Впрочем, несмотря на такое объяснение, происходящее все равно вызывало удивление. Посредством какого приема удавалось добиться автоматического повторения звуков, которых ухо юноши не слышало и, следовательно, не могло воспринять? Но, тем не менее, пришлось признать очевидное: наш юный немой дословно воспроизводил все фразы, с какими мы обращались к нему по-французски, по-английски и по-итальянски, однако он всегда повторял их одним и тем же монотонным и печальным голосом, напоминавшим живое и близкое эхо; причем он копировал не только те слова, с какими мы обращались к нему вслух или беззвучно, сопровождая, тем не менее, каждую свою мысль движением губ, но и те, какие мы произносили, повернувшись к нему спиной и стоя перед зеркалом, в котором он, следя за движением наших губ, отыскивал отражение сказанного нами.

Когда наш опыт с немым закончился, пригласили слепого; он вошел, храня на лице то доверчивое и счастливое выражение, какое свойственно почти всем несчастным, лишенным зрения: как и первому юноше, ему было лет четырнадцать-пятнадцать; в руке у него была толстая книга, которую он положил на стол так решительно, будто прекрасно видел все вокруг; затем, проделав это, он словно инстинктивно повернулся к учителю.

— Что мне надо сделать? — с улыбкой спросил он.

— Дорогое дитя, — сказал ему учитель, — здесь два иностранца: один — француз, другой — англичанин, они прослышали о нашей школе и пришли ознакомиться с ней. Не могли бы вы прочитать им что-нибудь?

— Охотно, — сказал мальчик.

— Какую книгу вы принесли?

— Не знаю, я наугад взял ее в библиотеке.

— Прочтите заголовок.

Слепой открыл книгу, провел пальцем по написанным строчкам на первой странице и ответил:

— Это "Исповедь святого Августина".

— На латыни?

— Да.

— Ну что ж, прочтите этим господам какой-нибудь отрывок из нее: наугад, что хотите, это не столь важно.

Мальчик пропустил сорок страниц, затем, нащупав пальцем абзац, минут пять или шесть читал, проводя пальцем по буквам, причем делал это так же быстро, как другой читал бы глазами.

Мне неизвестно, каким способом обучают читать слепых в Париже, поскольку я никогда не бывал в учреждениях такого рода, но в Цюрихе используют простой и легкий метод: буквы проколоты булавкой с одной стороны бумажного листа, так что они рельефно выделяются с другой его стороны. Проводя пальцем по этим выпуклостям, слепой читает посредством касания, заменяя таким образом один орган чувств другим.

С помощью алфавита, подготовленного для подобных опытов, мы сами написали несколько фраз на разных языках, и слепой тут же прочел их без колебаний, хотя в каждом языке сохранял немецкую постановку ударений.

По завершении этого упражнения ему принесли учебник сольфеджио, изготовленный тем же способом, и он исполнил несколько церковных песнопений и народных мелодий. Затем мы повторили с мелодией тот же опыт, который был проделан нами с фразой, однако юноша тотчас разобрал мелодию, пользуясь пальцами, и пропел ее так же точно, как это сделал бы второразрядный музыкант, читая ноты, увиденные им впервые.

За этими столь новыми для нас занятиями время прошло быстро, и часы отсчитывал лишь наш желудок; в итоге он дал нам знать, что настало время обеда, и мы распрощались с нашими немыми и слепыми.

По возвращении в гостиницу мы обнаружили, что стол уже накрыт; после обеда нам пришло в голову поинтересоваться у трактирщика, нет ли в городе какого-нибудь кафе; он ответил нам, что их здесь несколько, но, если у нас есть желание, чтобы нас обслужили прямо в гостинице, он пошлет за тем, чего мы хотим, в ближайшее из них, а заодно велит принести английские и французские газеты, которые там получают. Мы согласились. Минут через десять нам доставили "Национальную газету" и "Таймс". Каждый из нас взял в руки свою газету и, как можно глубже погрузившись в кресла, поставив локти на край стола, где дымился наш кофе, и протянув ноги к огню, мы начали поглощать нашу политическую пищу с жадностью путешественников, в течение двух или трех месяцев лишенных всяких новостей.

