— Как это десять франков?! — воскликнул я. — Десять франков за молочную ванну?
— Да, конечно, сударь, — ответила славная трактирщица, не поняв моего вопроса, — молочные ванны сейчас немного подорожали, поскольку коровы теперь спускаются с горных пастбищ; в августе и в сентябре такие ванны стоят всего лишь шесть франков.
— Вот как! Что ж, госпожа Бруннер, такая цена меня совсем не смущает; распорядитесь подогреть мне молочную ванну, и поскорее.
— Вы будете принимать ванну в своей комнате?
— А можно принимать ее в своей комнате?
— Как пожелаете.
— За обедом?
— Разумеется.
— У окна?
— Замечательно.
— Любуясь заходом солнца?
— Совершенно верно.
— И при всем при этом обед будет съедобен?.. Да ваша гостиница — просто рай, госпожа Бруннер!
— Сударь, — ответила мне хозяйка, поклонившись, — я беру постояльцев на полный пансион и делаю скидки тем, кто останавливается на две недели.
К сожалению, я не мог воспользоваться этим экономически выгодным предложением, сделанным мне г-жой Бруннер, и, ограничившись просьбой поторопиться с ванной, поднялся в свою комнату. Поскольку никаких других путешественников, кроме меня, в гостинице не было, мне выделили самую большую и самую удобную спальню; я вышел на балкон и, признаться, при всей своей привычке к прекраснейшим видам Швейцарии пришел в восхищение от раскинувшейся передо мной панорамы.
Вообразите себе полукруг в сто пятьдесят льё, справа ограниченный Главным Альпийским хребтом, а слева — бесконечным горизонтом, охватывающим три реки, семь озер, двенадцать городов, сорок деревень и сто пятьдесят шесть гор, причем все это окрашено в тысячу цветов лучами заходящего осеннего солнца, и ты видишь все это, сидя в ванной, стоящей возле накрытого стола с великолепным обедом, — и тогда вы составите себе представление о панораме Вайссенштайна, открывающейся в наиприятнейшей обстановке; мне, во всяком случае, этот вид показался великолепным.
Однако у меня недостает смелости описывать его, ибо, при своем пристрастии свято и непоколебимо придерживаться истины, я чрезвычайно опасаюсь, что на мое описание могли бы оказать воздействие ванна и обед.
Я спал самым прекрасным и самым безмятежным сном, когда на следующий день Франческо вошел в мою комнату в четыре часа утра: он рассудил, что раз я видел заход солнца, то мне никак нельзя упускать возможность увидеть и его восход, чтобы составить себе полное впечатление; ну а поскольку я уже все равно проснулся, то мне подумалось, что для меня лучше всего будет согласиться с его мнением.
Однако в гостинице г-жи Бруннер я уже приобрел привычки сибарита, и потому, вместо того чтобы встать с постели, я велел пододвинуть мою кровать к окну, и мне понадобилось лишь открыть глаза, чтобы насладиться тем же зрелищем, какое на Фаульхорне и на Риги стоило мне таких тягот и усилий. Несмотря на развязность моего поведения, солнце на заставило себя ждать и, со своим неизменным постоянством и великолепием, взошло, заставив сверкать, словно череду вулканов, необъятную цепь ледников, протянувшуюся от Монблана до Тироля. Я любовался всеми переливами света при его возвращении так же, как прежде следил за всеми изменениями его красок, когда он уходил; затем, когда этот удивительный волшебный фонарь стал утомлять меня самой своей возвышенной красотой, я велел закрыть окно, задернуть шторы, пододвинуть кровать к стене и, закрыв глаза, снова заснул, будто все это было лишь грезой.
Поскольку после этой картинной сцены никто больше не решился войти в мою комнату, я взял на себя смелость проснуться лишь в полдень и проспал, таким образом, шестнадцать часов за вычетом сорока минут, потраченных мною на любование восходом солнца.
Так как у меня было желание осмотреть Золотурн повнимательнее, мне следовало поторапливаться; поэтому я велел запрягать и через полтора часа спустился к воротам города.
