Ничего особенно занимательного, способного удержать меня там, в Бадене не было, ибо мне довелось достаточно долго пробыть в Эксе, удовлетворяя любопытство, которое могла вызвать во мне тайна термальных вод, и потому я ограничился беглым осмотром источников, бурлящих прямо посреди течения Лиммата; их высокая температура, достигающая тридцати восьми градусов, вызвана, как считается, наличием гипса и мергеля, покрытого пластами известняка, из которых сформирован Легерберг и сквозь который они просачиваются. Я привожу эту точку зрения, никак ее не оценивая, однако спешу снять с себя всякую ответственность за нее.
Но вот что мне хотелось увидеть и что притягивало меня, словно магнит, так это место, где был убит император Альбрехт и которое потомки его врагов назвали Кениге — фельден, или Королевское поле. Это поле, расположенное, как уже было сказано, на берегах Ройса, тянется до Виндиша, древней Виндониссы римлян, основанной Германиком во время его походов на Рейн. Античный город, от которого сегодня не осталось никаких других руин, помимо тех, что скрыты под землей, занимал все пространство от Хаузена до Гебеншторфа и тянулся по берегам Ройса вплоть до слияния рек Ааре и Лиммат. За две недели до того, как я прибыл в эти места, какой-то землепашец разрыл своим плугом древнюю могилу и нашел там обломки шлема, щита и одного из тех бронзовых мечей, какие только испанцы умели закаливать в Эбро, делая их лезвие острее, чем у железного и стального оружия.
На том самом месте, где испустил дух император Альбрехт, его дочь Агнесса Венгерская построила монастырь Кенигсфельден. Его алтарь воздвигли там, где рос дуб, у которого сидел, прислоняясь к нему, император, когда его племянник Иоганн Швабский ударом копья пронзил ему горло. Агнесса приказала вырвать с корнем дерево, забрызганное кровью ее отца, и сделать из него ларь, служивший ей для хранения траурной одежды, которую она поклялась носить всю оставшуюся жизнь.
Вокруг клироса помещены изображения двадцати семи рыцарей, которые молятся, стоя на коленях. Рыцари эти — дворяне, убитые в битве при Земпахе. Среди этих настенных росписей установлен бюст — скульптурный портрет герцога Леопольда, пожелавшего умереть вместе с теми, кого он привел на поле битвы. Клирос, освещаемый через одиннадцать окон, цветные витражи которых — чудо XV века, отделен от церкви перегородкой; перейдя из одного помещения в другое, оказываешься у гробницы императора Альбрехта: она квадратной формы и окружена крашеной деревянной балюстрадой, у четырех углов и у четырех колонн которой развешены гербы членов императорской семьи, спящих вечным сном рядом с ее главой.
Дело в том, что, помимо императора Альбрехта, потерявшего на этом месте жизнь, под этим камнем покоятся, как указывает надпись на балюстраде, "его жена Елизаветау родившаяся в Каринтии, его дочь Агнесса, бывшая королева Венгрии, а также наш повелитель герцог Леопольду убитый при Земпахе".
Вокруг этих императорских останков покоятся останки герцогские и княжеские: герцога Леопольда Старого, его жены Екатерины Савойской, его дочери Екатерины Габсбургской, герцога Луссенского, герцога Генриха и его жены Елизаветы Вирнебургской, а также герцога Фридриха, сына римского императора Фридриха, и его жены Елизаветы, герцогини Лотарингской.
Ну а вокруг этих захоронений, под украшенными гербами плитами, погребены шестьдесят рыцарей в увенчанных коронами шлемах — все они были убиты в сражении под Земпахом; наконец, в соседних часовнях, образуя достойное обрамление этого оссуария, покоятся: справа — семь графов Габсбургских и два графа Гриффенштейнских, а слева — четыре графа Лауфенбургских и пять графов Райнахских и Брандисских.
Так что если бы сегодня Господь позволил, чтобы император Альбрехт поднялся из могилы и разбудил окружающих его мертвых придворных, у него образовалась бы такая благородная и многочисленная свита, какой нет ни у кого из королей, носящих скипетр и корону в наши дни.
В то время как я попирал ногами прах всех этих феодальных владетелей, тот человек, что сопровождал меня, заметил, что настало время вечерни, и, хотя никто не должен был явиться на этот призыв, ударил в колокол — тот самый, который подарила монастырю Агнесса. Я подошел к этому человеку и поинтересовался у него, состоится ли богослужение.
