— Разве больше нет вина в погребе, нет серн в горах, нет рыбы в озере, жена? — спросил Вернер.
— Надо жить соответственно своему положению: хлеб и вода — вот ужин вассалов и рабов.
Вернер, нахмурив брови, съел хлеб и выпил воду.
Наступила ночь, и они легли спать. Перед тем как уснуть, Вернер обнял жену и хотел ее поцеловать, но она оттолкнула его.
— Почему ты отталкиваешь меня, жена? — спросил Вернер.[3]
— Потому что вассалы и рабы не должны мечтать о том, чтобы дать жизнь детям, которые будут вассалами и рабами, как и их отцы.
Вернер вскочил с кровати, молча оделся, снял со стены висевший там длинный меч, забросил его за спину и вышел из дома, не произнеся ни слова.
Мрачный и задумчивый, он направился в Бруннен. Придя туда, он договорился с рыбаками, и они перевезли его через озеро; за два часа до рассвета он был уже в Аттингхаузене и стучал в дверь дома Вальтера Фюрста, своего тестя. Старик сам открыл ему, и, хотя его удивило появление зятя в столь неурочный час, он не стал расспрашивать его о цели визита, а велел слуге подать на стол большой кусок мяса серны и вино.
— Спасибо, отец, — поблагодарил его Вернер, — но я дал обет.
— Какой же?
— Есть только хлеб и пить только воду, пока не наступит долгожданный час, до которого, возможно, еще очень далеко.
— Какой же?
— Тот, когда мы обретем свободу.
Вальтер Фюрст сел напротив Вернера.
— Ты хорошо сказал, но хватит ли у тебя мужества повторить эти слова перед остальными, а не только перед стариком, которого ты называешь своим отцом?
— Я повторю их перед лицом Господа на небесах и перед лицом императора, его наместника на земле.
— Хорошо сказано, сын мой. Давно я жду от тебя подобного визита и похожего ответа, и мне уже стало казаться, что ты никогда не отважишься ни на то, ни на другое.
В эту минуту в дверь снова постучали, и Вальтер Фюрст пошел открывать. На пороге стоял молодой человек, вооруженный палкой, которая напоминала скорее дубину; в лунном свете было видно его бледное взволнованное лицо.
— Мельхталь! — в один голос вскричали Вальтер Фюрст и Штауффахер.
— Что привело тебя сюда и чего ты просишь? — промолвил Вальтер Фюрст, испуганный бледностью молодого человека.
— Убежища и отмщения! — мрачно воскликнул Мельхталь.
— Ты получишь все, что просишь, — ответил Вальтер Фюрст, — если только отмщение в моей власти так же, как и убежище. Что же случилось, Мельхталь?
— А вот что! Я запряг в плуг двух лучших быков из своего стада и пахал землю, а в это время мимо проезжал слуга Ланденберга. Он остановился, минуту разглядывал моих быков, а затем сказал, приблизившись к упряжке:
«Эти быки слишком хороши для простого вассала: им нужно сменить хозяина».
«Эти быки мои, — ответил я, — они мне нужны, и потому я не собираюсь их продавать».
«А кто тебе сказал, деревенщина, что речь идет о покупке?»
Сказав это, он вытащил из-за пояса нож, которым на охоте снимают шкуру с убитого зверя, и обрезал постромки.
«Но если вы у меня отберете этих быков, то на ком же мне пахать землю?»
«Такие мужланы, как ты, могут сами тянуть плуг, если им хочется есть хлеб, которого они недостойны».
«Послушайте, — сказал я ему, — еще не поздно; поезжайте своей дорогой, и я прощу вам обиду».
«Разве у тебя есть лук или арбалет, чтобы столь дерзко говорить со мною?»
Я сломал стоявшее около меня молодое дерево.
«У меня нет надобности ни в том, ни в другом; вот мое оружие», — сказал я ему.
«Если ты приблизишься ко мне хоть на шаг, я вспорю тебе брюхо, как серне».
Одним прыжком я подскочил к нему, высоко подняв палку.
«Ну а я, если вы коснетесь моей упряжки, уложу вас на месте, как быка».
Он протянул руку и дотронулся до ярма. Да, мне кажется, он коснулся его пальцем.
Моя палка опустилась, и слуга Ланденберга рухнул на землю. Я сломал ему руку, будто это был ивовый прут.
— Ты поступил правильно, по справедливости! — в один голос вскричали Вальтер Фюрст и Штауффахер.