Золотурн имеет совершенно квадратную форму и укреплен лучше, чем любой другой город в Швейцарии; старинная башня, построенная, по утверждению жителей, римлянами и существовавшая еще до Рождества Христова, показалась мне постройкой VII или VIII века. Вначале она высилась одна, как указывает ее название Золотурн, но постепенно к ней стали примыкать дома, которые, собравшись под ее защитой, образовали город, отличающийся одной особенностью — здесь все определяется числом одиннадцать: в городе одиннадцать улиц, одиннадцать водоразборных фонтанов, одиннадцать церквей, одиннадцать каноников, одиннадцать капелланов, одиннадцать колоколов, одиннадцать пожарных насосов, одиннадцать рот городского ополчения и одиннадцать советников.
Город владеет арсеналом, устроенным лучше всех других в Швейцарии; в первом зале расположен артиллерийский парк из тридцати шести пушек; этот зал опирается на три колонны, увешанные трофеями; первая из них украшена добычей, взятой под Муртеном: там висит знамя герцога Бургундского и стяг рыцарей Святого Георгия; вторая колонна посвящена памяти о битве под Дорнахом, и здесь по их двойным головам можно узнать орлов Австрийской династии; наконец, на третьей колонне висят два знамени, захваченные в битве под Санкт-Якобом у нашего короля Людовика XI.
Второй зал отдан ружьям: в то время, когда я посетил его, там находилось шесть тысяч стволов в совершенно исправном состоянии, которые в случае необходимости можно было немедленно раздать.
В третьем зале хранятся доспехи: две тысячи полных наборов боевого снаряжения XV, XVI и XVII веков разложены здесь как попало, без всякого порядка и без всякого знания дела. В центре арсенала возвышается овальный стол, вокруг которого сидят тринадцать воинов, воплощающих тринадцать кантонов. Чтобы облачить представляющие их манекены, швейцарцы выбрали тринадцать огромных доспехов, которые по виду могли бы принадлежать племени титанов. Это напомнило мне Александра Македонского, приказывавшего закапывать, обозначая его имя и название олимпиады, в годы которой он царствовал, конские удила огромного размера, чтобы потомки судили о росте его воинов по росту их коней.
После арсенала нам предстояло посетить кладбище в Цухвиле: то было своего рода политическое паломничество, так как на этом кладбище находится могила Костюшко. На памятнике, имеющем форму высокого прямоугольного обелиска, начертана такая эпитафия:
VISCERA
THAD DA El KOSCIUSZKO DEPOSITA DIE XVIIOCTOBRIS M DCCC XVII .[58]
Поскольку других достопримечательностей в городе не было, а после долгого сна на Вайссенштайне мне вполне можно было недоспать ночью, я велел запрячь лошадь в коляску в восемь часов вечера и прибыл в Бьен к часу ночи.
Пока Франческо стучал в дверь гостиницы "Белый крест", я рассматривал находившийся на площади очаровательный фонтан; сверху его украшает скульптурная группа, относящаяся, по-видимому, к XVI веку: она представляет собой ангела-хранителя, уносящего в своих руках агнца, которого Сатана пытается у него отнять. Аллегория души, разрывающейся между добрым и злым началами, была слишком очевидной, чтобы я искал тут иной смысл.
В 1826 году, когда вокруг фонтана разрыли землю, чтобы устроить бассейн, там было найдено большое количество римских монет; часть из них отдали на хранение в городскую ратушу, а другую закопали под новым фундаментом вместе с точно таким же количеством французских монет, помеченных тем же годом. Эти подробности сообщил мне хозяин гостиницы, пользуясь моим родным языком, по которому я уже начал скучать; дело в том, что жители Бьена неожиданно и легко переходят на французский, тогда как в Золотурне на нем говорят не более десятка человек.
На следующий день, в восемь часов утра, нанятые мною лодочники были наготове, и мне следовало присоединиться к ним на косе между Нидау и Фингельцем; с места погрузки я увидел всю панораму небольшого Бьенского озера, одного из самых красивых озер Швейцарии, пользующегося известностью у современных туристов по той причине, что на его острове Святого Петра какое-то время жил Руссо. Этот остров виден издалека, и выглядит он так же, как Тополиный остров в Эрменонвиле, за исключением того, что в Эрменонвиле тополя чуть больше острова, тогда как здесь остров немного больше тополей. К тому же, из предосторожности он опоясан каменной стеной, возведенной с целью придать ему основательность, чтобы при подъеме воды в озере остров не выбросило на берег, как плавучее жилище Латоны.
