— Вперед! Опрокинем этих мерзавцев, хотя подобные деревенщины не достойны сражаться с такими рыцарями, как мы!
Первый отряд, встретившийся четырем посланцам, был тот, что находился под командованием Никлауса фон Шарнахталя; как только храбрый бургомистр узнал, что бой начался, он приказал своим солдатам ускорить шаг и пришел на помощь воинам Туна и Швица в ту самую минуту, когда бургундская армия, в свою очередь, двинулась вперед. Этот авангард, численность которого едва достигала четырех тысяч человек, тем не менее явно не желал казаться напуганным предстоящим столкновением с противником: в прекрасном боевом порядке, быстрым шагом, но сохраняя строй, он спустился на небольшую равнину, посреди которой возвышался картезианский монастырь Ланс; швейцарцы остановились у стен этого монастыря, а затем, когда послышалось пение монахов, отправлявших мессу, вонзили в землю свои копья, знамена и стяги, опустились на колени и, приняв участие в совершавшемся богослужении, которое для стольких людей должно было стать погребальной службой, начали молиться.
Поскольку в это время герцог находился на расстоянии полета стрелы от них, он неправильно понял их намерения и, встав перед расположением своего войска, воскликнул:
— Клянусь святым Георгием, эти канальи просят пощады!.. Канониры, огонь по этим мерзавцам!..
В ту же секунду канониры выполнили приказ: раздался грохот выстрелов, бургундскую армию окутал дым, и посланцы смерти начали прочесывать ряды коленопреклоненных солдат Лиги, но они, несмотря на то, что многие из их родных и друзей, окровавленные и покалеченные, полегли рядом с ними, продолжали молиться. В это мгновение монастырский колокол возвестил о возношении Святых даров; швейцарская армия склонилась еще ниже, ибо каждый воин каялся в своих грехах и просил Небеса помиловать его. Герцог Бургундский, совершенно не понимая такого смирения, приказал выстрелить во второй раз; канониры подчинились, и каменные ядра снова оставили борозды в рядах набожных солдат, полагавших, что те, кто будет убит в такую минуту, больше помогут им на Небе своей молитвой, чем могли бы помочь на земле своим оружием.
Однако на этот раз, когда ветер разогнал дым, герцог увидел, что швейцарцы уже поднялись с колен и приближаются к нему, ибо месса завершилась.
Они шли быстрым шагом, образовав три батальона, выстроившихся в каре и ощетинившихся копьями; в промежутках между этими батальонами, с той же скоростью, двигались артиллерийские орудия, стрелявшие прямо на ходу; крылья же этого огромного дракона, с грохотом изрыгающего молнии и дым, состояли из легковооруженных солдат под командованием Феликса Шварцмурера и Германа фон Мюлинена, и с одной стороны касались горы, а с другой простирались до озера.
Герцог Бургундский призвал своего знаменосца, поставил его перед собой, надел на голову золотой шлем с короной, украшенной бриллиантами, и, решив поразить противника прямо в лоб, двинулся на средний батальон, находившийся под командованием Никлауса фон Шар-нахталя; сир де Шатель-Гийон атаковал левый батальон, а Луи д’Эмери — правый.
Герцог Бургундский так неосмотрительно выдвинулся вперед, что с ним остался лишь его авангард, но, по правде говоря, этот авангард представлял собой отборную часть его кавалерии, и потому удар оказался страшным.
Завязалась короткая рукопашная схватка, во время которой ничего нельзя было разглядеть; артиллерия уже не палила, ибо канониры не могли отличить друзей от врагов; герцог Бургундский и Никлаус фон Шарнахталь встретились лицом к лицу: бургундский лев и бернский медведь; ни тот, ни другой не отступили ни на шаг, и два воинских отряда словно застыли на месте.
Сир де Шатель-Гийон, который командовал великолепной кавалерией герцога и, отличаясь личной храбростью, к тому же питал великую ненависть к швейцарцам, отнявшим у него все владения, в отчаянном порыве атаковал левый батальон, смял его и врезался в его ряды, словно железный колун в дубовый чурбан. Он находился всего лишь в двух шагах от стяга Швица и уже протянул руку, чтобы схватить его, но между ним и этим стягом оказался еще один человек: это был Ганс фон дер Груб из Берна, поднявший длинный, как коса, и тяжелый, как палица, меч; гигантский меч обрушился на шлем сира де Шатель-Гийона; шлем был слишком хорошей закалки, чтобы его можно было рассечь, однако сила удара была столь велика, что всадник, которого, казалось, оглушили ударом молота, упал с лошади. Одновременно Генрих Эльзенер, воин из Люцерна, завладел штандартом сира де Шатель-Гийона.
