Гарнизону, на короткое время вновь обретшему мужество, такое бессилие братьев, неспособных поддержать их, нанесло страшный удар. После этого среди военачальников начались разногласия: Иоганн Вилер, сменивший Георга фон Штайна, требовал сдаться, тогда как Ганс Мюллер, комендант Ивердона, который все еще командовал своим отважным гарнизоном, так успешно державшим оборону, отдал категорический приказ не открывать без согласия союзников ни ворот, ни потерну.

Тем временем, пока шли эти споры, в крепость явился от имени маркграфа Филиппа Баденского некий бургундский дворянин, предложивший гарнизону почетные условия капитуляции; этот человек был местного происхождения, говорил по-немецки, и общность языка расположила гарнизон в пользу посланца; когда он изложил свои доводы, беспокойство, вызванное его появлением, переросло в страх. По его словам, Фрайбург был предан огню и мечу и всех горожан, от стариков, стоявших на пороге могилы, до младенцев, спавших в колыбели, беспощадно вырезали, а вот жителей Берна, которые смиренно попросили у монсеньора пощады и на серебряном блюде преподнесли ему ключи от своего города, напротив, не тронули; что же касается немцев с берегов Рейна, то они разорвали союз с конфедератами, и потому рассчитывать на них больше не стоило. Солдаты гарнизона, безусловно, многое совершили в Ивердоне и в Грансоне для своей личной славы и для блага своего отечества, которое им так и не удалось спасти; монсеньор глубоко восхищен мужеством защитников крепости и, вместо того чтобы наказать их за это, обещает им награды и почести. Все эти обещания обеспечены словом чести монсеньора Филиппа Баденского.

И тогда среди осажденных началось сильное брожение: Ганс Мюллер отстаивал свое мнение, заявляя, что лучше погибнуть под обломками замка, чем сдаться; он напоминал о Брие, лотарингском городе, где герцог давал такие же обещания и не сдержал их. Но его противник Иоганн Вилер отвечал ему, что на этот раз за выполнение условий договора ручается монсеньор Филипп; он доказывал, что невозможно сопротивляться такой огромной военной мощи, необозримо далеко заполнившей все поля, лощины и долины.

В это время несколько солдат, которых подговорили распутные девки, пробравшиеся из бургундского лагеря в город, взбунтовались и стали кричать, что пришло время сдаваться, ибо все средства обороны исчерпаны. Ганс Мюллер хотел было ответить им, но его голос перекрыл и заглушил ропот собравшихся. Вилер воспользовался этим моментом, чтобы добиться капитуляции: парламентеру выдали сто флоринов в надежде на его поддержку, и под его предводительством гарнизон, оставив оружие, вышел из замка и направился в лагерь, целиком положившись на милость герцога Бургундского.

Карл, услышав громкий шум в своем войске, тут же вышел на порог шатра и увидел, что к нему направляются восемьсот человек из Грансона.

— Святой Георгий! — воскликнул герцог при виде этого зрелища, которого он вовсе не ожидал. — Кто эти люди? Зачем они пришли и с какими вестями?

— Монсеньор, — произнес посланник, столь успешно исполнивший свою роковую миссию, — это гарнизон замка, явившийся для того, чтобы сдаться на вашу волю и вашу милость.

— Что ж, — ответил герцог, — воля моя состоит в том, что их повесят, а милость — в том, что им дадут время испросить прощения у Господа за их грехи.

Произнеся эти слова, он сделал знак, после которого пленников окружили, распределили по десять, пятнадцать и двадцать человек, связали им руки за спиной и разделили всех на две группы: одну — для повешения, другую — для утопления. Гарнизон Грансона ожидала веревка, а гарнизон Ивердона должны были утопить.

Швейцарцам объявили приговор; они выслушали его спокойно, но едва он был произнесен, как Вилер упал на колени перед Мюллером и попросил у него прощения за то, что обрек его на смерть; Мюллер поднял его, поцеловал на глазах у всей армии, и никто больше не думал упрекать другого в своей смерти.

Вскоре появились жители Эставайе, с которыми швейцарцы очень плохо обошлись за три года до этого, а также жители Ивердона, чей город они недавно сожгли; эти люди пришли просить, чтобы им разрешили исполнить работу палачей, и их просьба была удовлетворена. Через час началась казнь.

Ушло шесть часов на то, чтобы повесить гарнизон Грансона на всех деревьях, окружавших крепость, и некоторые из них склонились под тяжестью десяти-двенадцати трупов; затем, когда расправа закончилась, герцог сказал:

— Топить будем завтра: нельзя получать все удовольствия в один день.

