— Знаете, почему я потеряла его? Потому что я просто так, без повода говорила ему, как он важен для меня и что он значит, потому что просила прощение, даже когда я была права, потому что прощала ему то, что никогда никто бы не простил, потому что верила в него, больше чем в кого-либо, потому что любила его, как никого…

Миллер непроизвольно устремила свой взгляд в зал, где сейчас сидел Уилсон и в упор смотрел на нее. Глаза Эбби уже давно переполняли слезы, и она вот-вот расплачется, разглядывая их виновника.

Если бы она только знала, как Томас дорожит ею и как сильно терзает его чувство вины! Но она смотрела на него, словно эти слова адресованы в точности ему, и он понимал, что все этой чистой воды правда.

Фостер чувствовал волнение подруги, поэтому приобнял ее за плечи, как будто так и было запланировано. Приняв его поддержку, она вновь продолжила:

— Потому что терпела обиды сквозь слезы, потому что ценила его больше, чем себя. И это все было моей грандиозной ошибкой, ведь чем больше мы к человеку с душой, тем быстрее он начинает наглеть и тем сильнее он причиняет тебе боль.

— Вы правы, юная миледи. И я вам глубоко сочувствую. Но, может, счастье ходит где-то рядом?

— Ах, мистер Эндрю, мой дорогой, я так устала гоняться за ним, что решила больше этого не делать, — она встала из-за стола, опираясь на деревянный стул. — Я думаю, что оно у меня уже есть. А теперь пойдемте, я покажу вам свою оранжерею! — она подала ему руку, таким жестом зовя за собой.

«Эндрю» оставил легкий поцелуй на ее порозовевшей щеке, и они направились за кулисы.

На этом и закончилась их постановка, поэтому Уилсон, натянув улыбку чуть ли не до ушей, встал со своего стула, кладя на него ведомость, и громко зааплодировал, хваля постановку. Он знал, что всем этим занималась именно Эбби, поэтому по достоинству оценил их выступление, даже не применяя критики.

После того, как он поставил в зачетки студентам их долгожданное и трудом заслуженное «зачтено», он попросил Миллер остаться под предлогом обсудить важный вопрос.

Эбби начала немного нервничать, слегка потирая вспотевшие от волнения ладони, кивнула Нэйтену, чтобы он все же оставил их наедине, и стояла возле него, глазами оббегая актовый зал. Томас, убедившись, что они одни, подошел ближе к Эбби, вглядываясь в черты ее лица, затем взял ее хрупкую ладонь в свою, намереваясь объясниться. Но Миллер не потерпела этого жеста, вырываясь из схватки, отошла от него на метр, увеличивая расстояние между их телами.

— Эбби, то, что было утром, это все не правда, понимаешь? Она нагло лжет, я знаю это, и…

Он не успевает договорить, потому что его перебивает Миллер, которая не желала вспоминать, что произошло сегодня утром, ведь она проплакала из-за этого три часа!

— Мистер Уилсон, мне кажется, что ситуация предельно ясна. Думаю, что стоит все вернуть на те места, откуда все начиналось. Я всего лишь ваша студентка, а вы мой преподаватель. По-моему, здесь все понятно, а то, что произошло утром, меня уже не касается, — отчеканила каждое слово она, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо.

— Но, Эбби, подожди. Позволь объясниться…

— Мне… Мне кажется, что…что все этой было нашей глупой ошибкой… — тщательно скрывая слезы, говорила она. — А насчет письменной части не волнуйтесь, я ее готова сдать прямо сейчас.

От услышанных слов Уилсон просто опешил, еле удержавшись на ногах. После всего того, что между ними было, она вот так вот просто уходит? Она называет их отношения, в которые Томас старался вложить все, глупой ошибкой? Оплошностью?

Он проглатывает ком, что предательски скопился в горле, вновь поворачивается к ней лицом, смотря в зеленые глаза, пытающиеся от него умело увильнуть и произносит:

— Я не сомневаюсь, но я уже поставил вам зачет, так что можете быть свободны.

Эбби пожала плечами и развернулась, направляясь уверенной походкой к двери, стараясь не выдать себя.

