Впрочем, я сделал вид, что не рассердился на его проказу, и, непринужденно подойдя к нему, не спеша ухватился за его голень.

И тут началось наше второе восхождение, которое, хотя оно и составляло всего лишь шесть или восемь футов, оказалось не самым удобным; однако я с честью справился с ним благодаря найденной мною точке опоры и через несколько секунд уже находился внутри статуи святого.

Прежде всего, оглядываясь по сторонам, я начал искать при свете, падающем сверху, обещанную лестницу; но только теперь мне стало понятно, в какую ловушку меня завлекли: одним-единственным средством для восхождения здесь был набор множества железных перекладин, установленных поперек, как прутья клетки, и призванных поддерживать эту огромную массу. Удивление заставило меня выпустить из рук мою добычу; но стоило мне допустить эту неосторожность, как ризничий прыгнул на первую перекладину и полез вверх с одной поперечины на другую, словно белка по веткам дерева. И тут меня охватила злость из-за того, что эта церковная крыса так насмехается надо мною; забыв о страхе потерять равновесие и о головокружениях, я с меньшей сноровкой, но с большей силой бросился за ним в погоню и уже почти догнал его, как вдруг он во второй раз исчез — теперь в какой-то пещере, раскрывшей у нас на пути темный зев высотой в двадцать футов и шириной в пять-шесть. Поскольку мне было непонятно, куда ведет этот проем, я резко остановился и сел верхом на железной перекладине, перегораживая вход и намереваясь поймать ризничего, когда он оттуда выйдет, и больше уже не отпускать его.

От долгого созерцания этой бездны мои глаза привыкли к ее темноте. И тогда я увидел, что мой проводник, которого уже непонятно было как называть и порой хотелось причислить к тем фантастическим существам, каких знавал Гофман, спокойно прогуливается в каком-то подобии отлогого коридора и с наслаждением обмахивает себя носовым платком. Заметив, что я обнаружил его, он тотчас сказал, обращаясь ко мне:

— Ну как, не желаете ли отдохнуть немного? Мы на полпути.

Он сделал мне приятное предложение и одновременно сообщил великолепную новость, поэтому я почувствовал,

что мой гнев исчез, уступив место любопытству. Наше путешествие, оставляя в стороне его трудности, начало казаться мне не таким уж невыполнимым и не лишенным определенного своеобразия. Так что я решил рассматривать его с точки зрения познавательности и красочности; в итоге я ухватился за верхнюю железную перекладину, оперся левой ногой о ту, что служила мне седлом, и, выставив вперед правую ногу, спрыгнул в углубление, где меня ждал мой собрат по гимнастике.

— Где, черт возьми, мы находимся? — поинтересовался я, тщетно пытаясь определить место, в котором мы оказались.

— Где мы?

— Да.

— Мы в книге святого Карла.

— Вот так так, надо же!

И в самом деле, этот молитвенник, снизу показавшийся мне обычным ин-фолио, имел двадцать футов в высоту и пять футов в ширину.

Минуту я переводил дух, опершись на бронзовый переплет книги, а затем, подталкиваемый любопытством, сам попросил моего проводника продолжить путешествие.

Как уже было сказано, я начал привыкать к трудностям дороги и потому вскоре оказался напротив отверстия, проделанного в спине святого и по размерам соответствующего обычному окну. Оно выходило на дорогу, по которой я проехал в то утро, направляясь в Бавено; так что я лишь на секунду задержался возле него, рассматривая пейзаж, а затем снова тронулся в путь. Что же касается ризничего, то он уже давно добрался до места, и я, не видя его, слышал, как он, подобно трубочистам на верху трубы, распевает благодарственный гимн; разглядеть его мне мешало сужение дороги: оно было связано с тем, что я приблизился к шее статуи. Миновав эту горловину, при выходе из гортани я оказался в огромном куполе, который освещался через два слуховых окна; между этими двумя слуховыми окнами, являвшимися ушными отверстиями, в носу святого Карла, словно безбожник, сидел, свесив ноги, ризничий.

