Наконец, не в силах более сдерживаться, он остановился прямо напротив нас, оперся обеими ладонями на набалдашник своей трости и без всяких приготовлений спросил по-французски:

— Кто вы такие?

Вопрос, прозвучавший в стране, где путешествуют без паспорта, поразил нас, так что с минуту мы ничего не отвечали, сомневаясь, что он обращен к нам; и тогда господин, раздраженный нашим молчанием, кивнул, подтверждая, что он задал вопрос именно нам, и произнес:

— Я спрашиваю вас, кто вы такие?

— Кто мы такие? — переспросил я.

— Да, вы.

— Мы путешественники, черт возьми! Will you a wing of this fowl?[37] — продолжил я по-английски, желая сбить с толку этого человека и предлагая своему сотрапезнику крылышко цыпленка.

— Yes, very well, I thank you,[38] — ответил мне сэр Уильямс, протягивая тарелку.

Житель Цюриха буквально застыл, услышав новый язык, который был ему непонятен; с минуту он размышлял, поддерживая одной рукой подбородок, а затем принялся ходить размеренным шагом вдоль намеченной им линии. Наконец, он остановился снова.

— А для чего вы путешествуете? — обратился он к нам.

— Для собственного удовольствия, — ответил я.

— О! — произнес житель Цюриха.

Затем он опять начал шагать, а через минуту, снова остановившись, спросил:

— Стало быть, вы богаты?

— Вы ко мне обращаетесь?.. — переспросил я, не в силах опомниться от удивления, вызванного такой вольностью.

— Да, к вам.

— Вы спрашиваете меня, богат ли я?

— Да.

— Нет, я не богат.

— Тогда, если вы не богаты, как же вы путешествуете? Во время путешествия приходится тратить много денег.

— Это правда, — ответил я, — особенно в Швейцарии, где хозяева гостиниц слегка вороваты.

— Гм! — хмыкнул житель Цюриха, возобновляя свое хождение. — И все же, как вам это удается? — спросил он, в очередной раз остановившись.

— Но я зарабатываю кое-какие деньги.

— Чем?

— Чем?

— Да.

— Ну, по утрам, когда у меня хорошее настроение, я беру перо и бумажную тетрадь, затем, если в голову мне приходят мысли, пишу, а когда из этого складывается том или пьеса, отношу написанное книготорговцу или в театр.

Житель Цюриха оттопырил нижнюю губу в знак презрения и снова начал шагать по комнате, по-видимому, глубоко обдумывая то, что я ему сказал; затем повторилась та же сцена.

— И сколько это приносит вам в год? — продолжал он.

— Ну, в среднем от двадцати пяти до тридцати тысяч франков.

Мой собеседник посмотрел на меня пристально и недоверчиво, проверяя, не смеюсь ли я над ним; затем, как мнимый больной, он вновь продолжил шагать, бормоча:

— От двадцати пяти до тридцати тысяч франков! Гм!.. От двадцати пяти до тридцати тысяч франков! Гм! Гм!.. И ничего не вкладывая, кроме пера и бумаги… Гм! Гм! Гм!.. Это мило, очень мило, чрезвычайно мило!

Он остановился:

— А ваш друг?

— У него сто тысяч фунтов ренты.

Житель Цюриха возобновил свое хождение, но на третьем обороте прервал его, ожидая, вероятно, что и мы в свою очередь зададим ему какие-нибудь вопросы; однако, увидев, что мы снова стали есть цыпленка и заговорили по-итальянски, сказал:

— Меня зовут Фриц Хагеман, у меня пять тысяч триста франков ренты, супруга, на которой я женился по любви, и четверо детей: два мальчика и две девочки; я гражданин Цюриха и записан в библиотеку, что дает мне право брать там книги.

— А дает ли вам это право приводить туда иностранцев?

— Разумеется, — ответил г-н Хагеман, принимая важный вид, — и, приведенные мною, они могут быть уверены, что их хорошо примет господин Орелли, библиотекарь, или господин Хорнер, его помощник.