С правой стороны положение бургундцев было еще хуже: при первом же столкновении был убит Луи д’Эмери; его заменил Жан де Лален, но он тоже погиб; тогда сир де Пуатье принял командование на себя и тоже был убит. В итоге, здесь бургундцы не только не одержали верх, но даже намного потеряли преимущество, так что теперь по берегу озера вытянулось левое крыло швейцарского войска, обошедшее правое крыло армии герцога Бургундского; то же самое произошло и на другом фланге, когда погиб сир де Шатель-Гийон. Теперь в опасности оказался герцог Карл; Сен-Сорлен и Пьетро ди Линьяно пали рядом с ним; его знаменосец был убит, и герцог был вынужден сам подхватить свое знамя, чтобы оно не попало в руки врагов, так что ему ничего не оставалось, как дать сигнал к отступлению, что он и сделал, но отступать стал шаг за шагом, нанося и без конца принимая удары, так что происходило это на протяжении целого льё, то есть от Конкиза до берега Арнона. Там герцог вновь оказался в своем лагере и в расположении своей армии; он сменил шлем и коня, потому что шлем покривился от тяжелого удара, разбившего на нем корону, а окровавленный конь едва держался на ногах; затем он решил в свою очередь пойти в атаку.
В эту минуту герцог заметил, что с левой стороны, на вершине холмов Шампиньи и Бонвиллара, появился новый отряд противника, по меньшей мере вдвое превышавший по численности войско, которое так жестоко потеснило его авангард; солдаты спускались быстро и шумно, на ходу стреляя из артиллерийских орудий, а в промежутках между залпами в один голос выкрикивая:
— Грансон! Грансон!
Тогда герцог повернулся, чтобы дать отпор этим новым врагам, еще не принимавшим участия в сражении и потому представлявшим собой свежую и грозную силу. Но едва был выполнен маневр, который он приказал сделать, как с другой стороны раздались звуки труб солдат Ури и Унтер-вальдена.
Воины трубили в два огромных рога, которые были подарены их отцам: один — Пипином, другой — Карлом Великим, когда эти титаны франкской монархии пересекали Швейцарию, и из-за рева, издаваемого этими трубами, один из них получил название Унтервальденская корова, а другой — Урийский бык. При этих незнакомых и страшных звуках герцог остановился.
— Что это за люди? — воскликнул он.
— Это наши братья из старых швейцарских лиг, живущие высоко в горах и не раз обращавшие в бегство австрийцев, — ответил один пленник, услышав вопрос герцога, — это жители Гларуса, Ури и Унтервальдена… Горе вам, монсеньор, ведь это те самые люди, которые были при Моргартене и при Земпахе.
— Да-да, горе мне, — откликнулся герцог, — ведь если их простой авангард нанес мне такой урон, то что же произойдет, когда я буду вынужден иметь дело со всей их армией?
И действительно, вся армия конфедератов атаковала лагерь герцога с трех разных сторон, и при первом же ударе масса женщин и торговцев, бросившихся в гущу вооруженных людей, вызвала замешательство в рядах бургундцев. Лагерь и без того уже был взбудоражен отступлением герцога и его лучших воинов, а теперь, при виде этих детей гор, издававших дикие крики, итальянцы испугались первыми и обратились в бегство; вскоре с трех сторон одновременно началась орудийная пальба, и ядра из кулеврин посыпались на эту толпу людей, которых, на самом деле, было в три раза больше, чем тех, кто их атаковал, но они, не ожидая нападения, не находились в боевой готовности, не имели командиров и не слышали приказов. Герцог, громко крича, устремился к этой дрожащей толпе, стал осыпать солдат руганью, избивать их мечом, потом с несколькими самыми храбрыми и самыми преданными воинами атаковал более всего продвинувшихся вперед врагов, а затем вернулся к своим солдатам и обнаружил, что они напуганы и растеряны больше, чем в ту минуту, когда он покинул их. Такое повторилось несколько раз, и, в конце концов, все они бросились бежать врассыпную; никто не мог удержать беглецов, гонимых паническим страхом: одни устремились в горы, другие — к озеру, третьи побежали по проезжей дороге; так что герцог оставался на поле брани один со своими пятью слугами до тех пор, пока и он, поняв, что все потеряно, в свою очередь не обратился в бегство; вслед за ним скакал на маленькой лошадке его шут, кричавший потешным и одновременно жалобным голосом:
