Наше плавание, которому содействовал северо-восточный ветер, было исключительно приятным. На севере хребет Юры, поросший в верхней его части елями, а на среднем уровне — буками и дубами, отбрасывал в лазурные воды отражение склонов, покрытых виноградниками и усыпанных домами. На юге протянулась цепочка небольших безымянных холмов, за которыми скрывались Берн и Муртен, а над которыми, будто смотрящие вдаль великаны, высились заснеженные вершины Главного Альпийского хребта; наконец, на западе лежал тенистый и тихий островок Святого Петра, а за ним виднелся построенный амфитеатром город Серлье, дома которого словно взбираются по склону Жолимона, чтобы обосноваться на его плато.

Годы, когда Бьенское озеро не замерзает, очень редки. Это природное явление породило довольно странный обычай, которому не могли дать мне объяснения мои лодочники. Интендант острова Святого Петра, принадлежащего больнице Берна, обязан выдавать мешок орехов первому, кто придет на остров по корке льда, образующегося в это время на озере. Почти всегда эту награду получает житель Глареса; но вместе с тем редко случается год, когда не приходится оплакивать гибель какого-нибудь слишком торопливого путника, под которым треснул едва образовавшийся лед и который исчез, чтобы появиться на поверхности лишь после оттепели. Правда, мешок орехов стоит восемь баценов, а восемь баценов равняются восьмидесяти четырем су.

Наша лодка пристала к острову Святого Петра примерно через час; мы пересекли прекрасную дубовую рощу, оставив по левую руку от себя маленький домик, и подошли к гостинице, где находится комната, в которой жил Руссо; ее больше из расчета, чем из почтения, сохранили такой, какой она была в то время, когда он в ней обитал.

Это небольшая квадратная комната без обоев, с выступающими балками, освещенная через единственное окно, которое выходит на южную сторону озера; сквозь этот проем взгляд простирается до Главного Альпийского хребта. Тринадцать соломенных стульев, два стола, комод и деревянная кровать, такая же скромная по виду, как столы и стулья, выкрашенный в белый цвет пюпитр и зеленая фаянсовая печь составляют всю ее обстановку. Люк, находящийся в углу, при помощи стремянки соединяет комнату с нижними помещениями и при необходимости может служить потайным выходом.

Что же касается стен, то они исписаны именами поклонников "Общественного договора", "Эмиля" и "Новой Элоизы", приезжавших сюда со всех концов света. Это коллекция довольно любопытных подписей, где не хватает лишь одной — подписи Руссо.

Поскольку на тщательный осмотр Бьенского острова достаточно получаса, а лодочники были наняты мною на целый день, то я, проявив бережливость, велел им отвезти меня в Серлье, куда мы добрались к полудню; затем мы немедленно направились в Нёвшатель и увидели его через три часа пешего хода, выйдя из Сен-Блеза.

С этой стороны город выглядит довольно живописно, и этим он обязан старинному замку, тринадцать или четырнадцать веков назад давшему свое имя Шато-Нёф полосе земли, застроенной зданиями, которые подступают к озеру, и покрытой садам, которые окружают эти дома и делают каждый из них похожим на виллу. Характеру пейзажа вредит лишь желтоватый цвет камней, из которых построены стены домов: он придает городу вид огромной игрушки, вырезанной из сливочного масла.

Мы вошли в Нёвшатель через проход в баррикаде, сооруженной во время революции 1831 года. Цель этой революции, возглавленной необычайно мужественным человеком по имени Буркен, состояла в том, чтобы избавить город от власти Пруссии и полностью присоединить его к Швейцарской конфедерации.

И в самом деле, положение Нёвшателя было странным, ибо он одновременно входил в состав и республики, и королевства, посылая двух депутатов в швейцарский сейм и платя налоги Фридриху Вильгельму; местная знать и зависящий от нее народ были роялистами, а буржуазия и крестьяне, зависящие только от себя, — республиканцами.

В тот момент, когда я прибыл в Нёвшатель, вопрос о принадлежности города все еще обсуждался: жители Нёвшателя, не понимающие, кто они такие, со дня на день ожидали решения, которое сделало бы их либо швейцарцами, либо пруссаками; пока же взаимная ненависть не иссякала, и гарнизон замка, над воротами которого был виден орел с поломанными во время восстания когтями и короной и с федеральным гербом на груди, не осмеливался выходить в город, и по вечерам на его улицах громко распевали бунтарские песни, которые были подлинным призывом к оружию. Так что время было не слишком благоприятным для того, чтобы собирать легенды и предания: память о всех событиях прошлого растворилась в памяти о революции, и в этот период в Нёвшате-ле не было других героев, кроме нескольких молодых людей, узников прусской тюрьмы, прославленных в здешних местах и никому не известных по именам за стенами города, которому они принесли себя в жертву. Так что я остался в Нёвшателе всего на одну ночь; к тому же, на другом конце озера меня ожидали Грансон и память о героических событиях, происходивших там в XIV и XV веках.