Внезапно, в разгар нашего чтения, послышался сдавленный крик сэра Уильямса. Я обернулся к нему и увидел, что он страшно побледнел.

— Что случилось? — спросил я у него. — Что с вами?

— Прочтите, — ответил он, протянув мне английскую газету.

Я бросил взгляд на указанное им место и прочел:

"Вчера, 3 августа, король подписал брачный контракт мисс Дженни Бардет и сэра Артура Лесли, члена Палаты лордов".

Я хотел было хоть как-то утешить сэра Уильямса, но он прервал меня и, протягивая мне руку, сказал:

— Мне надо побыть одному, при вас я бы не осмелился плакать.

Пожав руку этому славному и несчастному молодому человеку, я удалился в свою комнату.

На следующий день, в семь часов утра, гостиничный слуга вошел в мою комнату и передал мне письмо от сэра Уильямса; англичанин извинялся за то, что он покидает меня не попрощавшись, оставляя человека, проявившего такое сочувствие к его прежним невзгодам; однако, по его словам, он опасается злоупотребить моим терпением, делясь со мной своими новыми бедами, и уезжает, чтобы в одиночестве пережить все их бремя. К письму была приложена маленькая золотая печатка, которую он просил меня сохранить в память о нем. Я задал слуге несколько вопросов, но он не знал ничего, кроме того, что сэр Уильямс часть ночи писал письма, а в три часа утра велел запрячь лошадей в коляску и покинул Цюрих.

Остаток дня я употребил на осмотр кафедрального собора, который, по преданию, был заложен Карлом Великим, кабинета естественной истории и могилы Лафатера, убитого, как известно, в ту минуту, когда он хотел вырвать одного из своих друзей из рук французских солдат, которые над ним издевались. Массена, оставивший в Цюрихе безупречную память о себе, сделал все, что мог, разыскивая убийцу, но безрезультатно.

В шесть часов я сел в лодку и поплыл по озеру. Дело в том, что мне вспомнилось обещание, данное мною Просперу Леману на стрельбище в Зарнене, и, поскольку Гларус находился довольно близко, я подумал, что пришло время сдержать свое слово.

Я не знаю ничего восхитительнее плавания по озерам Швейцарии ясным весенним или осенним утром, особенно если легкий ветерок избавляет матросов от необходимости пользоваться веслами: лодка скользит тогда как по волшебству, с легкостью лебедя, расправляющего крылья. Иногда даже кажется, что убегает берег, а лодка стоит неподвижно. Что касается меня, то я лежал на дне своей лодки, устремив взгляд в вечерние облака, которые сворачивались и разворачивались, приобретая фантастические очертания, и позади которых одна за другой вспыхивали все небесные звезды; одновременно озарялась земля. В тысячах домов, разбросанных по обоим берегам озера и окруженных виноградниками, зажигались ночные фонари, и, поскольку озеро отражало одновременно огни земли и огни неба, казалось, что лодка плывет в эфире. Постепенно разные части этого грандиозного зрелища смешались у меня перед глазами, и я больше не мог удерживать их в своем сознании на тех местах, какие предназначила им природа. Я видел дворцы, встающие в небе, облака, опускающиеся на землю, звезды, падающие на дно озера, и заснул, надеясь во сне причалить в порту какого-нибудь неведомого мира.

Проснувшись от холода, я открыл глаза и не увидел ни неба, ни звезд, ни домов; вместо всего этого были лишь облака, изливавшие воду, неспокойное озеро и северный ветер, к счастью, подгонявший нас к Рапперсвилю, куда мы прибыли в чрезвычайно плачевном состоянии к десяти часам вечера.

На наше счастье гостиница "Павлин", где мы остановились, оказалась одной из лучших в Швейцарии: нас ожидали там приветливые лица, жаркий огонь и вкусный ужин, а для того, чтобы прийти в себя, большего и не требовалось. Я поинтересовался у трактирщика, сможет ли он раздобыть мне на следующий день кабриолет и лошадь для поездки в Гларус. В течение минуты он обсудил этот вопрос с каким-то человеком, по виду конюхом, который был занят в это время тем, что просушивал свои башмаки и отогревал ноги, и в результате этих переговоров выяснилось, что я получу желаемое.