Рядом с Франсуа лежала мертвая орлица; на остроконечной вершине скалы сидел невредимый орленок, печальный и неподвижный, как изваяние, а в воздухе бесконечно кружил орел, издавая время от времени пронзительные жалобные крики; что же касается Верного, то он, обессиленный, задыхаясь, лег возле хозяина и стал лизать ему лицо, залитое кровью.
Франсуа был застигнут врасплох отцом и матерью орленка: они, несомненно, напали на него в ту минуту, когда он собирался похитить их птенца. Вынужденный оторвать руки от отвесной скалы, на которую он взобрался, Франсуа сорвался с нее, успев перед этим задушить одного из бросившихся на него орлов: следы когтей орлицы еще виднелись на плече Франсуа.
— Вот почему мы так любим Верного, — вступил в разговор старик. — Видите ли, без него тело нашего бедного Франсуа разорвали бы волки и стервятники, а благодаря Верному он сейчас спокойно спит в могиле, похороненный по-христиански, и время от времени, когда нам недостает смирения, мы можем прийти на нее помолиться…
Я понял, что Жаку и Марианне надо остаться одним, и, вместо того чтобы сесть за стол, вышел из комнаты.
В десять часов вечера старик проводил меня в комнату, которая была мне приготовлена; на столе около кровати я увидел рукопись, чернила и перья.
— Послушайте, — сказал мне Жак, — вы просили меня рассказать об оползне, случившемся в Гольдау, но я не хотел говорить при моей дочери об этой трагедии, которая напомнила бы ей о смерти матери, да еще теперь, когда у бедняжки и так разбито сердце; но вот подробнейший рассказ об этой катастрофе, написанный отцом Марианны, моим старым другом, Йозефом Вигельдом. Вы можете переписать этот рассказ, и тогда вам станет ясно, что это Господь Бог в своем милосердии спас мою бедную Марианну, чтобы однажды она стала утешением для старика, потерявшего сына.
Я поблагодарил хозяина, но в этот вечер мне довелось наслушаться уже столько всяких воспоминаний, что я отложил эту работу на следующее утро.
Меня разбудил луч солнца, так весело танцевавший на моих смеженных веках, что мне волей-неволей пришлось открыть глаза. Сначала я решил, что мне привиделись какие-то странные и бессвязные сновидения: Пьеро, Массе-на, Франсуа, Верный, Жак, Марианна и орлы — все настолько перепуталось в моем сне, что мне стоило немалых усилий навести порядок в этих воспоминаниях и внести ясность в эту путаницу. Справившись со столь трудной задачей, я вспомнил, что мне осталось сделать запись еще об одной, не менее ужасной катастрофе, постигшей это семейство, а именно, об обрушении горы Россберг. Рассказ об этом бедствии я передаю здесь во всей его незатейливой простоте, ибо я списал его из рукописи моего хозяина, а точнее, слово в слово перевел. Возможно, он заинтересует читателей, ведь в настоящее время, благодаря таланту г-на Дагерра, в Диораме представлено живописное полотно, во всех подробностях передающее драматизм этой катастрофы.
«Лето 1806 года выдалось грозовым, и непрекращающиеся дожди размыли гору; но, тем не менее, вплоть до 2 сентября ничто не предвещало грозившей нам опасности. Около двух часов дня я попросил Луизу, старшую из моих дочерей, набрать воды в роднике; она взяла кувшин и ушла, но вскоре вернулась, сказав, что воды в роднике больше нет. Поскольку мне надо было всего лишь пройти через сад, чтобы самому удостовериться в ее словах, я отправился туда сам и убедился, что источник действительно иссяк; я уже намеревался нанести три или четыре удара заступом в этом месте, чтобы разобраться в причине этого необычного явления, как вдруг мне показалось, что земля задрожала у меня под ногами, и я выпустил из рук заступ, оставив его вонзенным в землю. Но каково же было мое удивление, когда на моих глазах он стал двигаться сам. В тот же миг, издавая пронзительные крики, в воздух взмыло множество птиц. Я поднял глаза и увидел, что от горы отделились огромные обломки скалы и катятся вниз по склону; я подумал, что у меня помутилось в голове, и повернулся назад, чтобы вернуться домой. Но за моей спиной образовалась трещина, глубину которой невозможно было измерить глазом. Я перепрыгнул через нее, словно во сне, и бросился к дому; мне казалось, что гора преследует меня, соскальзывая со своего основания. Добежав до двери, я увидел своего отца, только что закончившего набивать трубку; раньше он не раз предсказывал такую природную катастрофу. Я сказал ему, что гора качается, словно пьяный человек, и вот-вот упадет на нас; он, в свою очередь, посмотрел вверх.