— Нет, — ответил мне он, — я звоню, призывая к вечерне мертвых; оставим же их в их церкви.
И мы вышли.
Он звонит так трижды в день: первый раз — перед началом мессы, второй — перед вечерней и третий — возвещая время молитвы, обращенной к Богородице.
Мы направились в монастырь святой Клары, где находится опочивальня, куда в возрасте двадцати семи лет, с сердцем, наполненным рвением молодости и жаждой мести, вошла Агнесса, молившаяся здесь более полувека, и откуда она вышла, по ее словам, очищенной от всякой грязи, чтобы по достижении восьмидесяти четырех лет присоединиться к своему отцу.
В наддверии при входе в эту комнату изображен в полный рост шут королевы: его звали Хенрик, и он был из кантона Ури. Без сомнения, этот портрет служил намеком на радости, удовольствия и суетность мира, которые Агнесса, удалившись в монастырскую обитель, оставила за пределами своей кельи.
Эта келья оставалась печальной, голой и строгой, как жилище самой ревностной инокини, все то время, пока там жила дочь Альбрехта. В шкафчике у изножья кровати еще стоит грубой работы ларь, где монахиня-сирота хранила свою траурную одежду. Он вырезан из дуба, и в некоторых местах кора дерева оставлена нетронутой: это те ее участки, что были залиты кровью. После смерти Агнессы в этой келье жила Цецилия фон Райнах, которая, потеряв мужа и братьев в битве при Земпахе, в свою очередь пришла сюда, чтобы обрести убежище в монастыре и утешение в Боге. Именно она велела написать в этой самой келье портреты двадцати семи коленопреклоненных рыцарей, и фрески в часовне — всего лишь копии с них.
День клонился к вечеру, и было уже три часа пополудни; в Кенигсфельдене я увидел все, что тут стоило осмотреть, и, поскольку мне хотелось попасть в тот же вечер в Аарау, я снова сел в коляску, нанятую мной в Бадене. Однако, при всем своем желании ехать как можно быстрее, через час я остановил коляску у подножия Вюльпельсберга: дело в том, что на его вершине высится замок Габсбург, и я не мог позволить себе проехать так близко от колыбели современных цезарей, не посетив ее.
Замок этот расположен на длинной и узкой горе; от него уцелела одна башня, которая, благодаря своей простой и массивной архитектуре, великолепно сохранилась, хотя она и была построена в XI веке; в одном из залов башни, стены которого от времени и дыма стали черными, как эбеновое дерево, еще сохранились остатки скульптурных украшений. На боковой стороне башни примостилось какое-то бесформенное строение, которому она служит опорой; там живет пастушеская семья, превратившая в конюшню оружейный зал великого Рудольфа. Неизжитое у людей ощущение собственной слабости и их старинная привычка к послушанию привели к тому, что несколько лачуг разместилось вокруг этих руин, служивших жилищем первенца Австрийской династии. Название и груда камней, покрытых соломой, — вот и все, что осталось от замка и владений человека, потомство которого царствовало на протяжении пятисот лет и угасло только с Марией Терезией.
Пастух, живущий теперь в этих развалинах и возложивший на себя обязанности проводника, показал мне из окна, выходящего на восточную сторону, небольшую речку, которая протекает по долине и с которой связано одно достаточно любопытное предание. Однажды, когда Рудольф фон Габсбург возвращался из Меллингена, сидя на великолепной лошади, он увидел на берегу реки священника, шедшего причащать умирающего; река вздулась от дождей, и преподобный отец не знал, как переправиться через нее. Он уже решил было разуться, чтобы перейти ее вброд, но в это время к нему подъехал граф, который, спрыгнув с коня, преклонил колено, чтобы испросить благословение у служителя Господа, а затем, получив его, предложил священнику свою лошадь. Тот согласился и переехал реку верхом; граф проследовал за ним пешком до ложа умирающего и помогал служителю культа совершать священный обряд. Когда причащение завершилось, священник вышел из дома и хотел вернуть графу Рудольфу лошадь, которую тот одолжил ему, но благочестивый вельможа отказался и, поскольку священник продолжал настаивать, ответил: "Не дай Бог, отец мой! Разве я осмелюсь воспользоваться лошадью, которая несла на себе Создателя?! Так что оставьте ее себе, отец мой, как залог моей преданности вашему святому ордену: впредь она принадлежит вашей церкви".