На следующий день, после завтрака, герцог сел в богато украшенное судно — на нем были ковры, бархатные подушки и расшитые паруса, а на его мачте развевался стяг Бургундии; оно находилось в центре большого круга, образованного сотней других лодок, которые были заполнены лучниками; в этот круг привозили пленников и одного за другим сбрасывали в озеро, а когда они всплывали на поверхность, их добивали ударами весел или стреляли по ним из лука.

Все они погибли мученической смертью, и ни один не попросил пощады; их было более семисот.

В то время как происходила эта ужасная казнь, конфедераты собирали силы: к Никлаусу фон Шарнахталю и к его восьми тысячам солдат из Берна присоединились Петер-ман де Фосиньи из Фрайбурга с пятьюстами воинами, Петер фон Рёмершталь с двумястами солдатами из Бьена, а также Конрад Фогт и восемьсот человек из Золотурна. Тогда Никлаус фон Шарнахталь отважился перейти к действиям и двинулся в Нёвшатель. Едва он оказался там, как к нему присоединились: Генрих Гёльдли с полуторатысячным отрядом из Цюриха, Бадена, Ааргау, Бремгартена и окрестных краев, называвшихся вольными землями; Петер Рот и восемьсот человек из Базеля; Хасфуртер и восемьсот человек из Люцерна; Рауль Рединг и четыре тысячи человек из старых немецких лиг, включавших Швиц, Ури, Унтервальден, Цуг и Гларус; затем воинский отряд общины Страсбурга, состоявший из четырехсот конников и тысячи двухсот аркебузиров, не считая двухсот конников, снаряженных епископом; затем солдаты из общин Санкт-Галлена, Шаффхаузена и Аппенцелля и, наконец, Герман фон Эптинген с вассалами и тяжеловооруженными солдатами эрцгерцога Сигизмунда.

Герцог узнал о приближении этого полчища врагов, но он был мало обеспокоен этим, поскольку по численности они все вместе едва составляли треть его армии и к тому же большинство из них с трудом можно было назвать настоящими солдатами; тем не менее он принял некоторые стратегические предосторожности. Вместе с лучниками своей гвардии он двинулся вперед, чтобы захватить старый замок Во-Маркус, который господствовал над дорогой из Грансона в Нёвшатель, тесно зажатой между горами и озером; но, вместо того чтобы встретить от владетеля замка сопротивление, с каким пришлось столкнуться графу де Ромону в Ивердоне и ему самому в Грансоне, он, приблизившись к крепости, увидел, что ворота открываются и владетель Во-Маркуса, без оружия и свиты, идет ему навстречу, встает перед ним на колени, как перед своим господином и повелителем, и просит пощады и чести служить в его армии. И то, и другое ему было даровано; однако герцог рассудил, что будет благоразумнее использовать нового сторонника не в его владениях, а где-нибудь подальше, и потому он позволил ему выйти вместе с гарнизоном из замка, а на его место поставил сира Жоржа де Розембо со ста лучниками, которые должны были охранять сдавшийся замок и соседние высоты.

Швейцарцы, в свою очередь, продвигались вперед, наступая от Нёвшателя, и расположились за Арёзой, небольшой извилистой речкой, которая берет начало у храма Фей и впадает в озеро между Ле-Бье и Кортайо. Швейцарцы продвигались медленно и осторожно, не зная, где им встретится враг; что же касается бургундцев, то они, исполненные веры в себя, пренебрегали разведкой, полагаясь на свою силу и многочисленность.

Первого марта швейцарцы переправились через Арёзу и направились к Горжье; 2-го, по окончании мессы, которую отслужили в лагере ополчения из Люцерна, солдаты Швица и Туна, составлявшие в тот день авангард, двинулись по дороге в горы, оставив замок Во-Маркус слева, и, поднявшись на вершину холма, натолкнулись на сира де Розембо и его шестьдесят лучников. Встреча явилась сигналом к сражению: лучники метнули стрелы; швейцарцы, вооруженные лишь мечами и копьями, продолжали продвигаться вперед, стремясь вступить в рукопашный бой, ибо только так они могли отплатить врагу за тот урон, какой был нанесен им самим. Лучники, которые были слишком слабы, чтобы выдержать такой натиск, отступили; солдаты Туна и Швица достигли самой высокой точки холмов Во-Маркуса и оттуда увидели всю бургундскую армию в походном порядке: она протянулась по берегу озера перед Конкизом, а ее левое крыло огибало гору, как рог полумесяца. Они тут же остановились, внимательно рассмотрели позицию противника и послали в свой тыл четырех человек, которые должны были сообщить о ней различным отрядам и послужить им проводниками для того, чтобы они повели атаку в важнейших направлениях. Герцог, со своей стороны, заметил этот передовой отряд и, полагая, что перед ним все войско противника, сошел со своего небольшого парадного коня, который был под ним, велел привести ему крупного скакуна серой масти, полностью защищенного железной броней, как и его хозяин, и, тотчас взобравшись на него, воскликнул: