— Если вы, сударь, нуждаетесь лишь в средстве передвижения, — обратился ко мне лодочник, — и лодка покажется вам столь же удобной постелью, как коляска, то нет нужды ехать в Нойхаузен или в Альтенбург в поисках того, что вам надобно: стоит мне поднять два весла, и мы помчимся так быстро, как если бы нас понесли две лучшие лошади герцогства Баденского.

Предложение было так заманчиво, что, по моему мнению, ничего лучше придумать было невозможно. Мы сошлись на цене в десять франков с уплатой в Кайзерштуле. Как только торг был закончен, лодочник перестал противиться скорости течения, и, как он и обещал мне, маленькая лодка, легкая как ласточка, стала удаляться от водопада с такой скоростью, что у нас на несколько секунд перехватило дыхание.

Еще минут десять мы могли охватывать взглядом весь водопад, издалека казавшийся, впрочем, не таким грандиозным, как вблизи, принимая во внимание, что с небольшого расстояния он заслоняет горизонт, а издалека воспринимается лишь как главное украшение некой картины, при том что все окружающее выглядит убогим и невыразительным: замок Лауфен не очень живописен и своей тяжелой архитектурой давит на водопад, а селение Нойхаузен безлико, если не сказать больше; наконец, виноградники, окружающие замок и селение, немало способствуют тому, что они имеют сугубо обыденный и далеко не поэтический вид. Достойным обрамлением такому великолепному водопаду могли бы стать итальянские пинии, голландские тополи или прекрасные дубы нашей Бретани.

За первой же излучиной реки я потерял все это из виду, но еще долго слышал рев водопада, а за купами деревьев, которые стоят вдоль изгибов Рейна, различал белую водную пыль, образующую над водопадом постоянное облако. Наконец, расстояние заглушило гул, сумерки скрыли дымку, и я стал думать о том, каким образом с наименьшими неудобствами провести в лодке ночь. От реки поднималась пронизывающая сырость, по поверхности воды пробегал прохладный ветерок, а от той и другой неприятности меня защищала лишь блуза из сурового полотна и штаны из белого тика; я попытался справиться с этим, расположившись на дне лодки; сделав подушку из дорожной сумки и засунув руки в карманы, я, благодаря этим предосторожностям, смог успешно противостоять холодному дыханию ночи. Впрочем, мы двигались вполне быстро; я смотрел, как по обеим сторонам реки проносятся деревья, виноградники и дома, и это мелькание в конце концов стало производить на меня впечатление бесконечного вальса. Голова закружилась, я закрыл глаза и, убаюканный течением воды, погрузился в дремоту, которая уже не была бодрствованием, но еще не была сном. Охваченный сонливостью, я, тем не менее, чувствовал, что живу, и ощущение холода овладевало всем моим телом; мне было понятно, что надо встряхнуться и избавиться от оцепенения, отогреться мыслью, но у меня не было на это духа, и я поддался этой болезненной бесчувственности. Время от времени я ощущал, что меня несет все быстрее, слышал нарастающий и пугающий шум, поднимал отяжелевшую голову и видел, что проношусь, как стрела, под аркой моста, о который разбивались пенистые воды реки. В такой миг я испытывал смутное ощущение опасности, дрожь пробегала по всему моему телу, но, тем не менее, страх был не настолько силен, чтобы разбудить меня; мое наваждение продолжалось, и я чувствовал, что с каждой минутой мои руки и ноги цепенеют все больше и что даже греза, оживлявшая мое сознание, вот-вот развеется и угаснет. Наконец, я впал в полное забытье, и, случись мне в это время упасть в воду, я утонул бы, даже не осознав этого и полагая, что продолжается мой сон. Не знаю, как долго длилось это оцепенение, но вдруг я почувствовал, что со мной делают все возможное, чтобы вывести меня из этого состояния, и изо всех сил постарался помочь Франческо и лодочнику. Благодаря добровольному содействию с моей стороны и их усилиям, я благополучно выбрался из лодки на берег, затем увидел, что вхожу в какой-то укрепленный замок, а потом обнаружил, что лежу в теплой постели и понемногу отогреваюсь. После этого я оказался способен спросить, в какой части света мы высадились, и с полным безразличием узнал, что нахожусь в Красном замке и за определенную плату пользуюсь там гостеприимством великого герцога Баденского.