Впрочем, надо отдать ему справедливость, что, как только я появился, он предложил мне свое место; но, поскольку я отношусь к святыням с ббльшим уважением, чем многие из тех, что кормятся за их счет, я отказался, не объяснив ему причины отказа, которая, безусловно, осталась бы ему непонятна.

Тогда он рассказал мне о неком обеде на двенадцать персон, проходившем в голове архиепископа: повара находились в его книге, а буфетная — в его правой руке; это весьма напоминало историю Гулливера в стране великанов.

Видя, что я упорно отказываюсь садиться в носу у святого Карла, ризничий предложил мне выглянуть из левого уха архиепископа: это было другое дело, ничуть не отдававшее святотатством; поэтому я, нисколько не сомневаясь, просунул голову в это окошко.

Ризничий был прав, сделав мне такое предложение, ибо оттуда открывался великолепный вид: на первом плане — голубое, как небо, и гладкое, как зеркало, озеро; на втором — холмы, покрытые виноградниками, и маленький замок Анджера с зубчатыми стенами; затем, вдалеке, протянувшись от Апеннин до Альп, — тучные равнины Ломбардии, распростершиеся до Венеции и исчезающие в песках Лидо. Я был по-настоящему изумлен этим зрелищем и пребывал в состоянии, напоминавшем исступленный восторг.

Через час, не задумываясь об опасностях пути, я спустился вниз; достигнув основания пьедестала, ризничий спросил у меня, все ли я еще сержусь на него; в ответ я положил ему на ладонь пиастр.

В благодарность за это вознаграждение он пообещал найти для меня лодку; таким образом, в тот же вечер я добрался до Сесто Календе, которое, по-видимому, было первым на моем пути городком Ломбардо-Венецианского королевства.

В гостинице, где я остановился, все были в смятении: за неделю до этого туда приехал в почтовой карете французский путешественник с молодой дамой, которая была так больна, что не могла доехать до Милана, и они были вынуждены остановиться в Сесто. Молодой человек немедленно отправил гонца в Павию, приказав ему за любую плату привезти доктора Скарпу; к несчастью, доктор Скарпа сам находился на грани смерти, так что он послал вместо себя одного из своих коллег; врач приехал, но он нашел, что больная безнадежна. Через два дня она умерла от хронического заболевания желудка, и в то же утро ее похоронили; что же касается молодого человека, то он, отдав ей последний долг, тут же вернулся во Францию.

Однако случилось одно странное обстоятельство, связанное с тем, что в Италии покойников хоронят в церквах и в общей могиле и каменное надгробие снимают для каждого нового странника, которого смерть отсылает в свой приют: такой обычай не устроил мужа, брата или любовника усопшей — никто ведь не знал, в каком качестве он находился рядом с нею. В итоге он купил дом с прилегающим к нему садом, велел освятить этот сад и среди цветов, в тени апельсиновых деревьев и олеандров похоронил там свою таинственную спутницу, а на могилу поставил простой мраморный камень с написанным на нем именем.

Вечер был чудесным, и я спросил, нельзя ли отвести меня в этот сад; хозяин гостиницы дал мне провожатого: он пошел впереди, а я вслед за ним.

Дом, купленный моим соотечественником, находился за деревней, на невысоком холме, откуда видна была часть озера; прежние владельцы, оставившие за собой право переехать через три месяца, беспрепятственно пропустили меня в сад, превратившийся в кладбище; я знаком руки дал им понять, что хочу остаться один, и, не напоминая по виду осквернителя могил, получил на это согласие.

Вначале я наугад пошел по этому благоухающему маленькому саду, но затем увидел купу лимонных деревьев и направился в ту сторону. Приближаясь к ним, я заметил, что в тени их листвы белеет камень; вскоре мне стало ясно, что по форме он напоминает надгробие: я подошел к нему, склонился к могиле и при свете лунных лучей, которые пробивались сквозь затенявшие ее кроны, прочел всего лишь одно слово: "Полина"[64]