На следующий день гостиничный слуга, которого я послал с моим паспортом на почту, принес мне письмо, заставившее меня немедленно отправиться во Францию.

Узнав об Италии лишь то, что мне удалось увидеть через ухо святого Карла Борромейского, я, покидая эту страну, дал себе клятву вернуться туда и вот теперь эту клятву исполнил.

Пусть же это попутное замечание примут к сведению те из моих читателей, у которых достанет смелости последовать за мной в новое странствие.

В конце 1833 года мой слуга, которому мансарды улицы Сен-Лазар, видимо, были не по вкусу, стал то и дело повторять, что это жилище мне не подходит, и в конце концов вынудил меня сказать ему однажды вечером, что он прав и что я с удовольствием покину мансарду, если он возьмет на себя труд найти мне другое жилье и устроит переезд так, чтобы я этим не занимался.

На следующее утро, услышав бурный спор в моей столовой, я набросил на себя домашний халат и пошел посмотреть, что там происходит. Жозеф спорил с рассыльным по поводу оплаты перевозки моих картин и кое-какой мебели. Как только рассыльный заметил меня, он воззвал к моей совести и спросил, неужели цена в двадцать пять франков за транспортировку моих картин, книг и диковинок на улицу Блё, № 30, чересчур велика?

— Судя по всему, — поинтересовался я у Жозефа, — я предпочел улицу Блё улице Сен-Лазар?

— Да, сударь, — ответил мне он, — и сегодня утром вы сняли там квартиру на втором этаже, которая стоит всего на сто франков дороже теперешней, расположенной на четвертом.

— Отлично, однако вы наведите справки, почему название улицы Блё — мужского рода.

— Хорошо, сударь.

Я вернулся в спальню и снова лег в постель.

— Вот видите, — произнес Франсуа, обращаясь к Жозефу, — ваш хозяин не считает, что это слишком дорого.

— Хорошо, ты получишь свои двадцать пять франков, но тебе придется узнать, почему название улицы Блё — мужского рода.

— А кого я должен спросить об этом?

— Это твое дело.

— Придется подумать, как это узнать, — сказал Франсуа.

Конец этого диалога утвердил меня в мысли, пришедшей мне в голову уже давно: Жозеф заставлял швейцара чистить мою обувь, а Франсуа посылал за покупками, и единственное усилие, требовавшееся от него по этой части его обязанностей, состояло в том, что он добавлял к моим ежемесячным счетам пятнадцать франков за доставку писем, которых я не получал.

Неприятно, когда тебя обкрадывает собственный слуга, тем более, что он принимает хозяина за дурака, а это, вполне естественно, побуждает его относиться к нему без должного уважения, но еще противнее менять физиономию, к которой ты привык, на ту, к которой, быть может, ты не привыкнешь никогда: понадобится по меньшей мере год, чтобы сорвать маску, прикрывающую новое лицо, и к тому же следует учесть, что ничего другого тебе сделать так и не удастся.

К несчастью для моего кошелька и к счастью для Жозефа, в то время у меня были другие заботы: тогда, помнится, я писал "Анжелу". Поэтому я решил, что и впредь буду позволять обкрадывать себя.

Стоило мне принять такое решение, как в прихожей разгорелся новый спор.

— Хозяина нет дома, — говорил Жозеф.

— О, мне это известно, — прозвучал в ответ голос, чем-то мне знакомый, — меня предупредили, что в Париже никогда никого не застанешь дома.

— Хозяин вышел.

— Вышел в восемь часов утра? Так принято у нас в горах, это да! Но в большом городе, если человека нет дома в такую рань, значит, он просто туда еще не вернулся.

— Хозяин всегда ночует дома, — сухо заметил Жозеф, старавшийся сохранить мою репутацию незапятнанной.

— Я говорю это не для того, чтобы обидеть вас; но, тем не менее, если бы он знал, что я здесь, он любезно пригласил бы меня войти.

— Если вы пожелаете назвать свое имя, — продолжал Жозеф, — я передам его хозяину, когда он вернется.

— О! Конечно, я назову свое имя, и, узнав, что я в Париже, он пошлет за мной как можно скорее.

