Как раз на этой минуте моих философских размышлений в комнату вошел Леман; я тотчас бросился к нему.

— Откуда, черт возьми, у вас эти портреты? — спросил я его.

— Я купил их у разносчика, — ответил мне он.

— Почему именно эти, а не другие?

— Потому что это были портреты императора Наполеона и императрицы Жозефины.

— Ваш торговец обманул вас, друг мой: это портреты Тальма и мадемуазель Марс.

— Неужели?!.. Надо же! Когда он появится здесь в следующий раз, я ему их верну.

— Не делайте этого, — сказал я ему, — напротив, свято храните их: да, это портреты вовсе не императора и императрицы, но это портреты великого короля и великой королевы, которые, подобно Наполеону и Жозефине, не оставили наследников.

В конце обеда Леман спросил меня, не хочу ли я пойти вместе с ним в горы, где он должен подготовить все к нашей завтрашней охоте; хотя мне было не очень понятно, как можно подготовить охоту на серну, я ответил, что готов сопровождать его; после этого он наполнил себе карман солью, и мы пошли.

Гора, на которой нам предстояло охотиться, называлась Глерниш: это ледник с двумя вершинами, где серны прячутся, словно в неприступной крепости. Мы прошли по тракту до Митлёди, потом повернули направо, проследовали вдоль берега реки, не имеющей названия, затем перешли ее, прыгая с камня на камень, и углубились в ельник, протянувшийся до подножия Глерниша; после часа ходьбы мы вышли на противоположную сторону этого леса. Прошагав еще примерно час и не придерживаясь при этом никакой дороги, мы подошли, в конце концов, к узкому и неровному гребню, на который Леман ступил, не посмотрев, следую ли я за ним.

Я не остановил охотника, но затем, увидев, что он продолжает идти по этому подобию моста Магомета, позвал его.

— Ну, — спросил он меня, обернувшись, — почему вы не идете за мной?

— Да потому, что я сломаю себе шею.

— Вы полагаете?

— Я в этом уверен.

— Черт!

— А другой дороги нет?

— Есть, но я пошел по кратчайшей.

— И напрасно, я предпочел бы пройти лишнее льё.

— Теперь в этом нет надобности: мы прибыли; смотрите, — добавил он, указывая пальцем на небольшую зеленую площадку, расположенную с другой стороны моста, по которому он шел, — я иду на эту небольшую поляну.

— Что ж, идите; я буду ждать вас здесь до вечера; быть может, завтра я буду похрабрее.

— О! Завтра мы пойдем по другой дороге.

— Лучше этой?

— По тракту.

— Ну, идите, идите, а я отдохну.

Я прилег, но не отрывал глаз от Лемана: он продолжил свой путь, без осложнений закончил опасный переход, начатый им, а затем, выйдя на поляну, вынул из кармана соль и стал разбрасывать ее так же, как землепашец раскидывает зерно. Я смотрел на охотника, пока он был у меня перед глазами, но ничего не понимал в этом замысле и потому дал себе слово спросить у него, что все это означает, по его возвращении; однако вскоре он повернул за откос, скрывший его от моих глаз; я прождал еще десять минут, глядя в ту сторону, где его не стало видно. Внезапно он появился на большом расстоянии от того места, держа в руке ветку и следуя, чтобы вернуться к мосту, по краю пропасти. Приблизившись к гребню, он привязал к ветке красный хлопчатобумажный платок, воткнул ее в трещину между камнями и вернулся ко мне.

— Ну вот, — сказал он, — дело сделано!

— И что из этого следует?

— Из этого следует, что завтра роса растворит соль, разбросанную сегодня вечером, а поскольку серны очень падки на соленую травку, чревоугодие привлечет их к этому месту и их соберется пять или шесть, а может быть, и десять. Место это находится на расстоянии выстрела от скалы, к которой я могу незаметно подобраться. Услышав мой выстрел, они побегут сюда, но мой платок преградит им путь, и все они вынуждены будут пробежать, одна за другой, вблизи того места, где я вас спрячу; так что мы окажемся полными растяпами, если каждый из нас не принесет по серне.