Если бы он только знал, как тяжело ей дались эти слова! Но она считала, что поступила правильно, что так будет лучше для всех.

Она делала вид, что сильная, но как только покинула актовый зал, то тут оперлась на стену, медленно скатываясь по ней вниз и поджимая по себя колени, пытаясь скрыть свои громкие всхлипы.

Она чувствовала себя так паршиво, словно совершила какое-то крупное преступление, покусившись на жизнь сотни людей. Эбби кусала собственные кулаки, пытаясь заглушить неимоверную боль, что съедала ее изнутри, откинула голову назад, прикрывая глаза, осознавая, что сама только что разрушила собственное счастье, растоптав всю надежду, что так грела девичье сердце.

Сумерки начали постепенно накрывать мегаполис, оковывая город в белый туман, словно некий купол, заполонивший весь город. Толпы и звуки проезжающих мимо машин увеличивались каждую секунду, создавая огромную пробку возле светофора, который упорно показывал красный свет. Некоторые водители, простоявшие в бесконечном заторе, нервно нажимали на середину баранки, что издавала громкий писк, высовывались из окон своих роскошных автомобилей, желая узнать, долго ли им еще коротать время зря. Но, убедившись в том, чего не хотели, с опечаленным выражением лица залазили обратно, устало откидываясь на спинку сиденья.

Небоскребы, да и обычные магазины в целом, светились яркими светодиодами, создавая прекрасную сказочную атмосферу, утешая и расслабляя отчаянных водителей, которые смирились с безвыходностью в данной ситуации. С крыш, наверняка, был бы потрясающий вид сверху, ведь весь город был словно на ладони, а люди снизу, что огромными толпами бегали туда-сюда, явно скрываясь от бесчисленного потока прохожих, казались такими крошечными, словно вид был из самого космоса.

Мужчина сидел на крыше одного из этих высотных зданий, поджав под себя колени и слегка раздвинув ноги, его осанка приняла вогнутое положение, выраженное буквой «С», а темные волосы раздувал легкий ветерок, приятно охлаждая кожу. Он смотрел на всех сверху, словно какой-то Бог, всемогущий человек, прокручивая в своей голове, что бы он сделал, если был бы наделен такими полномочиями. Иногда он усмехался от своих собственных мыслей, словно что-то несуразное и весьма глупое приходило ему в голову.

Он сидел с полупустой бутылкой крепкого виски, продолжая вливать внутрь эту пагубную дрянь, пытаясь снова залатать огромную дыру в своей душе, однако соответствующей ткани для заплатки уже не было, а приобрести новую не было особого желания.

На душе в самом деле было погано, будто кто-то ее растоптал так беспощадно, что восстановить ее по крупицам в этот раз уже не удастся. Он думал, что на нем явное проклятие, раз он ошибается уже дважды: сначала Рафаэль, которая каждый раз ласкала его слух таким обычным словом «люблю», но потом закатала его под лед, не разделяя его интересы и желания; теперь же в этот список было занесено еще одно имя, которое постоянно крутилось у него в голове и никак не хотело оттуда выходить, словно за что-то зацепилось, встретило на своем пути некое непредвиденное препятствие, как это обычно бывает.

Страхи, что так давно поселились внутри, в его голове, начали сбываться, ведь он уже дважды сильно влюбился и дважды потерял свою любовь, причем так просто, как бывает в чертовых мелодрамах, но ведь по сценарию обычно следовал счастливый конец, которого, видимо, у Томаса не предусмотрено.

Белая полоса в жизни так быстро окрасилась в черный, что он, пожалуй, устал с этим бороться, ища где-то там, в огромном туннеле, просвет, кричащий о счастливой и умиротворенной жизни. Кажется, его в жизни обделили возможностью существовать спокойно, без эмоциональных переживаний и всякой прочей ерунды, свалив на него все невзгоды и сплошные разочарования.

Единственное, что его сейчас успокаивало, — это то, что, кроме семьи, с ним остался очень дорогой ему человек — его лучший друг, который, кстати говоря, уже спешил на помощь. Об этом Уилсон узнал, когда дисплей его смартфона ярко загорелся, а экран показывал такое родное имя — Эдмонд.