конников — были в виду Кагора. Город оказался готовым к обороне. Дозорные успели поднять тревогу, и г-н де Везен тотчас принял меры предосторожности.

— А! Вот оно что! — воскликнул король, когда Морнэ сообщил ему эту новость. — Нас опередили! Досадно!

— Придется вести осаду по всем правилам, ваше величество, — сказал Морнэ, — мы ждем еще тысячи две людей; это столько, сколько нам нужно, чтобы, по крайней мере, уравновесить силы.

— Соберем совет, — сказал де Тюренн, — и начнем рыть траншеи.

Шико с растерянным видом наблюдал все эти приготовления, слушал разговоры. Задумчивое, словно озадаченное выражение лица короля Наваррского подтверждало его подозрения, что Генрих — неважный полководец, и только эта мысль придавала ему некоторую бодрость.

Генрих дал всем высказаться и, пока присутствующие поочередно выражали свое мнение, оставался нем как рыба.

Внезапно он очнулся от своего раздумья, поднял голову и повелительным голосом сказал:

— Вот что нужно сделать, господа. У нас три тысячи человек, и, по вашим словам, Морнэ, вы ждете еще две тысячи?

— Да, ваше величество.

— Всего это составит пять тысяч; при правильной осаде нам за два месяца перебьют тысячи полторы; их гибель внесет уныние в ряды уцелевших; нам придется снять осаду и отступить, а отступая, мы потеряем еще тысячу, то есть в общей сложности половину всех наших сил. Так вот, пожертвуем немедленно пятьюстами и возьмем Кагор.

— Каким образом, ваше величество? — спросил де Морнэ.

— Любезный друг, мы прямиком направимся к ближайшим воротам; на пути нам встретится ров; мы заполним его фашинами; мы потеряем человек двести убитыми и ранеными, но пробьемся к воротам.

— Что же дальше?

— Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не так уже это трудно.

Шико в ужасе глядел на Генриха.

— Да, — проворчал он, — вот уж истый гасконец — труслив и хвастлив; ты, что ли, пойдешь закладывать петарды под ворота?

В ту же минуту, словно в ответ на брюзжанье Шико, Генрих прибавил:

— Не будем терять времени понапрасну, господа! Не дадим жаркому остыть! Вперед — за мной, кто мне предан!