Среди детей Альбрехта[6] лишь двое решили отомстить за смерть отца. Это были Леопольд Австрийский и Агнесса Венгерская: Леопольд возглавил армию, а Агнесса руководила казнями и пытками. Шестьдесят три рыцаря, ни в чем не виновных, были обезглавлены в Фарвангене только потому, что они состояли в родстве или в дружбе с заговорщиками. Агнесса не просто присутствовала при этой казни: она сидела так близко к плахам, что отрубленные головы катились рядом с ней, а потоки крови вскоре стали подбираться к ее ногам. Окружающие стали говорить, что ее одежда пропитается кровью. «Оставьте, оставьте, — отвечала она, — я искупаюсь в этой крови с ббльшим наслаждением, чем в майской росе». После того как казни закончились, она основала на том самом месте, где был злодейски убит ее отец, богатый монастырь Кенигс-фельден[7], использовав для этого семейное достояние тех, кто был ею умерщвлен, и удалилась туда, чтобы провести остаток своей жизни в покаянии, одиночестве и молитвах.

Тем временем герцог Леопольд готовился к войне; по его приказу граф Оттон фон Штрассберг, ведя за собой четыре тысячи солдат, подошел к перевалу Брюниг; более тысячи человек выставили городские власти Виллизау, Вольхузена, Ротенбурга и Люцерна, чтобы войти в Унтервальден со стороны озера. Сам же герцог Леопольд выступил против Швица, идя во главе отборных частей войска, а за ним следовали телеги, груженные веревками, которые предназначались для того, чтобы вешать мятежников.

Конфедераты поспешно собрали армию в тысячу триста человек, из которых четыреста были из Ури, а триста — из Унтервальдена. Предводителем этого войска был назначен старый военачальник Рудольф Рединг фон Биберегг, в опыте которого никто в трех кантонах не сомневался. 14 ноября эта небольшая армия заняла позиции на склоне горы Заттель, у подножия которой были труднопроходимые болота, а позади них находилось озеро Эгеризее.

Каждый из конфедератов выбрал себе пост для ночного дежурства, как вдруг появился новый отряд из пятидесяти человек. Это были люди, изгнанные из Швица за совершенные ими преступления. Они обратились к своим братьям с просьбой позволить им, несмотря на всю тяжесть их вины, встать в ряды защитников общего дела. Рудольф Рединг поинтересовался мнением по этому поводу самых старых и самых мудрых своих воинов, и ответ был единодушным: не стоит бросать тень на святое дело свободы, допуская в ряды его защитников людей, запятнавших свою честь. Так что изгнанникам было запрещено сражаться на землях Швица. Отверженные покинули лагерь; они шли часть ночи, а затем заняли позицию в ельнике на вершине горы: это была уже территория кантона Цуг.

На рассвете следующего дня конфедераты увидели блеск австрийских копий. Рыцари же, обнаружив, как малочисленны те, кто преградил им путь, спешились и, не пожелав уступить противнику честь атаковать первыми, пошли на приступ вражеских позиций. Конфедераты дали рыцарям время взобраться на гору, а когда те стали изнемогать под тяжестью своих доспехов, обрушились на них, подобно лавине. Все, кто шел на приступ, были опрокинуты первым же ударом, но сила этого страшного и отчаянного удара была такова, что людской поток одновременно пробил брешь в рядах рыцарской конницы и отбросил ее на пехоту.

В это самое время со стороны арьергарда донеслись громкие крики. Громадные валуны будто сами собой отделились от скалы и, подпрыгивая, покатились вниз, оставляя борозды в рядах австрийского войска, давя и калеча людей и лошадей. Казалось, что гора ожила и, встав на защиту горцев, встряхивала своей гривой, словно разъяренный лев. Испуганные солдаты стали озираться по сторонам, а когда им стало ясно, что они не могут отплатить смертью за смерть, их охватил глубочайший ужас и они отступили. В этот миг воины авангарда герцога Леопольда, не устояв под ударами пастушеских палиц, усеянных железными шипами, в беспорядке отступили. Герцог Леопольд, решив, что его армия окружена превосходящими силами противника, отдал приказ об отступлении, а точнее, показал личный пример, одним из первых покинув поле битвы. Тем же вечером, как сообщает летописец, его видели в Винтертуре: он был бледен и выглядел подавленным. Что же касается графа фон Штрассберга, то, узнав о поражении австрийцев, он поспешил отойти за перевал Брюниг.