«Ба! — произнес он. — Мне еще хватит времени выкурить трубку».
И он вернулся в дом.
В эту минуту в воздухе что-то пронеслось, отбрасывая на землю тень. Я поднял глаза: это был огромный осколок скалы, пущенный, словно ядро из пушки, и упавший на дом, который стоял в четырехстах шагах от деревни. И тут из-за угла улицы появилась моя жена с тремя нашими детьми; я бегом бросился к ней, подхватил двоих из них на руки и крикнул ей, чтобы она следовала за мной.
«А Марианна?! — воскликнула она, устремляясь к дому. — Ведь Марианна осталась в доме с Франциской!»
Я удержал ее за руку, так как в это мгновение дом повернулся вокруг своей оси, словно катушка. Моего отца, занесшего ногу над порогом, отбросило к противоположной стороне улицы. Я подтащил жену к себе и заставил ее следовать за собой. Внезапно раздался жуткий грохот, и долину накрыло облако пыли. Какая-то сила вырвала у меня руку жены; я обернулся и увидел, что она исчезла вместе с ребенком; в этом было нечто немыслимое, нечто дьявольское. Земля разверзлась у нее под ногами и снова сомкнулась; я никогда не узнал бы, куда провалилась жена, если бы одна ее рука не осталась над поверхностью земли. Я кинулся к этой руке, но земля держала ее, словно в тисках; я был не в силах покинуть это место, но мои дети кричали и звали на помощь; как безумный, я вскочил, бросился к ним, подхватил их на руки и побежал. Трижды земля дрожала у меня под ногами, и я падал вместе с детьми, а затем трижды вставал; однако настал момент, когда устоять на ногах мне уже не удавалось; я хотел ухватиться за деревья, но деревья падали; я хотел опереться о скалу, но скала уклонилась в сторону, как если бы она была живой. Тогда я положил детей на землю и лег на них, заслонив их своим телом, и через секунду пришел, казалось, конец света: гора целиком рухнула.
Я пролежал так с моими детьми весь день и часть ночи; нам казалось, что в этом светопреставлении выжили лишь мы, как вдруг в нескольких шагах от нас кто-то закричал: это был молодой человек из Бюзингена, который в тот день женился и со свадебной процессией возвращался из Арта. Когда они входили в Гольдау, он отстал, чтобы нарвать в саду букет роз своей невесте. Внезапно все исчезло: селение, свадебная процессия, новобрачная, и он метался, словно призрак, среди руин, держа в руке букет роз, и звал: ' КатаринаГ Я окликнул его; он подошел, взглянул на нас и, не увидев среди нас той, кого искал, пошел прочь как безумный.
Поднявшись на ноги и осмотревшись, мы заметили в лунном свете высокое распятие, которое уцелело и стояло на прежнем месте, и направились к нему; около распятия спал старик; узнав в нем своего отца, которого я считал погибшим, я бросился его обнимать, и лишь тогда он проснулся: старость беспечна.
Я стал спрашивать отца, известно ли ему что-нибудь о том, что произошло в нашем доме, куда он входил в момент катастрофы; но он видел лишь, что Франциска, наша кухаркау схватила малышку Марианну за руку и закричала:
«Это день Страшного суда, спасайтесь, спасайтесь!»
