Указание было излишним: две крупные слезы потекли из моих глаз и упали на пол.
И в самом деле, кто бы осмелился смеяться над несчастным человеком, таким слабым в жизни и таким сильным в смерти; с моей точки зрения, в этом одиноком и непонятом существовании было что-то нежное и трогательное, та долгая душевная мука, которую в большей степени, чем все физические муки, окружает ореол веры и святости, а также то доведенное до униженности смирение, которое становится выше гордости.
Я решил посвятить остаток дня памяти сэра Уильямса; рассчитавшись с трактирщиком и поручив Франческо отнести мою дорожную сумку к замку Лауфен, я взял свой альпеншток и наедине с собственными мыслями вышел из Шаффхаузена, медленно следуя по берегу Рейна, сегодня такому пустынному и тихому, а всего лишь несколько дней назад заполненному шумной толпой, собравшейся для того, чтобы посмотреть на двух человек, которые намеревались умереть.
Вскоре я подошел к тому месту, где была пришвартована лодка, и увидел вбитый в землю кол и конец веревки, плавающий в воде; выдернув подпорку из-под виноградного куста, я бросил ее в реку, чтобы проследить за течением. Как и говорил мне трактирщик, течение в этом месте было совсем не быстрым и ничто еще не указывало на близость водопада. Я продолжил путь.
Прошагав еще с четверть часа, я услышал глухой и непрерывный гул. Если бы мне не было известно о существовании большого водопада в трех четвертях льё от того места, где я находился, у меня могла бы появиться мысль, что где-то вдалеке разбушевалась гроза. Я продолжал идти вперед, и чем дальше я продвигался, тем сильнее становился шум; при любых других обстоятельствах этот грохот пробудил бы во мне только любопытство, но теперь он вызывал у меня настоящий ужас. В эту минуту порыв ветра сорвал с дерева, стоявшего у края дороги, несколько пожелтевших осенних листьев: они упали в реку, и поток подхватил их и понес так же быстро и так же беспечно, как он унес тех двоих людей.
Вскоре я увидел облако влажной пыли, образованное брызгами водопада: течение Рейна становилось все более быстрым; верхушки нескольких скал причудливой формы выступали из воды, как спящие кайманы; разбиваясь об них, вода словно настраивалась на то мощное падение, какое она собиралась совершить. То в одном, то в другом месте на поверхности реки были видны гладкие, как лед, участки спокойной воды изумрудного цвета, позволявшей разглядеть песчаное дно настолько ясно, что можно было посчитать камешки, которые его усеивали; наконец, я подошел к тому месту, где русло реки внезапно обрывается и она низвергается вниз сплошной массой в двадцать футов толщиной и триста — шириной на дно пропасти глубиной в семьдесят футов.
Или я плохо изобразил интерес, который внушал мне сэр Уильямс, или читатель должен представить себе, что я испытал при виде такого зрелища. Падение этого огромного потока воды, которое в любом другом случае вызвало бы у меня лишь любопытство, пробудило во мне тогда глубочайший ужас; мне казалось, что земля, на которой я стоял, стала вдруг зыбкой, что меня увлекает за собой неистовый поток, я приближаюсь к водопаду, слышу рев бездны, ощущаю ее дыхание, поток перестает меня поддерживать, меня бросает из пропасти в пропасть, я задыхаюсь, не могу кричать и, разбитый и переломанный, ловлю ртом воздух. Иногда мы видим подобные сны, а затем просыпаемся в тот самый миг, когда, кажется, нам предстоит умереть: мы приходим в себя, ощупываем свое тело и смеемся, пребывая в убеждении, что совершенно невозможно оказаться в подобной опасности. Но в такой невероятной опасности оказались два человека: они испытали такие ужасные страхи, они ощутили, как что-то уносит их, низвергает и уничтожает; они скатывались со скалы на скалу и задыхались, разбитые и переломанные, но им не дано было проснуться в миг смерти.