На следующий день мы вышли на рассвете; ночью меня долго мучил кошмар, в котором реальность смешалась со сновидением: мне казалось, что моя кровать плывет, как лодка; я ощущал, как меня притягивает водопад, но в то мгновение, когда поток должен был низвергнуться в бездну, опасность угрожала уже не мне, а сэру Уильямсу, и мне снова виделось, как он стоит, скрестив руки и глядя в небо; несчастный молодой человек привел в смятение весь мой сон. Что стало с его телом? Донес ли его Рейн до океана, и выбросил ли океан несчастного влюбленного на берега Англии, которые он покинул в таком отчаянии и на которые возвращался исцеленным? Я прошел по мосту, отделяющему Великое герцогство Баденское от кантона Ааргау, но остановился посередине, чтобы бросить последний взгляд на Рейн: сквозь окутавший меня туман я различал до определенного расстояния бурлящие волны, и мне казалось, что в любую секунду на гребне этих волн я увижу поднявшееся из воды тело бедняги Бландела; у меня недоставало сил оторваться от берегов реки, ибо мне казалось, что, покинув их, я потеряю последнюю надежду увидеть его; наконец, настало время решаться: я бросил последний взгляд на течение реки, сказал ей последнее прости и направился в Баден.

В течение часа я шел посреди тумана; затем, около восьми или девяти часов утра, тусклый и холодный небосвод потеплел и с одного края окрасился в желтый цвет, а несколько бледных солнечных лучей пробилось сквозь скопление облаков; вскоре облака стали расползаться полосами и исчезать, скользя по земле и образуя долины, склоны которых представлялись твердыми, и горы из тумана, по которым, казалось, можно было взбираться; понемногу это море облаков поднялось и медленно поплыло вверх, обнажив сначала виноградники, затем деревья, а потом и горы; наконец, все эти плавучие острова небесного моря слились воедино в его лазури, а в итоге смешались и затерялись в прозрачных потоках эфира.

И тогда передо мной открылась радующая глаз приятная дорога, которая с помощью всех уловок кокетства, какими наделила ее природа, старалась отвлечь меня от вчерашних переживаний; поля с их свежестью, деревья с их шепотом, горы с их водопадами пытались помочь мне забыть о злодеянии, совершенном рекой. Я обернулся в ее сторону: она одна продолжала катить клубы тумана, она одна, как тиран, старалась спрятаться от Божьего ока. Не знаю, почему такая странная мысль пришла мне в голову, не знаю, как она обрела реальность в моем сознании, но факт тот, что я прошел несколько льё, пребывая во власти этой навязчивой идеи, которую не в состоянии был отогнать мой разум. Так уж устроена гордыня человека, всегда готового поверить, исходя из бессознательных и неотступных воспоминаний об Эдеме, что он властелин земли и ему должно угождать все сотворенное Богом.

Так, следуя по восхитительной местности, я и добрался до города Бадена.

Желая использовать время, которое испросил у меня трактирщик, взявшийся приготовить мне обед, я поднялся к старинному замку, возвышавшемуся над городом, одному из тех огромных феодальных гнезд, какие оказались разорены народным гневом. Эта крепость, носившая название "Баденская скала", оставалась в руках Австрийской династии вплоть до 1415 года — до того времени, когда она была захвачена и разрушена конфедератами, которые мстили ей за то, что ее стены так долго делали неприступным убежище угнетателей, готовивших там походы к Моргартену и к Земпаху. С высоты этих руин, не представляющих, впрочем, никакого другого интереса, можно охватить взглядом весь город, вытянувшийся по берегам реки Лиммат и со своими белыми домами с зелеными ставнями кажущийся делом рук не только каменщиков, но и художников; на втором плане видны покрытые лесами холмы, похожие на подступы к ледникам, а дальше, на горизонте, как гигантский ряд зубов, — цепь остроконечных и заснеженных пиков Главного Альпийского хребта — от Юнгфрау до Глерниша.