Однако в этот миг все перевернулось, а сам он оказался выброшен на улицу; больше отцу сказать было нечего: от сильного удара головой о камень он потерял сознание, а очнувшись, вспомнил о распятииу пришел сюда иу помолившись, уснул; я поручил ему присматривать за моими двумя детьми , а сам отправился бродить среди развалину стараясь угадать то местоу где стоял наш дом.
Наконец, сориентировавшись по распятию и по вершине горы Россбергу я решил, что мне удалось найти егоу и поднялся на небольшой пригорок, который образовался из землиу покрывавшей развалины дома. Я наклонилсяу как это делают, когда хотят заговорить с рудокопами в шахте, и во всю силу подал зов. В ответ тотчас раздался детский плач, и я узнал голос Марианны. У меня не было с собой ни кирки, ни лопаты, и я стал расчищать завал руками. Земля была рыхлойу и вскоре мне удалось выкопать яму глубиной в четыре или пять футов; я на ощупь понял, что подо мной находится сломанная крыша, и сорвал черепицу, которой она была покрыта. Когда размеры отверстия позволили мне пролезть в негОу я проскользнул вниз вдоль балки и, поскольку потолок был разрушен, сразу же оказался внутри дома, заваленного камнями и обломками досок. Я снова подал зов и в ответ услышал плачу доносившийся со стороны кровати: ребенок лежал под кушеткой. Я нащупал голову Марианны и ее плечи и потянул их к себеу намереваясь вытащить девочку, но она оказалась зажата между деревянным каркасом кровати и полом. Крыша, рухнув, сломала кровать, и та раздробила ребенку ногу.
Со сверхчеловеческим усилием я приподнял кровать, и ребенок выполз из-под неву помогая себе руками. Я взял Марианну на рукиу намереваясь унести ееу но девочка сказала, что она не одна здесь и что где-то рядом должна быть Франциска. Я позвал Франциску по имени, однако бедняжка лишь застонала в ответ. Положив ребенка на полу я стал искать Франциску. Оторванная резким толчком от Марианныу которую она схватила за руку в минуту катастрофы, Франциска висела теперь вниз головойу с ушибленным лицом, застряв между обломков у со всех сторон сдавивших ее тело. С неимоверными усилиями ей удалось высвободить одну руку и вытереть залитые кровью глаза. Находясь в этом ужасном положении, Франциска услышала жалобные стоны малышки Марианны. Она окликнула ее по имени, и та отозвалась; Франциска спросила, где Марианна находится. Ответив, что она лежит на спине, придавленная кушеткой, но руки ее свободны, а щель в завале ей видны дневной свет и даже деревья, девочка, в свою очередь, спросила у Франциски, долго ли им придется пробыть в таком положении и придет ли к ним помощь; однако Франциска вернулась к своей первоначальной мысли о том, что настал Судный день, что на свете, кроме них, никакого не осталось и что скоро они умрут и обретут счастье на небесах; и тогда ребенок и девушка стали молиться в два голоса. Но в это время послышался колокольный звон, призывавший к «Ангелусу», и часы пробили семь раз; по звуку Франциска узнала колокол и часы Штайнерберга. Это значило, что остались еще живые люди и уцелевшие дома и можно было надеяться на помощь. Поняв это, Франциска принялась утешать Марианну, но та стала ощущать голод и, плача, просить еду; вскоре ее жалобные стоны затихли, и Франциска, не слыша их больше и решив, что бедный ребенок умер, стала просить ангельскую душу, только что покинувшую землю, вспоминать о ней на небе. Так прошло много часов. Франциска испытывала невыносимый холод; кровь, которая не могла циркулировать в сдавленном теле, скопилась в области груди и не давала девушке дышать: Франциска чувствовала, что она тоже умирает.