— Я это знаю и ни в чем не раскаиваюсь, — продолжал Мельхталь, — но, тем не менее, я вынужден был бежать, спасаясь от расправы. Я бросил моих быков и весь день прятался в Ротштокском лесу, а когда наступила ночь, решил, зная вашу доброту и гостеприимство, отправиться к вам; я перешел через Зуренен, и вот я здесь.
— Я рад тебя видеть, Мельхталь, — сказал Вальтер Фюрст, протягивая ему руку.
— Но это еще не все, — продолжал юноша, — нам нужен смышленый человек, которого можно было бы отправить в Зарнен, чтобы он, вернувшись, рассказал нам о том, что произошло там после вчерашнего, и какую месть придумал для меня Ланденберг.
В эту минуту снаружи послышались тяжелые шаги уставшего человека; мгновение спустя в дверь постучали и послышался мужской голос:
— Откройте, это Рудер.
Мельхталь открыл дверь и бросился обнимать слугу своего отца; но вошедший был так бледен и подавлен, что юноша в ужасе отступил.
— Что случилось, Рудер? — дрожащим голосом спросил он.
— Горе вам, мой молодой хозяин! Горе краю, спокойно взирающему на подобные преступления! Горе мне, принесшему вам это роковое известие!
— С моим отцом ничего не случилось?! — вскричал Мельхталь. — Они пощадили его почтенный возраст и его седые волосы? Ведь старость священна!..
— Разве они уважают хоть что-то? Разве они хоть кого-то щадят? Разве для них есть хоть что-то святое?
— Рудер! — вскричал Мельхталь, стиснув руки.
— Они схватили его, они хотели заставить его сказать, где вы прячетесь, но он не знал… Бедный старик! Они выкололи ему глаза!
Мельхталь страшно закричал. Вальтер Фюрст и Вернер переглянулись, и от ужаса у них волосы встали дыбом на голове, а на лбу выступил пот.
— Ты лжешь! — воскликнул Мельхталь, схватив Рудера за ворот. — Ты лжешь! Невозможно, чтобы люди совершали подобные преступления! О, ты лжешь! Скажи мне, что ты лжешь!
— Увы! — ответил Рудер.
— Они выкололи ему глаза, сказал ты? И это потому, что я, спасаясь, бежал, словно трус! Они выкололи глаза отцу, потому что он не хотел выдать сына! Они вонзили железное острие в глаза старика, и это при свете дня, при свете солнца, перед лицом Господа! И наши горы не обрушились на их головы! Наши озера не вышли из берегов и не поглотили их! Гром небесный не поразил их!.. Им недовольно наших слез, и они заставляют нас плакать кровью! О Господи, Господи! Сжалься над нами!
И Мельхталь рухнул, как срубленное дерево, и стал кататься по земле, грызя ее. Вернер подошел к Мельхталю.
— Хватит плакать, словно ребенок, хватит кататься по земле, словно дикий зверь. Встань и веди себя, как мужчина; мы отомстим за твоего отца, Мельхталь!
Молодой человек вскочил на ноги, будто подброшенный пружиной.
— Мы отомстим за него?! Я не ослышался, Вернер?
— Мы отомстим за него, — повторил Вальтер Фюрст.
— О! — воскликнул Мельхталь, и этот его возглас был похож на смех безумного.
В эту минуту неподалеку послышался припев веселой песни, и из-за поворота дороги, на которую падали первые рассветные лучи солнца, показался новый персонаж.
— Прячься! — воскликнул Рудер, обращаясь к Мельхталю.
— Останься, — промолвил Вальтер Фюрст, — это друг.
— И он может быть нам полезен, — добавил Вернер.
Мельхталь в изнеможении опустился на скамью.
Тем временем незнакомец подошел ближе; это был человек лет сорока, в странном одеянии коричневого цвета, доходившем ему только до колен и представлявшем собой нечто среднее между рясой монаха и одеждой мирянина; однако его длинные волосы, усы и борода, подстриженные, как у свободных горожан, свидетельствовали о том, что если он и имел какое-то отношение к монастырю, то самое отдаленное. К тому же, у незнакомца была походка скорее солдата, чем монаха, и его вполне можно было бы принять за воина, если бы на поясе у него не висела вместо меча чернильница, а из колчана, где не было ни одной стрелы, не виднелись свиток пергамента и перья. Его наряд дополняли голубые суконные штаны, обтягивающие ноги, и зашнурованные сверху башмаки; в руках у него была длинная палка с железным наконечником, без которой горцы редко отправляются в путь.