Такая уверенность заметно приободрила меня в преддверии завтрашней охоты. Мы стали спускаться назад, к шале, и прибыли туда в полной темноте. Так как Леман грозил разбудить меня за два часа до рассвета, я удалился в свою комнату и, после возвышенной молитвы, обращенной к Тальма и мадемуазель Марс, заснул сном праведника; этой ночью мне приснилось, что я убил шесть серн.

Леман сдержал слово: в три часа утра он в полном охотничьем облачении вошел в мою комнату; я спрыгнул с кровати и в одно мгновение тоже был готов; некоторое время затем я выбирал между своим карабином, стрелявшим точнее и дальше, и ружьем, обеспечивавшим мне преимущество второго выстрела, и, в конце концов, предпочел ружье. Для меня были приготовлены остатки вчерашнего ужина, но был еще слишком ранний час, чтобы отдавать должное еде. Я ограничился тем, что наполнил фляжку киршвассером и положил кусок хлеба в охотничью сумку. Леман, наблюдавший за мной, рассмеялся.

— Не перегружайтесь, — сказал он, — мы позавтракаем на горе.

И в самом деле, он положил в свой ягдташ уже готовый сверток, содержавший, как мне показалось, вполне неплохой набор провизии.

Мы без промедления вышли из дома, но направились, как и предупреждал меня Леман, уже другим путем, не тем, что накануне; вместо того чтобы идти по дороге до Митлёди, как это было вчера, мы пересекли ее и, двинувшись прямо через поле, спустя полчаса достигли деревушки, которая, по словам моего спутника, носила название Зеерюти. Пройдя через нее, мы оказались на берегу очаровательного, безмятежного и тихого небольшого озера с серебристой гладью. Лишь ручей, стекающий с Глерниша и впадающий, бурля по камням, в это очаровательное озеро, которое напоминало волшебное зеркало, нарушал своим журчанием дивную тишину ночи. Мы поднялись вдоль ручья до его истоков; оттуда Леман двинулся в гору, сделав мне знак следовать за ним: даже находясь вдали от того места, где можно было обнаружить дичь, мы не разговаривали уже довольно долго, опасаясь, что какое-нибудь необычное эхо, из тех, что бывают в горах и разносят голос на такое расстояние, куда не долетит и грохот ружья, совсем некстати и преждевременно разбудит зверей, которых мы собирались застать в момент их пробуждения.

Впрочем, Леман, охотник осторожный и опытный, держался против ветра, так что, при некоторых предосторожностях с нашей стороны, они не могли ни учуять, ни услышать нас. Так мы прошагали примерно полчаса по довольно трудным, но пока еще проходимым тропам; время от времени мы шли мимо больших снежных сугробов, сторонясь их, чтобы снег не захрустел у нас под ногами. В воздухе заметно похолодало: мы приближались к зоне ледников. Наконец, у подножия скалы мы заметили хижину, наполовину ушедшую в землю; Леман толкнул дверь и вошел первым; я последовал за ним.

— Вот мы и пришли, — сказал мне он, — здесь мы можем говорить, нас уже не выдаст эхо; через четверть часа наступит рассвет, и тогда мы займем наш пост.

— А не лучше ли занять его в темноте? — ответил я ему. — Ведь это даст нам дополнительное преимущество, нас не будет видно.

— Да, но может случиться так, что серна, которую мы опередим на ее пути, натолкнется на наш след, и тогда она не только повернет обратно, но еще и поднимет тревогу, предупреждая своих собратьев; в таком случае весь наш поход оказался бы напрасным, тогда как, придя туда вслед за ними, мы не подвергаемся риску, что они нас учуют; остается, правда, опасение, что они нас увидят, но вам надо лишь идти за мной и повторять все мои движения, и я ручаюсь, что, как бы догадливы они ни были, мы их перехитрим. А покамест, если вы не против, давайте закроем дверь и займемся некоторыми мелочами, уместность которых вы оцените еще лучше через два часа, чем сейчас.

С этими словами Леман высек огонь, зажег свечу, открыл нечто вроде шкафа, где оказались кастрюля, сковорода и несколько тарелок, вытащил сверток из своей охотничьей сумки и поместил возле этой утвари фляжку вина, хлеб, сыр и сливочное масло.