Десять лет спустя бедный священник стал капелланом архиепископа Майнцского, а граф Рудольф фон Габсбург выступил претендентом на корону империи. И тогда священник вспомнил, какое смирение проявил перед ним этот вельможа, и решил рассчитаться с ним за полученные от него почести. Должность, которую он занимал, позволяла ему оказывать большое влияние на архиепископа, а тот, в свою очередь, пользовался доверием у курфюрстов. Рудольф фон Габсбург получил большинство голосов и был избран римским императором.

В конце XV века конфедераты предприняли осаду замка Габсбург. Защитой его руководил австрийский комендант, державшийся до последней крайности. Швейцарцы несколько раз предлагали ему почетную капитуляцию, но он неизменно отказывался от нее; наконец, под давлением голода он послал к ним парламентера. Но было уже поздно: противники, узнав, до какого отчаянного положения доведен гарнизон, отвергли все предложения и потребовали от осажденных сдаться на милость победителя; в этих обстоятельствах жена коменданта попросила выпустить ее из замка, разрешив ей унести с собой самое для нее ценное.

Такое разрешение было ей дано: ворота тут же открылись, и она вышла из замка, неся на плечах своего мужа; швейцарцы, верные своему слову, позволили ей пройти, но едва она опустила на землю того, кого спасла ее благая уловка, как он заколол ее, чтобы никто не мог сказать, что рыцарь обязан жизнью женщине.

Несмотря на все мыслимые вопросы, какие я задавал моему экскурсоводу, никаких других преданий добиться от него мне так и не удалось. И потому, увидев, что его познания исчерпаны, я на исходе дня снова сел в коляску; спустя четверть часа я уже проезжал мимо купален Шинц-наха, а в Аарау приехал еще достаточно рано, чтобы побывать на лучшей ножевой фабрике города.

Эту продукцию столицы Ааргау мне чрезвычайно расхваливали, и при такой ее известности было бы досадно проехать мимо столь знаменитого производства, не увезя с собой образчик его изделий. И потому, невзирая на то что мой кошелек был крайне тощ, а пополнить его мне предстояло лишь в Лозанне, я решил пожертвовать частью оставшихся у меня денег, ибо был убежден, что подобный случай мне уже никогда больше не представится. В итоге я за десять франков купил пару бритв, которые были упрятаны в кожаный ремень, предназначенный для их правки, и, в восторге от своей покупки, вернулся в гостиницу, чтобы опробовать их.

Проведя лезвием брадобрейного инструмента по этому ремню, я заметил, что на его ручке написан адрес; я был этим очень обрадован, так как у меня появилась возможность дать его тем из моих друзей, кто, приехав в Швейцарию, хотел бы, как и я, воспользоваться случаем и обзавестись бритвами на ножевой фабрике в Аарау. Вот этот адрес:

"Для флота.

Франсуа БЕРНАР;

Производитель Бритв и Бритвенных ремней,

Париж, улица Сен-Дени, 74".

Это были лучшие бритвы из всех, какие мне когда-либо встречались.

Унижение, испытываемое мною при мысли, что я проделал тысячу двести льё ради того, чтобы покупать в Аарау бритвы с улицы Сен-Дени, стало причиной того, что на следующий день, сразу после завтрака, я покинул гостиницу "Аист", избранную мною накануне вечером для ночлега, и продолжил путь, проехав через Ольтен, очаровательный городок в кантоне Золотурн, расположенный по берегам Ааре и известный тем, что его жители некогда воздвигли памятник Тиберию Клавдию Нерону, "quod viam per Jurassi valles duxit[57]". Поскольку никаких следов этой античной римской дороги не существует, я остановился там лишь для того, чтобы дать лошади передохнуть, и к трем часам пополудни прибыл в Золотурн, так что у меня оставалось ровно столько времени, чтобы успеть подняться на Вайссенштайн и полюбоваться оттуда заходом солнца.

