«Да, — скажут скептики, — но они едят свой суп холодным, а отбивные котлеты подгоревшими».

На это мне нечего ответить; замечу только, что алгебра — это прекрасно, но я никогда ничего в ней не понимал.

После ужина я поинтересовался у нашего хозяина, не останавливался ли в его гостинице одновременно с нами молодой француз по имени Альфред де Н.

— Он съехал прямо перед вашим появлением, — ответил мне трактирщик.

— А вам известно, куда он отправился?

— Во Флюэлен, где он заранее заказал себе лодку.

— Тогда подайте нам счет, мы уезжаем.

Для Франческо это стало новым ударом: он заставил меня дважды повторить сказанное, прежде чем решился перевести мою фразу с итальянского на немецкий. Бедный малый уже приготовился провести остаток дня и ночь в Альтдорфе. Я пообещал ему, что он прекрасно выспится в Бруннене, чью гостиницу мне очень хвалили; от этих слов он вздрогнул всем телом: от обещанного мною крова нас отделяли еще пять льё; правда, из этих пяти льё четыре с половиной нам предстояло проплыть на пароходе, но Франческо не подозревал об этом: он был настолько же несведущ в географии, насколько его мало заботила история.

Я поспешил его успокоить, указав на это обстоятельство. Новость вернула ему хорошее расположение духа, и он с веселым видом принес мой дорожный мешок и окованный железом посох. Мы расплатились с хозяином гостиницы и простились с главным городом кантона Ури.

В целом Франческо был отличный малый, за исключением того, что ему казалось, будто он путешествует ради собственного удовольствия; из-за этого он постоянно обманывался в своих ожиданиях, ибо его намерения чаще всего не вписывались в мои. Этим и объяснялось его глубочайшее изумление, когда одним словом и почти всегда неожиданно я нарушал все его планы. И тогда начиналась минутная борьба между моим желанием и его удивлением, но почти сразу же он безропотно уступал, как те несчастные твари, которых приучают к послушанию; затем его природное добродушие брало верх, и он вновь обретал прежнюю веселость, строя новые замыслы, которым, в свою очередь, не суждено было сбыться.

Альфред опередил нас на два часа; к тому же он передвигался в экипаже, поэтому наши шансы догнать его были невелики. Мы могли лишь ускорить шаг, и дорога от Альтдорфа до Флюэлена заняла у нас четверть часа. Я был примерно в ста шагах от берега, когда заметил Альфреда, садившегося в лодку. Во всю мощь своих легких я окликнул его по имени, и он тут же обернулся; но, хотя было очевидно, что Альфред меня узнал, он, тем не менее, продолжил посадку, и мне даже показалось, что, чем ближе я подходил, тем торопливее становились его движения. Я позвал его во второй раз; он улыбнулся, приветствуя меня, но в то же мгновение, взяв весло из рук одного из гребцов, поспешно оттолкнул лодку от берега. Однако, когда он сделал это движение, я заметил, причем лишь в эту минуту, фигуру женщины, которая до этого не была видна за его спиной; я тотчас же понял причину столь явной неучтивости и, желая заверить Альфреда, что она ничего не изменила в моем отношении к нему, поклонился ему с почтительностью, не оставлявшей сомнений в том, что мое приветствие в большей степени было адресовано его таинственной спутнице. Одновременно я велел остановиться Франческо, который, ничего не поняв из нашей пантомимы, продолжал бежать к лодке, крича по-немецки гребцам, чтобы они вернулись. Альфред поблагодарил меня движением руки, и лодка стала плавно удаляться, направляясь к подножию Аксенберга, где находится часовня Телленплатте. Что касается Франческо, то ему было позволено приготовить для нас во Флюэлене две комнаты; это поручение он отправился выполнять с глубочайшим удовлетворением, в то время как я с неменьшим удовлетворением прилег отдохнуть на берегу озера.