Я стоял, будто прикованный, у верхней части водопада, хотя оттуда открывался наименее красивый вид; но мне было не до его красот: с какой бы точки я ни смотрел на водопад, сквозь волшебную картину на меня наплывало ужасное воспоминание. Наконец, поддавшись назойливым настояниям проводника, который, совсем не понимая, почему мне вздумалось там остановиться, на плохом французском старался объяснить, что место для осмотра выбрано мной плохо и что водопад красивее выглядит снизу, я стал спускаться вниз. Оглушенный грохотом, скользя по влажным ступеням, на которые падали брызги воды, я машинально следовал за проводником. Минут через десять спуска мы подошли к дощатому сооружению, которое называется Фишец и подходит так близко к водопаду, что, подняв голову, можно увидеть, как поток низвергается возле вас, а протянув руку, коснуться его.
Именно с этой шаткой галереи Рейн выглядит по-настоящему страшным в своей мощи и красоте, и тут уже невозможно подобрать сравнений: это не грохот пушки, не рычание льва, не раскаты грома; это нечто сродни хаосу, это хляби небесные, разверзшиеся по повелению Бога в дни всемирного потопа; короче, это неизмеримая, неописуемая масса воды, которая подавляет, ужасает, уничтожает вас, хотя вам и известно: опасности, что эта лавина накроет вас, не существует.
Тем не менее как раз здесь сэру Артуру пришла в голову мысль спуститься по Рейнскому водопаду на лодке, и, покидая эту галерею, он предложил смертельное пари лорду Мэрди, согласившемуся на него: признаться, понять все это невозможно.
Осмотрев Рейнский водопад из замка Лауфен, то есть с его верхнего уровня, а затем с Фишеца, то есть снизу, я решил взглянуть на него с середины течения реки; с этой целью я спустился по берегу шагов на сто и в какой-то маленькой бухточке обнаружил около дюжины лодок, ожидавших пассажиров, чтобы перевезти их на другой берег. Я прыгнул в одну из них, и за мной последовал Франческо с моей дорожной сумкой; после этого я приказал хозяину лодки отвезти меня на середину реки. Хотя мы были уже в ста шагах от водопада, река была здесь такой же неспокойной и бурливой, как море в непогоду; однако, достигнув центра обширной водной глади, мы обнаружили, что на середине реки течение заметно тише: дело в том, что водопад разделяет скала; эта скала, на склонах которой растут мох, плющ и деревья, а на вершине водружено нечто вроде флюгера, изображающего Вильгельма Телля, рассекает поток воды, который расходится в стороны, с бурлением огибая ее основание, но оставляет позади нее целую полосу спокойной и чистой воды, особенно в сравнении с двумя бурлящими рядом рукавами потока. При виде этого я поинтересовался у лодочника, не удастся ли нам, воспользовавшись этой своеобразной кильватерной струей, подняться по течению до скалы; он ответил мне, что подобная попытка, не будучи опасной, все же довольно трудна из-за плеска волн, постоянно отбрасывающих лодку в один или другой бурлящий поток, но, тем не менее, если мне угодно будет дать ему пять франков, он попытается это проделать. В ответ я положил ему в руку то, что у меня было потребовано, и он начал грести к водопаду.
Как он и предупреждал, нам было довольно трудно преодолевать волны, все время отбрасывающие нас в сторону; но, благодаря своему умению, лодочнику удавалось грести в нужном направлении. И чем ближе мы подплывали к скале, тем больше успокаивалась под нашей лодкой река, бурлившая справа и слева. Наконец, нам удалось добраться до вполне спокойного места, где нашему кормчему было легче удержаться. С того места, где мы находились, то есть с середины потока, окутанного пеной и брызгами, водопад являл собой сказочное великолепие: солнце, клонившееся к закату, окрашивало его верхнюю часть ярко-розовым цветом, в то время как радуга озаряла облако пара, который, как я уже говорил, поднимался из бездны на высоту в двести футов. Я с восторгом наблюдал эту картину почти полчаса, после чего лодочник спросил меня, где я собираюсь ночевать; в ответ я сказал ему, что рассчитывал провести ночь в дороге и с этой целью намеревался поискать коляску в Нойхаузене или в Альтенбурге, а учитывая, что ничего особенно интересного по пути не было, рассчитывал, использовав ночь, ко времени пробуждения оказаться в двенадцати льё от Шаффхаузена.