— А где вы живете? — спросил Жозеф, которого начали охватывать опасения.

— У заставы Ла-Виллет, ведь там не так дорого, как в самом городе.

— А как вас зовут? — добавил Жозеф, беспокоясь все больше и больше.

— Габриэль Пайо.

— Габриэль Пайо из Шамони? — воскликнул я, лежа в своей постели.

— Ах, шутник! Да я прекрасно знал, что вы дома! Да-да, Габриэль Пайо из Шамони, который пришел повидать вас снова и принес вам письмо от Жака Бальма, по прозвищу Монблан.

— Входите, приятель, входите!

— О!.. — воскликнул Пайо.

Жозеф тотчас открыл дверь и доложил о приходе господина Габриэля Пайо из Шамони.

Пайо искоса взглянул на слугу, проверяя, не смеется ли тот над ним; но, увидев, что Жозеф закрывает за собой дверь и сохраняет при этом серьезное выражение лица, стал искать меня взглядом и обнаружил в постели.

— О! Простите, извините, — промолвил он.

— Ничего, ничего, дружище. И какими судьбами?

— О! Сейчас я вам все расскажу.

— Сначала присядьте.

— Я не устал, спасибо!

— И все же садитесь: так принято в Париже.

— Ну уж если вы непременно этого желаете…

— Вот сюда, сюда.

С этими словами я показал ему на стул у моей кровати.

— Вы узнаете эти часы, Пайо?[65]

— Узнаю ли я их?! Думаю, да; они ведь причинили моему кузену Пьеру немало мучений, хотя сами невелики по размеру. А что, они все еще ходят?

— Ну, конечно, если я не забываю заводить их.

— А у меня вот тоже были часы, да! Правда, раза в четыре побольше, чем эти: то были часы из Женевы; но однажды, будучи навеселе, я повернул заводной ключ на один лишний оборот, и главная пружина там лопнула. Ничего не говоря жене, я отнес их к кузнецу в Шамони, ловкому как обезьяна: он делает приспособления для вращения вертела; но все равно, с тех пор они уже не то что раньше.

— А что привело вас в Париж, мой славный Пайо?

— В Париж?! Если бы! Я приехал из Лондона.

— Из Лондона?! И какого черта вам было делать в Лондоне?

— Прежде всего надо сказать, что в прошлом году вслед за вами в Шамони приехал один англичанин; это была удача, сами понимаете: для деревни такое на пользу, ведь англичане хорошо платят. Это не значит, что французы не платят… О! Они тоже хорошо платят, и к тому же, цена одна для всех; но мы больше любим французов, а все потому, что они говорят по-савойски; итак, он приехал и осмотрел все вокруг так же, как и вы, вот только он побывал в Саду, куда вы не захотели пойти, хотя были неправы, потому что, побывав там, можно сказать: "Я там был". Итак, он говорит мне:

"А в последний раз кому вы служили проводником?"

"О! Клянусь честью, — сказал я ему, — это был отличный малый".

Прошу у вас прощения, сударь, за такие слова, но я сказал то, что думал; впрочем, вы же знаете, как все наши любят вас.

"И вот оставленные им характеристики".

Помните, вы дали мне их три: одну на английском, другую на итальянском, а третью на французском.

— Да, хорошо помню.

— О! Но вот какая шутка приключилась, вы сейчас увидите; итак, он мне и говорит:

"Если ты согласишься отдать мне одну из этих характеристик за двадцать франков, я ее у тебя куплю".

"Неужели вы хотите стать проводником? — говорю я ему. — Это скверное ремесло, лучше уж быть милордом".

"Нет, — отвечает он мне, — но я коллекционирую орфо графы".

"О! Что касается орфографии, здесь все в порядке: ру-ку-то приложил писатель".

И тут он достает двадцать франков из кармана. Ну а я их взял, и правильно сделал, не правда ли? Ведь этот клочок бумаги стоил не больше двадцати франков?

— Он не стоил и двадцати су.

— Я так и подумал; но эти англичане такие дураки! Так вот, входим мы в Сад, и вдруг на нас выбегают две серны, случайно, нуда все равно: англичанин был очень доволен.