— С возрастом он сильно изменился.

— Да уж, теперь его трудно узнать. Но с вашего позволения замечу, что дело тут не в возрасте. Всему виной этот случай.

— Он пострадал в дороге?

— О да, сударь, и жестоко. Не так ли, мой бедный Пьеро?

— Что же произошло?

— Вы никогда не угадаете! Даже и не пытайтесь! Вообразите, что нашим весельчакам-парижанам пришла в голову одна мысль, весьма престранная, надо сказать. Она состояла в том, что, вместо того чтобы согреваться от случая к случаю, как у них это было накануне, в этот день они будут греться всю дорогу, не делая ради этого остановок; вот для этого им и понадобился Пьеро; после я узнал, как все оно было, от одного знакомого из Рида, который работал в тот день в лесу и видел все их приготовления. Сначала они положили на спину Пьеро, поверх вьючного седла, слой мокрого сена, затем на сено набросали слой снега, прикрыли его еще одним слоем сена, а поверх него взгромоздили вязанку еловых веток, которые, как вы видели, собраны в кучи вдоль всей дороги; потом они достали из кармана огниво и подожгли вязанку. После этого им оставалось лишь следовать за Пьеро, чтобы согреться, и протянуть руку к огню, чтобы закурить сигару, как если бы они сидели возле своих каминов. Что вы скажете об этом новшестве?

— Скажу, что вполне узнаю моих парижан.

— Мне тоже следовало бы знать их лучше, ведь я уже имел с ними дело во времена генерала Массены.

— Так вы уже тогда жили в этом краю?

— В ту пору я только обосновался здесь. Я пришел сюда из кантона Во, поэтому я так хорошо говорю по-французски.

— И вы видели знаменитое сражение у Муотаталя?

— Как сказать… Да, я его видел и не видел: но это уже другая история, моя.

— Ах да, правда, ведь мы еще не закончили с историей Пьеро.

— Вот именно. Итак, примерно льё все шло, как было задумано. Они миновали селение Шёненбух, обогреваясь, как я вам рассказывал, и замедляя шаг лишь для того, чтобы подбросить веток в огонь. Все жители вышли из домов и смотрели на это зрелище. Как вы понимаете, такого у нас никто еще никогда не видел. Но мало-помалу снег, благодаря которому Пьеро не чувствовал жара, растаял, два слоя сена высохли, и оно загорелось, но парижане этого даже не заметили. И чем сильнее горело сено, тем ближе огонь подбирался к шкуре Пьеро, поэтому он первым почувствовал опасность. Он весь затрясся, потом заревел, потом побежал рысью, потом пустился галопом, так что наши молодые люди не могли уже за ним угнаться; но чем быстрее он бежал, тем сильнее встречный поток воздуха раздувал огонь. В конце концов бедное животное словно взбесилось: Пьеро принялся кататься по земле. Но огонь добрался до седла, оно загорелось и стало поджаривать беднягу: он то вскакивал, то снова катался по земле, пока не оказался на крутом берегу реки и не скатился по откосу прямо в воду. Шутники же продолжили свой путь, ничуть не волнуясь о его судьбе, ведь за него было заплачено.

Когда Пьеро нашли два часа спустя, огонь погас, но, так как берега Муоты крутые, бедняга не смог выбраться наверх и все это время оставался в ледяной воде. Так что если прежде он чуть не поджарился, то теперь весь заледенел. Его хотели подвести поближе к огню, но, едва завидев пламя, он ускакал прочь, словно одержимый бесами. А так как дорога была ему известна, он сам вернулся домой и проболел после этого полтора месяца. Вот с тех-то пор он не выносит более ни огня, ни воды.

С этой минуты, поскольку я знавал и более необычные неприязни, чем те, какие были свойственны Пьеро, он вернул себе мое уважение и расположение, утраченные им прежде из-за двух его выходок.

За разговорами мы незаметно дошли до Ибаха, а поскольку съеденный нами завтрак стал уже забываться, я предложил нашему спутнику перекусить вместе с нами; он принял предложение с той же доброжелательностью, с какой оно было сделано, и мы сели за стол.

— Кстати, — обратился я к нему, пока нам готовили омлет, — вы обронили одно замечание, которое я тут же подхватил.

