— О! — откликнулся я, выражая одобрение этим приготовлениям.

— Вам понятно? — спросил Леман. — Здесь, на этой поляне, любуясь одним из самых прекрасных альпийских видов, мы приготовим нечто более изысканное, нежели королевская трапеза, а именно, охотничий завтрак; я подумал, что вам это понравится больше, чем если бы мы вернулись в Гларус.

— И вы правильно подумали, — заметил я. — Но какое фрикасе мы приготовим на этом масле и что будем есть с этим хлебом?

— Э! Наш завтрак — в стволе нашего ружья.

— Черт! — воскликнул я. — А мое еще пусто.

— Так зарядите его: я-то свое уже зарядил.

Я вставил в один ствол заряд, содержащий десять крупных дробин, а в другой — две сцепленные пули.

— Ну вот, — сказал я, — готово.

Леман взглянул на ружье, заряжавшееся так быстро и так удобно, взял его у меня из рук и стал осматривать со всех сторон, качая головой.

— Не хотите воспользоваться им и отдать мне ваш карабин? — спросил я охотника.

Он задумался на мгновение.

— Нет, — ответил он, возвращая мне ружье, — мой карабин — старое оружие, но оружие, знакомое мне; уже десять лет мы не расстаемся, только спим каждый в своем углу; я уверен в нем, как и он во мне, и все эти новейшие людские выдумки не рассорят нас друг с другом; так что оставьте себе ваше ружье, а я сохраню мое, и давайте поспешим занять наш пост, поскольку серны, должно быть, уже заняли свой.

Мы тотчас вышли из хижины; небо уже начало бледнеть от слабого света утренней зари; у наших ног протянулось по-прежнему спавшее в темноте маленькое озеро, у одного конца которого находилась деревня Зеерюти, а у другого — Рихизау; сзади нас возвышался горный хребет, с которого, напоминая белые волосы, свешивались нижние края ледника. Через двадцать шагов дорогу нам пересек широкий овраг примерно в четверть льё длиной; через овраг был переброшен ствол дерева; я огляделся и, увидев, что другого пути нет, положил ладонь на руку Лемана; он прекрасно понял меня.

— Не тревожьтесь, — сказал он мне тихим голосом, — это моя дорога, ваша будет полегче: идите вдоль оврага, и у его края вы увидите большую скалу, нависшую над небольшой поляной шириной в двадцать шагов; эта поляна — своего рода остров и со всех сторон окружена пропастями: как только я выстрелю, серны помчатся в эту сторону, и, сколько бы их ни было, все они спрыгнут со скалы на поляну, а с поляны, с другой ее стороны, — на лужайку, расположенную под ней, как сама она расположена под скалой. Теперь идите в засаду, не шумите и ждите.

— А можно мне на секунду задержаться здесь, чтобы посмотреть, как вы без балансира переберетесь на другую сторону?

— Да запросто, это не так уж и трудно. Смотрите!

Леман снял башмаки, повесил карабин на плечо и, цепляясь босыми ступнями за неровности сосны, пошел по этому узкому и неустойчивому переходу с такой же уверенностью, с какой я мог бы идти по мосту Искусств.

Зрелище, впрочем, было настолько пугающим, что, всего лишь глядя на этого человека, я чувствовал, что голова у меня начинает кружиться, волосы, покрываясь потом, встают дыбом, а нервы напряжены так, что вот-вот разорвутся; не в силах стоять и наблюдать происходящее, я был вынужден присесть.

За несколько секунд Леман благополучно перешел на другую сторону оврага и, обернувшись, увидел, что я сижу; по его удивленному взгляду я понял, что ему совершенно непонятно мое поведение. Я тут же встал и направился к тому месту, которое было мне назначено. Спустя десять минут я подошел к скале и узнал поляну, о которой говорил Леман: она располагалась над воронкообразным оврагом, видневшимся у подножия этой скалы; однако, признаться, мне было совсем непонятно, как серны совершат свой двойной прыжок, поскольку скала была высотой около двадцати футов, а ширина оврага составляла пятнадцать-двадцать футов.