Но в этот момент Марианна, которая всего лишь спала, проснулась и вновь заплакала; звук человеческого голоса, каким бы слабым и беспомощным он ни был, придал бедной Франциске сил и вернул ее к жизни; сделав неимоверное усилие, она высвободила одну ногу и почувствовала облегчение. Однако тут ее тоже охватила сонливость, и она впала в дремоту как раз в ту минуту, когда малышка Марианна услышала мой голос и ответила мне. В конце концов я нашел Франциску, и с невероятным трудом мне удалось освободить ее. Ей казалось, что у нее сломаны руки и ноги, и она все время просила пить, так как, по ее словам, самые большие страдания приносила ей жажда. Я отнес ее к Марианне и положил под отверстие, проделанное мною в крыше и позволявшее видеть небо. В ответ на мой вопрос, видит ли она звезды, Франциска сказала, что, по-видимому, она утратила зрение. Тогда я велел ей оставаться на месте и пообещал, что вернусь за ней, но она стала умолять меня не оставлять ее и вцепилась в мою руку. Я ответил, что ей нечего бояться, что все успокоилось и что сначала я вытащу наружу Марианну, а потом сразу же вернусь за ней и принесу ей воды; на это она согласилась и отпустила меня.
Тогда я снял с нее фартук, повязал его себе на шею, положил Марианну в фартук, взял два его противоположных конца в зубы и, благодаря этой выдумке, оставлявшей мои руки свободными, сумел подняться вверх по той самой балке, по какой недавно спустился в дом. Я побежал к подножию креста, но по дороге заметил несчастного молодого человека, по-прежнему искавшего свою невесту: он был похож на тень и все еще держал в руке букет роз.
«Вы не видели Катарину?» — спросил он.
«Идемте со мной к распятию», — предложил я ему.
«Нет, — ответил он, — я должен ее найти».
И он исчез среди развалин, продолжая звать свою невесту.
У подножия распятия я обнаружил не только своего отца и двоих своих детей, но еще трех или четырех человек, которым удалось выжить во время этого бедствия и которые по наитию пришли искать там убежище. Положив возле них Марианну, я поручил присматривать за ней ее брату и сестре, которые были постарше, чем она. Взрослым же я рассказал, что в развалинах осталась Франциска и что мне непонятно, как извлечь ее оттуда. В ответ они сказали, что рядом уцелел дом, стоявший в стороне, и в нем, наверно, можно найти лестницу или веревки. Я бросился к этому дому; дверь его была распахнута настежь, и он был пуст: его хозяева убежали; внезапно над головой у меня послышался какой-то шум, и я подал голос.
«Это ты, Катарина?» — послышалось в ответ, и я узнал голос жениха.
Этот голос разбивал мне сердце, и я вошел во двор, чтобы не встречаться с этим несчастным молодым человеком. В доме мне удалось найти лестницу и фляжку. Взвалив лестницу на плечи и наполнив фляжку водой, я отправился спасать Франциску.
Свежий воздух придал ей немного сил, и она ждала меня, стоя на ногах. Я опустил в отверстие лестницу; она оказалась достаточно длинной и доставала до пола. Спустившись к Франциске, я дал ей фляжку, и она с жадностью опустошила ее; затем я помог бедняжке подняться по лестнице, поддерживая и направляя ее, так как она ничего не видела, и в конце концов сумел вывести ее из этой могилы, в которой она пробыла четырнадцать часов. Зрение вернулось к ней лишь через пять дней, и весь остаток жизни она была подвержена внезапным приступам страха и страдала от эпилепсии.
Настал рассвет. Ничто не может передать то зрелище, какое открылось при дневном свете. Три селения исчезли, две церкви и сто домов были засыпаны землей, четыреста человек погребены заживо, часть горы рухнула в Лауэрцское озеро и частично заполнила его, отчего поднялась волна высотой в сто футов и протяженностью в целое льё, которая прошла над островом Шванау, смыв дома и их жителей.
Часовня из Ольтена, построенная из дерева, каким-то чудом плавала по волнам; колокол из Гольдау подняло в воздух, и он упал в четверти льё от церкви.
Лишь семнадцать человек выжили в этой катастрофе.
Написано в Арте, в честь Пресвятой Троицы, 10 января 1807 года и передано моей дочери Марианне, дабы она не забывала, когда меня уже не будет рядом и я не смогу ей напомнить об этом, что Господь, карая нас одной рукой, поддерживает другой.
Йозеф Вигельд"