— Ну что ж, дорогой господин Хагеман, — сказал я, обращаясь к нему, — коль скоро мы теперь знаем друг друга, как друзья десятилетней давности, не могли бы вы, в знак нашей дружбы, отвести меня в библиотеку? Там у вас должны храниться три собственноручных письма Джейн Грей к Буллингеру и одно письмо Фридриха к Мюллеру, которые мне очень хотелось бы прочитать.

— Но откуда вы об этом знаете?

— О! Откуда я знаю? Один из моих друзей, ученый, что не мешает ему быть человеком бесконечно умным, а это составляет исключение, причиняющее ему некоторые неприятности в среде собратьев, по имени Бюшон, вы его знаете?.. Я называю его вам, потому что вы любите, когда ставят точки над "Ь>.

— Я его не знаю.

— Это не столь важно. Так вот, Бюшон в прошлом году приезжал в Цюрих, прочел эти письма и рассказал мне о них.

— О! Надо же, а вы мне покажете их, не так ли?

— С огромным удовольствием, и буду счастлив, что приехал для этого из Парижа. Let us go, sir, are you coming?[39] — сказал я, вставая.

— Yes[40], — ответил сэр Уильямс.

И мы направились в библиотеку, сопровождаемые нашим почтенным спутником, которому предстояло ввести нас туда.

Он не солгал нам ни по поводу своей влиятельности, ни по поводу любезности г-на Хорнера. Нам показали все самое интересное, что имелось в библиотеке Цюриха, то есть часть переписки Цвингли, рукописи Лафатера, три письма Джейн Грей, слишком длинные, чтобы приводить их здесь, и одно письмо Фридриха, достаточно оригинальное и достаточно короткое, чтобы мы предложили его вниманию наших читателей. Вот по какому случаю оно было написано.

В 1784 году профессор К.Мюллер опубликовал подготовленный им с тщательностью и добросовестностью истинного немца сборник старинных швейцарских песен, простодушных и бодрых, как сам народ, распевавший их. Издатель К.Мюллер, которого не следует путать с историком И. фон Мюллером, добился от Фридриха Великого разрешения посвятить ему эти национальные песни и послал их ему, полагая, что они доставят королю большое удовольствие. Но это была литература такого рода, которую король-философ не очень ценил, и потому он ответил г-ну Мюллеру следующим письмом:

"Дорогой и преданный ученый, вы слишком благосклонно оцениваете эти стихотворения XII, XIII и XIV веков, которые увидели свет благодаря вашим стараниям и которые, по вашему мнению, настолько хороши, что они могут обогатить немецкий язык; на мой взгляд, они не стоят и горсти пороха и не заслуживают, чтобы их извлекали из забвения, в котором они были скрыты. Совершенно очевидно, что в моей личной библиотеке я не потерплю подобных глупостей и скорее выброшу их в окно. Поэтому экземпляр книги, который вы мне прислали, спокойно будет ожидать своей участи в главной публичной библиотеке; что же касается ручательств того, что у нее будет большое число читателей, то за это, несмотря на всю его доброжелательность по отношению к вам, ваш король поручиться не может.

ФРИДРИХ".

Выйдя из библиотеки, мы отправились осматривать приют для глухонемых, основанный г-ном Шерром. Несколько разговоров, которые я, изъясняясь знаками, перед своим отъездом провел с одним чрезвычайно талантливым молодым человеком, глухонемым, преподающим в Королевском институте в Париже, позволили мне получить представление о тех усилиях, какие были предприняты к настоящему времени, дабы улучшить положение этих несчастных и призвать их воспользоваться теми благами, какие способно предоставить им общество, равно как и исполнять обязанности, какие оно возлагает на них. Молодой человек был настолько любезен, что накануне моего отъезда из Парижа он передал мне кое-какие заметки на эту тему, попросив тщательно изучить опыт Цюрихского института, где, по его уверению, удается обучать глухонемых говорить. Я пользуюсь сегодня этими заметками, чтобы представить моим читателям некоторые довольно любопытные и малоизвестные, на мой взгляд, подробности этого своеобразного и необыкновенного обучения.[41]