"Отлично! Судя по всему, там готовят ужин". В эту минуту вошел слуга и пролопотал мне несколько слов по-английски, а поскольку он держал в руках салфетку и, пытаясь объясниться жестами, поднес ее ко рту, мне стало понятно: это означает, что суп подан. Я не заставил повторять мне это дважды и встал с постели.

Когда я сошел вниз, меня спросили, из какого я класса — первого или второго.

"Из второго, я ведь не гордый", — ответил я.

Дверь обеденного зала для первого класса была открыта; проходя, я заглянул туда: все уже были при деле, за исключением юной англичанки и ее отца — их за столом не оказалось. Среди пассажиров второго класса я обнаружил моего шалопая в вощеной шляпе: перед ним стояла тарелка с куском говядины!..

"Ну, — сказал я ему, — помиримся? Я сяду напротив вас, идет?.."

"Давайте", — ответил он мне.

В сущности говоря, это был добрый малый…

"Эх! — произнес я, обращаясь к нему. — Стаканчик вина бы, да поскорее, и мне стало бы лучше".

"Вина! — отвечает он мне. — А у вас хватит денег, чтобы заказать себе такую роскошь?! Бутылка вина здесь стоит двенадцать франков".

"Вы хотите сказать — двенадцать су?"

"Двенадцать франков!"

"Вот это да! А что же тогда у вас в кувшине?"

"Эль".

"Что?.."

"Пиво, если вам так понятнее; хотите?"

"Конечно, это не то, чего бы хотелось, но все же лучше, чем вода; наливайте".

"За ваше здоровье!"

"И за ваше тоже!"

"Кстати, о здоровье, — продолжал я, поставив стакан, — а что с нашей девушкой?"

"Какой девушкой?"

"С парохода".

"О! Плохи дела. Она умирает".

"Ба! Она же не болела".

"Да, вашим пустячным недомоганием она не страдала, но у нее был другой недуг куда посерьезнее. Знаете ли, это плохой признак, когда христианин не испытывает того, что испытывают другие, и я догадывался, что должно было случиться; болезнь победила недомогание, и поддерживала бедную девушку смерть. Когда вы находились на судне, девушка ведь одна оставалась на ногах, не так ли? А теперь мы на суше, а она одна лежит и уже не встанет".

"О! — произнес я. — Ну и новостью вы угостили меня перед ужином! Теперь я не смогу есть. Бедное дитя!.."

На следующее утро, на рассвете, когда я, по-прежнему со своими зверушками, собирался уезжать на попутной двуколке, я увидел отца девушки: он сидел во дворе, на каменной тумбе, и, казалось, ни о чем не думал.

"Бессердечный!" — подумал я.

Он был неподвижен, словно статуя.

"О! Этот англичанин, — размышлял я, — бездушный человек; если бы у меня была такая дочь, больная, умирающая, я бы разбил себе голову о стену. Здоровенный бульдог, чтоб тебя!.."

Я кружил вокруг, намереваясь ударить его кулаком, честное слово! Однако он не обращал на меня никакого внимания, как и на все остальное, и вдруг, проходя мимо него, я взглянул на его лицо!.. Бедный страдалец! Две крупные слезы скатились у него из глаз и упали ему на руки.

"Простите, — сказал я ему, — прошу у вас прощения".

"Она умерла!" — воскликнул он.

И в самом деле, в груди у нее разорвался сосуд, и ночью ее задушила кровь.

Я добирался до Лондона два дня. Два дня — это очень долго, если едешь наедине с весельчаком, который всю дорогу поет, а у тебя в голове печальные мысли. Я все время видел перед собой бедную девушку на палубе и толстого англичанина на тумбе; ну да хватит об этом.

И вот, наконец, я приехал в Лондон. Там я спросил, как найти дом по имевшемуся у меня адресу, и мне его показали. У двери я поинтересовался, здесь ли живет человек, который был мне нужен, и мне ответили, что, да, здесь. Я въезжаю туда со своими зверушками, и все слуги собираются вокруг двуколки. В это время какой-то господин подходит к окну и спрашивает по-английски, что такое происходит. Я узнаю моего путешественника.