— Какое же, сударь? — спросил славный старик, начавший уже привыкать к моим манерам.

— Вы сказали, что знавали французов во времена Мас-сены?

— Да, немного, — ответил крестьянин, опорожнив стакан и прищелкнув языком.

— И вам довелось иметь с ними дело?

— О да! Особенно с одним. Какой же это был головорез, хотя и капитан!

— Не согласитесь ли вы рассказать мне и эту историю?

— Да ради Бога. Вообразите только… А! Вот и омлет.

И в самом деле, нам принесли это незаменимое, а порой и единственное блюдо второсортных трактиров. По тому, с какой поспешностью мой собеседник приветствовал его появление, я понял, что он, видимо, торопится воздать должное этому блюду и с моей стороны было бы крайней жестокостью отвлечь старика от этого занятия.

— Черт! — воскликнул я. — Досадно, что дальше, вероятно, нам с вами не по пути. Я был бы не прочь поговорить с вами об этом славном сражении.

— О да! Это была славная битва. А вы направляетесь в Швиц?

— Да, но не сразу. Я собираюсь по дороге осмотреть долину Муоты.

— Ну что ж, тогда, по-моему, все складывается как нельзя лучше. Я как раз там и живу: из моего окна открывается вид на всю долину вплоть до селения Муотаталь, где разгорелось самое жаркое сражение. Переночуйте у меня дома; конечно, больших удобств не обещаю, но маленькая комната будет в полном вашем распоряжении.

— Клянусь честью, — ответил я, — принимаю ваше предложение так же, как вы мне его сделали, без лишних церемоний.

— Вы правы: как говорится, по принуждению веселья не бывает. Вы увидите Марианну; она славная девушка и очень заботится обо мне; мы не сможем предложить вам отведать мяса серны, ведь нашего охотника больше нет с нами… — Старик вздохнул. — Бедный Франсуа!.. Но у нас всегда найдется для гостя курица, свежее масло и отличное молоко. Вот так-то!

— Уверен, что меня ждет великолепный прием.

— Слово «великолепный» здесь не очень подходит, но мы постараемся, чтобы вам было у нас не так уж плохо!.. За ваше здоровье!

— И за ваше, любезный, а также за здоровье тех, кого вы любите!

— Спасибо! Вы напомнили мне, что я совсем позабыл о Пьеро.

— Я позаботился о нем, и, вероятно, в эту минуту его кормят гораздо лучше, чем нас.

— Ну что ж, от души благодарю вас. Видите ли, Марианна, Верный и Пьеро — это все, что осталось у меня на этой земле. Когда мы с Пьеро возвращаемся домой, Пьеро ревет, Верный выбегает нам навстречу, а Марианна появляется на пороге дома. Те, кто возвращается, желанны для тех, кто их ждет. Когда живешь в уединении, как мы, животные становятся близкими друзьями, и ты знаешь все их повадки — и хорошие, и плохие; хорошие им достались от природы, а плохие они усвоили, живя рядом с людьми. Понимая это, ты прощаешь им эти дурные привычки. Справедливо ли желать, чтобы животные были совершеннее людей? Если бы Пьеро не довелось познакомиться с парижанами, не в обиду вам будет сказано…

— О! Продолжайте, продолжайте: я не парижанин.

— … то у него никогда не было бы такого скверного характера, как теперь.

Ну что ж, старик подметил все верно: цивилизация портит всех, даже ослов.

Пока мы беседовали, омлет и сыр незаметно исчезли, а вина в бутылке оставалось ровно столько, чтобы чокнуться в последний раз: мы наполнили стаканы, чокнулись, выпили и покинули трактир.

— Так что же наш капитан? — спросил я, едва мы оставили позади деревню.

— Ах да, капитан… Так слушайте же. Это случилось утром в день сражения, двадцать девятого сентября. Я все помню, словно это было вчера, а ведь прошло уже тридцать четыре года. Как быстро бежит время! Тогда минула всего неделя, как я женился, и в то время я снимал дом, который теперь мой. Накануне сражения я заночевал в Ибахе, а на выходе из гостиницы был остановлен четырьмя гренадерами, доставившими меня к генералу; я не знал, что со мной собираются сделать.