В первом томе нашего повествования мы уже рассказывали, как Отон де Грансон, мавзолей которого сохранился в лозаннской церкви, был убит в Бурк-ан-Бресе, на турнирном поле, Жераром д’Эставайе, который сначала ранил его, а затем, еще живому, отрубил ему, в соответствии с условиями поединка, обе руки. Теперь нам остается рассказать о том, как благородный герцог Карл Бургундский потерпел постыдное поражение от простых жителей кантонов и был наголову разгромлен ими.

Во Франции в конце XV века решался важнейший вопрос: между собой спорили монархическая власть и феодальная вольница. Конечно, на первый взгляд, при сопоставлении поборников двух этих начал, шансы обеих сторон не вызывали особых сомнений, и недальновидные пророки считали возможным заранее предсказывать, кто в этом споре одержит победу. Воплощением королевской власти был старик, голова которого склонялась в большей степени от усталости, чем под бременем возраста, и который жил в укрепленном замке, расположенном далеко от столицы, в окружении немногочисленной стражи из шотландских лучников, брадобрея, сделанного им министром, главного королевского судьи, сделанного им заплечным мастером, и двух лакеев, сделанных им подручными палача. При нем находились также итальянские и испанские алхимики и лекари, проводившие жизнь в подземных лабораториях. Люди эти изготавливали там странные и неведомые яды, и, время от времени призванные королем, они каждый раз заставали его стоящим на коленях перед образом какого-нибудь святого или какой-нибудь иконой Богоматери. Король и алхимик вполголоса беседовали перед алтарем о, несомненно, благочестивых и святых делах, ибо их разговор часто прерывался крестными знамениями, молитвами и клятвенными обещаниями; затем, спустя какое-то время после этой таинственной беседы, возникали слухи о том, что некий принц, взбунтовавшийся против короля и собиравшийся объявить Франции беспощадную войну, неожиданно скончался в то самое время, когда он собирал своих солдат; или что некая вдова знатного вельможи, материнству которой, если оно было угодно Богу, предстояло продолжить знатный феодальный род и укрепить его могущество, раньше времени произвела на свет младенца, оказавшегося мертвым. Сразу после этого король, для которого все складывалось так благоприятно, отправлялся, дабы совершить благодарственные молебны, в паломничество либо к Мон-Сен-Мишелю, либо к кресту Сен-Ло, либо к Богоматери Эмбрёнской; и тогда можно было увидеть, как он появляется из своего логова: с головой, покрытой маленькой войлочной шапкой со свинцовыми образками по кругу, облаченный в камзол из потертого сукна, укутанный в старый плащ с меховой оторочкой и вооруженный всего лишь коротким и легким мечом, — этот странный король, напоминавший ничтожнейшего буржуа из его привилегированных городов и прозванный в народе Лисом из Плесси-ле-Тура.

Представитель феодальной знати, напротив, был полководцем в расцвете сил: он высоко и гордо носил голову, покрытую шлемом с короной; жил в великолепных дворцах или в роскошных шатрах; был постоянно окружен герцогами и принцами; принимал, словно император, посланцев Арагона и Бретани, послов Венеции и папского нунция; открыто и прилюдно вершил суд или мстил, на виду у всех нанося удар секирой или кинжалом. Его навязчивая идея состояла в том, чтобы возродить в своих интересах бывшее Бургундское королевство, именовавшееся Золотым Двором. Он полностью владел Маконне, Шароле и Осерруа и рассчитывал вынудить короля Рене отречься в его пользу от Анжуйского герцогства и Арелатского королевства; он завоевал Лотарингию; держал под залогом земли Ферретта и часть Эльзаса; за триста тысяч флоринов купил герцогство Гельдернское, зарился на герцогство Люксембургское; держал наготове и выставил в церкви святого Максимина скипетр и корону, мантию и хоругвь, и того, кому предстояло короновать его, уже выбрали: это был Георг Баденский, епископ Меца; он заручился обещанием императора Фридриха III сделать его главным имперским наместником, а взамен пообещал ему отдать свою дочь Марию за его сына Максимилиана. Короче, он простер свои руки так, чтобы одной из них касался океана, а другой — Средиземноморья, и всякий раз, появляясь перед своими будущими подданными и проезжая по своему грядущему королевству, он восседал на боевом коне, сбруя на котором равнялась по цене целому герцогству, или же сидел под золоченым балдахином, который смиренно несли четыре вельможи; и тогда люди, видя, как он следует мимо них во всем этом великолепии, с дрожью задумывались о его силе, могуществе и гневе и сторонились, уступая ему дорогу и говоря: