После первого же куска, который я поднес ко рту, мое удивление прошло и мне стало понятно, насколько естественно было то, что синьор Адами распорядился изобразить его офицером: несомненно, лейтенант уделял больше внимания своей роте, чем хозяин гостиницы — своим поварам.

Это открытие огорчило меня тем более, что в мои планы входило задержаться в Бавено на неделю, и я попросил разрешения поговорить с хозяином, чтобы сразу же объясниться с ним по поводу того, каким должен быть впредь мой стол. Но мне ответили, что синьор Адами находится в Ароне по служебному делу. Тогда я сел в лодку и велел перевозчикам переправить меня на остров Рыбаков.

У меня было желание удостовериться в том, что я смогу каждый день получать свежую рыбу.

Когда мои сомнения на этот счет рассеялись, я уже спокойно осмотрел остров.

Он выглядел как очаровательная игрушка и напоминал миниатюрную деревню — с домами, улицами, церковью, священником и певчими. Перед всеми дверями были растянуты сети, являющиеся единственным богатством его двухсот жителей.

Я снова сел в лодку и направился в сторону острова Изола Мадре.

Издалека остров казался грудой зелени посреди широкой чаши воды: он весь зарос соснами, кипарисами и платанами; его шпалеры увешаны цитронами, апельсинами и гранатами; по его аллеям разгуливают фазаны, куропатки и цесарки: со всех сторон защищенный от холода и, словно цветок, открывающийся навстречу солнечным лучам, остров всегда остается зеленым, даже когда зимой окружающие его горы становятся белыми от снега. Сторож дворца срезал для меня несколько цитронов, апельсинов и гранатов и распорядился отнести их в мою лодку. Признаться, я взирал на этот переизбыток гостеприимства не без опасений относительно моего кошелька и потому, вернувшись к лодке, поинтересовался у своих моряков, что мне следует дать моему чичероне; они сказали в ответ, что тремя франками он будет вполне удовлетворен; я дал ему пять франков, и в обмен на это он пожелал всякого рода процветания моему превосходительству. Уверенный теперь в своем благоприятном будущем, я снова отправился в путь.

Чем ближе мы подплывали к острову Изола Белла, тем отчетливее становилось видно, как из воды выступают его десять террас, поставленные одна на другую; это если и не самый красивый остров маленького архипелага, то, по крайней мере, самый любопытный; все здесь подрезано, кругом мрамор и бронза в стиле Людовика XIV; целый лес великолепных деревьев, лес из тополей и сосен, этих гигантов, нежным шепотом разговаривающих с малейшим ветерком на поэтическом языке, который, несомненно, понятен воздуху и волнам, поскольку они отвечают им на том же наречии, стоит на каменных арках, чьи основания погружены в озеро, ибо остров весь целиком заключен в огромный гранитный круг, словно апельсиновое дерево — в кадку.

Мы причалили к нему и ступили в середину цветника из заморских драгоценных цветов, которые в виде семян и черенков были привезены из колоний и прижились в столь благоприятном для произрастания месте; каждая терраса — это куртина, благоухающая своим особым запахом, над которым неизменно преобладает аромат апельсинового дерева, и заполненная скульптурными изображениями богов и богинь; на последней террасе возвышаются Пегас и Аполлон: впрочем, вся эта мифология представлена в манере безудержного рококо, исполненного изящества и страсти.

От террас я спустился к дворцу: это поистине королевская вилла, наполненная свежестью, зеленью и влагой; там находятся довольно примечательные картинные галереи — это три комнаты, в которых один из князей Борромео приютил кавалера Темпесту, в припадке ревности убившего свою жену, и которые благодарный художник превратил в один огромный альбом, украсив их стены замечательной живописью; наконец, подземный дворец, выложенный ракушками, словно речной грот, и изобилующий наядами с опрокинутыми кувшинами, откуда обильно льется свежая и чистая вода.