Отдыхать лежа — всегда наслаждение, но иногда это случается делать в сказочной обстановке. Лежать на исторической земле, на берегах озера в обрамлении гор; следить за тем, как по водной глади, словно видение, скользит лодка, унося человека, который связан с вашими воспоминаниями, относящимися к другому времени, и с вашими привычками, относящимися к другим краям; чувствовать, как прошлое переплетается с настоящим, несмотря на разделяющую их пропасть; телом быть в Швейцарии, а душой — во Франции; мысленным взором видеть улицу Мира, а телесным — Люцернское озеро; отдать во власть этих бесконечных и бесцельных мечтаний образы предметов и мест; видеть, как в этом хаосе проносятся фигуры, будто несущие свет внутри себя, подобно ангелам Мартина, — это значит грезить наяву, что по сладостному наваждению может сравниться лишь с самыми чарующими сновидениями, особенно, если эти грезы посещают вас в час, когда дневной свет постепенно тускнеет, когда солнце садится за вершину горы, заставляя ее пылать, словно Хорив, и когда в сумерках, насыщенных свежестью, покоем и влагой, дрожат на востоке первые вечерние звезды; и вот тогда вам невольно становится понятно, что вселенная существует ради себя самой, а не ради вас; что вы всего лишь зритель, которого Господь из милости пригласил на этот величественный спектакль, и что Земля — всего лишь наделенная разумом составляющая этого необъятного мироздания. Внезапно вы с ужасом сознаете, как мало места вы занимаете на ней; но вскоре душа берет верх над материей, и ваша мысль ширится, принимая размеры предметов, которые ей предстоит постигнуть; вы связываете воедино прошлое с настоящим, миры с мирами, человека с Господом и говорите сами себе, изумленные такой слабостью и такой мощью: «Всевышний, твоя рука сделала меня ничтожно малым, но твой дух возвысил меня!»

Я целиком погрузился в размышления об этих высоких материях, как вдруг голос Франческо вернул меня с небес на землю; он пришел сообщить, что, каким бы малым ни сотворил меня Господь, места для меня во Флюэлене не было. Заметив, что это известие произвело на меня скверное впечатление, Франческо незамедлительно познакомил меня с огромным малым, уроженцем Лозанны и кучером по роду своих занятий, готовым предоставить в мое распоряжение, если это меня устраивало, конный экипаж, в котором он доставил Альфреда во Флюэлен, и либо, если таково будет мое желание, отвезти нас назад в Альтдорф, либо, если я решусь на это, обогнуть озеро по правому берегу, вдоль которого тянулась почти непроезжая дорога. Ни одно из этих двух предложений меня не устраивало, но я, в свою очередь, сделал кучеру третье, совершенно для него неожиданное, а именно: сдать мне на ночь внутреннее помещение его коляски; при всей неожиданности этого предложения кучер все же принял его, выказав истинную натуру швейцарца, неизменно готового из всего извлечь выгоду. Мы сговорились на цене в один франк и пятьдесят сантимов, и Франческо отправился на поиски соломы, чтобы заполнить ею пространство между сиденьями; моя блуза должна была послужить мне простыней, а плащ должен был заменить мне одеяло.

Оставшись наедине с владельцем моей импровизированной спальни, я принялся расспрашивать его об Альфреде и о его спутнице, но он решительно ничего не мог сказать, за исключением того, что дама имела весьма болезненный вид, была, по-видимому, без памяти влюблена в своего спутника и звали ее Полина.

Убедившись в том, что больше мне от него ничего узнать не удастся, я разделся и бросился в озеро, чтобы совершить свой вечерний туалет, а затем забрался в коляску и лег спать.

На следующий день, на рассвете, меня разбудил кучер, запрягавший лошадей; однако, поскольку нам с ним было не по пути, я поспешил спрыгнуть со своего ложа на землю и обнаружил, что Франческо, который провел ночь в сенном сарае, уже вполне готов сопровождать меня. Лодка, заказанная накануне, ждала нас с двумя гребцами и рулевым; тотчас сев в нее, мы, в свою очередь, отчалили от берега, а спустя час после отплытия из Флюэлена высадились на камень Вильгельма Телля. По словам наших матросов, именно на этот выступ скалы выпрыгнул отважный лучник, воспользовавшись свободой, которую во время бури вернул ему Гесслер.