"Я Габриэль Пайо из Шамони, — отвечаю ему я, — привез вам ваших серн".

"О!"

"Вы помните, что сказали мне?"

"Да-да".

Он узнал меня. Так же, как и вы. О! Что за славный милорд. В доме у него все так обрадовались!.. Серн отвели в великолепную комнату.

"Отлично, — подумал я. — Если так устроили их, то где же поселят меня, неужто во дворце?"

И я не ошибся: важный лакей пригласил меня следовать за ним, и мы поднялись на два этажа. Мне открыли помещение с коврами повсюду, шелковыми шторами, бархатными креслами — роскошь, да и только! Клянусь, я действовал решительно: оставил башмаки у двери и вошел, как к себе домой. Через несколько минут слуга принес мне домашние туфли и спросил, желаю ли я завтракать вместе с милордом или предпочту, чтобы мне подали еду сюда. Я ответил, что поступлю так, как будет угодно милорду. Тогда он спросил, нет ли у меня привычки бриться самому; я ответил ему, что в Шамони меня брил школьный учитель, когда у него было свободное время, но с тех пор, как я находился в дороге, мне приходилось делать это самому.

"Да, это заметно", — сказал мне слуга.

И правда, я порезался пару раз, потому что рука у меня тяжелая, ведь я привык опираться на альпеншток, вы же понимаете…

"К вам пришлют камердинера милорда".

"Присылайте".

Через несколько минут вошел господин в голубом сюртуке, белых коротких штанах и шелковых чулках. Угадайте, кто это был?

— Камердинер.

— Надо же!.. А я принял его за учителя, встал и поклонился ему… Он сообщил, что пришел побрить меня, во что я никак не мог поверить, но он достал бритвы, мыльницу — короче, все необходимое, потом пододвинул ко мне кресло и долго уговаривал меня сесть, ну а я решил показать ему, что умею вести себя, и сказал:

"Нет-нет, я буду стоять, спасибо".

Но он возразил, мол, так ему неудобно. Пришлось сесть; он намазал мне подбородок мылом, пахнувшим мускусом, и лишь тогда провел по лицу бритвой, но это была не бритва, а настоящий бархат; затем он сказал мне:

"Готово".

Я даже ничего не успел почувствовать.

"А теперь, желаете ли вы, сударь, чтобы я одел вас?"

"Спасибо, обычно я одеваюсь сам".

"Принести ли вам белье, сударь?"

"О! Мои вещи — у меня в багаже; уж не думаете ли вы, что я явился сюда, словно голодранец? Велите принести сюда мою дорожную сумку; она полна одежды, идите!"

"И когда вы будете готовы, сударь?"

"Через десять минут".

"Дело в том, что милорд ждет вас к завтраку, сударь".

"Если милорд торопится, скажите ему, пусть начинает: я догоню его".

"Милорд будет ждать вас, сударь".

"Тогда поспешим".

Я тщательным образом приоделся, надел самое лучшее из того, что у меня было. Милорд находился в обеденном зале вместе с женой и двумя хорошенькими детишками. Он представил меня жене и сказал ей несколько слов по-английски.

"Извините, — произнес он, — но миледи не говорит по-французски".

Странным именем ее окрестили, не правда ли, — Миледи?

"Не беда, — говорю я ему, — в этом нет ничего стыдного".

Госпожа Миледи знаком пригласила меня сесть рядом с ней. Милорд налил мне вина; я поклонился присутствующим и поднес бокал ко рту.

"Вино что надо!" — сказал я милорду.

"Да, оно недурно".

"А этот шутник в вощеной шляпе сказал мне, что в Англии бутылка вина стоит двенадцать франков!"

"Да, обычное бордо; но это вино — шато-марго!"

"Как?! Чем лучше вино, тем меньше оно здесь стоит? Удивительная страна!"

"Вы меня не поняли: я говорю, что эта бутылка стоит, по-моему, луидор".

Я взял бутылку, чтобы перелить в нее то, что осталось в моем бокале.