Этот этаж выходит в сад, напоминающий настоящий лес: он погружен в тень, а сквозь устроенные в нем просветы видны самые живописные уголки озера: одно из деревьев в этом лесу — историческое: это великолепный лавр обхватом в человеческое тело и высотой в шестьдесят футов; за три дня до битвы при Маренго под сенью этого лавра обедал один человек; во время перемены блюд этот человек, обладавший нетерпеливой душой, взял нож и на дереве, к стволу которого он прислонялся, написал слово "Победа": тогда оно служило девизом этого человека, который в ту пору звался просто Бонапартом, а позднее, на свое несчастье, стал зваться Наполеоном.

Теперь не осталось следа ни от одной буквы этого пророческого слова, ибо каждый проезжающий здесь путешественник отрывает частичку коры, на которой оно было написано, тем самым углубляя рану лавра, от которой он в конце концов погибнет.

У северной стороны леса я наткнулся на несколько небольших домов рыбаков и лодочников; посреди этих жилищ возвышалась гостиница; тут в памяти у меня возник мой завтрак, и я решил, что мне удалось сделать находку. Я велел разбудить трактирщика, чтобы справиться у него, во что мне обойдется недельное пребывание в его заведении: он потребовал у меня около ста экю. Мне было бы проще и дешевле снять дворец Борромео у самого князя, поэтому я принес трактирщику свои извинения и посоветовал ему снова лечь спать.

В итоге я снова сел в свою лодку и приказал взять курс на гостиницу синьора Адами.

Вечером синьор Адами вернулся из Ароны; оставляя в стороне его пристрастие к национальной гвардии, которое я ему позднее простил и которое не шло ни в какое сравнение с манией наших парижских фанатиков, известной мне тогда хуже, чем теперь, он был чрезвычайно любезным человеком: мы быстро договорились об оплате за недельное пребывание, он предоставил мне комнату с окнами, выходящими на озеро, и я, достав из чемодана свои книги, разместился в ней.

В этой маленькой гостинице, напротив красивейшего в мире пейзажа, в окружении благоуханного воздуха, под лазурным небом я написал три самых плохих статьи из тех, какие мне когда-либо доводилось посылать в "Обозрение Нового и Старого света".

Для успешной работы нужны четыре стены, а не горизонт: чем величественнее пейзаж, тем ничтожнее в нем человек.

Мой хозяин был настолько славным малым, что я не отважился за всю неделю сделать ему ни одного замечания по поводу повседневного стола в его гостинице и, уезжая, ограничился тем, что заменил название книги, которую он держал под рукой на своем воинственном изображении, более подходящим: "Домашняя кухня".

Надеюсь, что он внял моему совету и тем, кто остановился там после меня, повезло больше.

Посредством суммы в десять франков, которые я дал моим лодочникам, и благодаря попутному ветру, бесплатно ниспосланному мне Богом, спустя четыре часа я оказался в Ароне.

Арона — один из самых очаровательных маленьких городков среди тех, что высятся над озером Маджоре, и в нем следует остановиться хотя бы для того, чтобы полюбоваться видом, открывающимся из окна гостиницы, если только вас не привлек туда еще более настоятельно интерес, вызываемый гигантской статуей святого Карла.

Дело в том, что именно в Ароне в 1538 году родился прославленный архиепископ Миланский, кардинал Борромео, который так щедро распорядился своими богатствами, создав на них дома милосердия, и проявил такое самопожертвование, рискуя своим здоровьем во время чумы 1576 года, что еще при жизни заслужил звание святого, официально утвержденное после его смерти.

Поэтому с ним связаны все памятные места города. Прежде всего я посетил собор, где находится его гробница; это здание — одно из тех затейливо украшенных итальянских церквей, копию которых у нас пытается явить собой храм Богоматери Лоретской и которые на первый взгляд кажутся до странности нарядными нам, жителям севера, привыкшим к серым камням наших мрачных соборов. Я вошел в эту церковь в ту минуту, когда там закончилась поминальная служба, и подозвал высокого и худого ризничего, который своей ермолкой гасил двенадцать свечей, горевших вокруг пустого гроба; ризничий знаком дал мне понять, что ему надо закончить дело, а потом он будет в моем распоряжении; чтобы не терять время, я стал рассматривать несколько картин Феррари и Аппиани, украшающих боковые приделы; однако ни те, ни другие, хотя их и расхваливают приезжие, не показались мне такими уж замечательными.