К этой экскурсии меня особенно склоняло то, что, в отличие от Альпийских гор, Вайссенштайн, относящийся к горам Юры, достиг определенной степени цивилизации — это, несомненно, определялось его близостью к Франции. Чтобы добраться до самой высокой его вершины, достаточно лишь сесть в удобную коляску и сказать: "Пошел!" Стоимость такой поездки составляет двадцать франков, то есть несколько дешевле, чем подниматься туда пешком, наняв проводника. Подобный способ передвижения устраивал меня еще и потому, что силы мои начали иссякать и с каждым днем привлекательность гор убывала в моих глазах. Я оставил за своей спиной столько вершин, что воспоминания, сохранившиеся у меня о них, весьма напоминали хаос, и в этом нагромождении Пелиона на Оссу я действительно уже не мог отличить Оссы от Пелиона. Так что мне оставалось лишь возблагодарить Бога за то, что, вопреки обычному своему промыслу, самое лучшее он сохранил для меня напоследок. Я как можно удобнее разместился в коляске, возложив на кучера заботу о моей царственной особе, возвысил Франческо до ранга моего историографа, поручив ему внимательно и добросовестно отмечать все примечательное, что встретится нам в пути, и заснул сном невинного младенца; три часа спустя я проснулся у дверей гостиницы и тут же спросил Франческо, что привлекло его внимание по дороге; как выяснилось из его ответа, более всего он был поражен тем, что дорога все время шла вверх.

Поскольку в Золотурне у меня не было времени поесть, я дал наказ г-же Бруннер, хозяйке гостиницы, со всей заботой отнестись к обеду, который она собиралась мне подать. Госпожа Бруннер заявила, что для приготовления образцового обеда ей понадобится час, и спросила, нет ли у меня желания с пользой провести это время, поднявшись на вершину Рётифлуэ. Я содрогнулся всем телом: мне подумалось, что меня самым бессовестным образом обманули, что гора, на которую я так легко поднялся, сулит мне одни лишь разочарования и я обречен взбираться на другую собственными ногами; однако, обернувшись, я увидел за дверями кухни такое необъятное и такое величественное зрелище, что несколько успокоился. Тогда я поинтересовался, насколько больше можно увидеть с вершины Рётифлуэ в сравнении с вершиной Вайссенштайна, и услышал в ответ, что оттуда мне удастся увидеть долины Юры, часть Северной Швейцарии, Шварцвальд и несколько вершин Вогезов и Кот-д’Ора; на это я ответил, что за последние четыре месяца мне довелось повидать столько гор, что я прекрасно представляю себя, как могут выглядеть и эти, а потому ограничусь панорамой Вайссенштайна.

Одновременно я поинтересовался, нельзя ли взамен этого приготовить мне ванну; г-жа Бруннер ответила, что нет ничего проще, и мне надо лишь сказать, какую ванну я предпочитаю — водную или молочную.

Понимая, насколько велика была у меня в эти минуты тяга к сибаритству, нетрудно догадаться, какие желания пробудило во мне последнее предложение; к несчастью, молочная ванна должна была быть императорским наслаждением, которое мог позволить себе только банкир. Вспомнив, какие мерки молока доставляли в Париже к моей двери по утрам и как мой слуга из месяца в месяц не переставая суммировал их стоимость, по семьдесят пять сантимов за каждую, я подсчитал, что таких мерок, особенно при моих габаритах, понадобится от тысячи двухсот до тысячи пятисот, и это самое малое. Но тысяча двести раз по семьдесят пять сантимов это, все же, изрядная сумма. Сунув руку в карман жилета и пропустив между большим и указательным пальцами одну за другой пять последних золотых монет, оставшихся у меня на дорогу до Лозанны, я убедился в том, что их не хватит даже на задаток, и скромно попросил водную ванну.

— Вы делаете ошибку, — сказала мне г-жа Бруннер, — молочная ванна ненамного дороже, однако она значительно полезнее.

Меня тотчас охватил страх, что при таких ценах даже водная ванна может оказаться мне не по карману.

— Неужели! — живо откликнулся я. — И какая же у них разница в цене?

— Водная ванна стоит пять франков, а молочная — десять.