Осмотрев предоставленные мне владения и заняв свой пост, я перевел взгляд туда, где оставался Леман, и увидел, как он, сделав большой крюк, чтобы держаться против ветра, карабкается по склону горы, скорее напоминая ползущую змею или крадущегося ягуара, чем человека, Богом наделенного ногами, чтобы ходить, и os sublime[46], чтобы видеть небо.

Время от времени он вдруг замирал, оставаясь неподвижным, словно ствол дерева, и тогда, поскольку мой взгляд был устремлен в одну и ту же точку, все предметы сливались у меня перед глазами, я не мог уже разобрать, где там охотник, а где окружающие его скалы, до тех пор, пока какое-нибудь новое движение не позволяло мне отличить живое существо от неживой природы; затем он снова устремлялся вперед, с теми же ухищрениями и с теми же предосторожностями, используя все неровности почвы, какие могли помочь ему передвигаться незаметно для пугливой дичи, к которой он пытался подобраться; время от времени я замечал, как он прячется за кустом, и тогда мне казалось, что он остановился там, где я потерял его из виду. Я стоял, приковав взгляд к тому месту, где, по моему предположению, он должен был находиться, как вдруг обнаруживал его в тридцати — сорока шагах оттуда и видел, как он идет, согнув ноги в коленях, или ползет на животе — в зависимости от того, какой способ передвижения позволяла ему использовать местность; наконец, я заметил, что он остановился позади скалы, поднял голову, приложил карабин к плечу и стал прицеливаться, но через мгновение, опустив оружие, передвинулся еще на десять футов, добрался до другой скалы, опер о нее ствол своего карабина, снова прицелился, а затем застыл, как утес, служивший ему опорой. Надо быть охотником, чтобы понять, какие чувства охватили меня: я задыхался, сердце мое рвалось из груди с такой силой, что я слышал его биение. Наконец, вспышка прочертила гору, и через секунду до меня докатился грохот, который пронесся над моей головой, а затем загремел, словно гром, отзываясь эхом с Глерниша; что же касается Лемана, то он лежал на прежнем месте, не двигаясь после выстрела. Я не мог понять, почему охотник замер, но вдруг увидел, как он опустил дуло карабина на скалу, во второй раз приложил его к плечу, прицелился с той же тщательностью, и вслед за новой вспышкой снова послышался грохот; на этот раз Леман тотчас встал, махнул мне рукой и крикнул, предупреждая, чтобы я был наготове. И в самом деле, в тот же миг надо мной промелькнула тень и на поляну спрыгнула серна, которая тут же в стремительном прыжке, настолько быстром, что я едва успел ее разглядеть, перескочила на другую сторону оврага. Я еще пребывал в совершенном изумлении от такой скорости, как вдруг другая тень повторила тот же маневр. Я машинально вскинул ружье на плечо, и в ту же секунду промелькнула третья тень; в то мгновение, когда серна опустилась на поляну, я выстрелил в нее дробью и, судя по всему, попал; я тотчас бросился к краю оврага и увидел серну: раненная, вне всякого сомнения, она не смогла перепрыгнуть через него и теперь удерживалась копытами за небольшие шероховатости на отлогом склоне скалы. Я воспользовался этим мгновением, при всей его краткости, и выстрелил во второй раз; серна тут же оторвалась от откоса, за который она удерживалась, и скатилась на дно оврага. Я бросил ружье и, переступая с камня на камень, с дерева на дерево, не помню уже как, стал спускаться; в эту минуту ни о каком головокружении речи больше не было: я видел, как серна содрогается в предсмертной агонии и боялся, как бы она не поднялась, не отыскала какого-нибудь подземного лаза и не скрылась от меня так или иначе, а потому, не придавая значения способу, каким можно было к ней спуститься, и не думая о том, каким образом можно будет потом подняться наверх, я без всяких происшествий, если не считать того, что мои штаны полностью лишились своей задней части, соскользнул с высоты в тридцать футов по каменистому склону и, немедленно оказавшись рядом с моей жертвой, с ожесточением набросился на нее, все еще опасаясь, что ей удастся ускользнуть от меня, если я не схвачу ее; однако опасаться этого уже не стоило: серна была мертва.