Это была первая победа, одержанная конфедератами. Цвет имперской знати пал под ударами нищих пастухов и презренных крестьян и послужил удобрением для этой благородной земли свободы. Сражение же получило выразительное название «Моргенштернское», поскольку оно началось при свете утренней звезды.

Тогда же и название жителей Швица обрело мировую известность, так как, начиная со дня этой славной победы, конфедератов стали называть швейцарцами от слова Schwitzer, означающего «человек из Швица». Ури, Швиц и Унтервальден стали ядром, вокруг которого постепенно объединялись остальные кантоны, и число их, по договору 1815 года, дошло уже до двадцати двух.

Что же касается Вильгельма Телля, принявшего, хотя и не по своей воле, столь активное участие в этой революции, то его след теряется после битвы при Лаупене, где он сражался как простой арбалетчик вместе с семьюстами воинами из малых кантонов, и обнаруживается вновь лишь в момент его смерти, случившейся, как считают, весной 1354 года. В тот день, вследствие таяния снегов, вода в Шехене прибыла и поток смыл чей-то дом. Телль заметил среди плавающих обломков колыбель и услышал крики ребенка; он тотчас бросился в реку, доплыл до колыбели и вытолкнул ее на берег. Но в ту минуту, когда он сам собирался выбраться из воды, его ударило проплывавшим мимо бревном, он потерял сознание и исчез под водой. Есть такие избранники Божьи, чья смерть служит венцом их жизни!

Старший сын ученого Маттео опубликовал в 1760 году отрывок из сочинения датского летописца по имени Саксон Грамматик, где тот рассказывает об эпизоде с яблоком, но при этом в качестве действующего лица выводит на сцену короля Дании. Тут же представители позитивистской школы, эти безжалостные губители поэзии, объявили, что Вильгельм Телль никогда не существовал, и, возрадовавшись этому открытию, попытались отнять у светлого дня швейцарской свободы самые блестящие лучи, озарившие ее восход. Но славный народ Вальдштеттена, храня святую верность традициям предков, остался верен своим старым героям. В народной среде это поэтическое предание почитают столь же свято, словно описанные в нем события произошли совсем недавно, и, как бы скептически вы ни были настроены, все ваши сомнения в истинности этого предания[8] рассеиваются, когда, путешествуя по этой земле, столь красноречиво повествующей о своем прошлом, вы видите, как потомки Вальтера Фюрста, Мельхталя и Штауффахера, стоя перед часовней, построенной в память о рождении Вильгельма Телля и о смерти Гесслера, просят Господа сохранить им свободу.

Ризничий вернулся и открыл нам решетку часовни, перед которой я остановил читателей, чтобы рассказать им то старинное предание, какое они только что прочли. Все часовни в память Вильгельма Телля построены будто по единому плану: внутри несколько скверных фресок, которые, к сожалению, даже не могут удостоиться чести быть датированными той эпохой, когда наивный примитивизм представлял собой особое направление в искусстве. На стенах часовни, которую мы теперь осматривали, была представлена вся история Вильгельма Телля и Мельхталя; на потолке же был изображен переход еврейского народа через Красное море. Я никак не мог понять, что общего между Моисеем и Вильгельмом Теллем, за исключением того, что оба они дали своим народам свободу. А поскольку ризничий знал об этом не больше, чем я, мне пришлось оставить во мраке, скрывающем эту связь, символический замысел художника.

Мне показали книгу, куда каждый посетитель заносит свое имя и свои мысли, но мне довелось увидеть слишком много имен и мыслей, собранных в подобных книгах, чтобы окончательно убедиться в том, насколько редко в них встречаются на самом деле и достойные имена, и интересные мысли. Внизу последней страницы я узнал подпись одного из моих друзей, Альфреда де Н…, побывавшего здесь утром того же дня. Расспросив ризничего, я выяснил, что мой друг следовал той же дорогой, что и я, и остановился в Альтдорфе.