— Пытаюсь тебя поцеловать, — не теряя надежды это сделать, говорила Миллер.

Но все попытки были тщетны: Уилсон все-таки увильнул и отошел от нее на небольшое расстояние во избежание поцелуя. Его дыхание было тяжелым. Было видно, что ему трудно сдерживать себя, но он старался не потерять самообладание.

Эбби же окоченела: она не понимала его действий, ведь еще вчера он пытался ее поцеловать, а сегодня уже отказывается от этого.

Заправив прядь рыжих волос за ухо, Миллер глубоко вздохнула, чтобы набрать в легкие больше кислорода. Потом также выдохнула и посмотрела на Уилсона, который топтался на месте.

Подойдя к нему поближе, Эбби все же спросила:

— Томас, что не так? Что происходит? Ты же хочешь этого. Ты же меня любишь, я это чувствую вот здесь, — она положила руку на сердце.

Уилсон подошел к ней, взял ее за руку, крепко прижимая ее к своим губам. Он знал, что она его любит, но не мог поддаться этому чувству, ведь тогда он будет ненавидеть себя и все свое существо.

Он вправду хотел этого поцелуя, и будь он моложе хотя бы на три года, он бы ни за что в жизни не отказался от этого сокровища. Но ведь у него нет машины времени, нет никакого омолаживающего средства, которые уменьшили бы его года. Он не может быть с ней, он ее не достоин, и он имеет смелость это признать. Он слишком сильно ее любит, чтобы причинить ей боль и испортить ее жизнь. И чтобы этого не сделать, он должен от нее отказаться, как бы трудно ему ни было.

— Эбби, мы не можем быть вместе. Ты это прекрасно понимаешь. Мы должны перестать так хорошо общаться. Сейчас нам лучше отдалиться. Так будет лучше, — Томас посмотрел ей в глаза, которые начали наполняться слезами.

— Лучше для кого?! — пытаясь не расплакаться, кричала Миллер.

Уилсон попытался ее обнять, чтобы немного успокоить, но она вырывалась с рук и ждала объяснений. Она пыталась быть сдержанной, но внутри все бушевало. Она не могла оставаться спокойной в момент, когда рушились ее мечты и надежды, когда белая полоса сменялась черной.

Эбби ходила из стороны в сторону, не желая топтаться на месте в такой момент, как это делал Уилсон, но ему все же удалось ее перехватить и придвинуть к себе.

Миллер посмотрела в его глаза, которые были наполнены сожалением. Она понимала, что он не хотел этого говорить, и задавала вопрос самой себе: «Почему он так делает?»

— Эбби, так будет лучше для тебя. Я твой преподаватель. Ты понимаешь, какую репутацию ты заработаешь, будучи со мной рядом? Тебя будут презирать, а я не хочу этого, — глядя ей прямо в глаза, в которых одновременно был и гнев, и печаль, говорил Уилсон.

— А может, ты беспокоишься за себя? За свою репутацию? — вырываясь из его рук и не желая находиться рядом с ним, выкрикивала Эбби. — Мне не нужна твоя забота. Я просто хотела быть с тобой, мне плевать, что будет. Я просто хочу быть счастливой, как ты это не понимаешь?!

Миллер начала бить его кулаками по груди, выплескивая свой гнев, накопившийся за эти минуты, но ничего не помогало. Эмоций было куча, но от этих действий они не исчезали, а лишь усугубляли ситуацию.

— Эбби, милая, хорошая, оставь меня. Ты забудешь меня, как только мы перестанем общаться. Ты найдешь себе того, кто тебя достоин, я в этом уверен, — более спокойно говорил Уилсон, хотя ему трудно было это делать.

— Знаешь что? Я тебя ненавижу! Ненавижу за то, что ты бросал на меня эти ласковые взгляды! Ненавижу за то, что каждый день, глядя мне в глаза, невольно касаясь моей руки, ты давал мне ложную надежду на счастье! Ненавижу тебя за то, что рядом с тобой я почувствовала себя нужной! Ненавижу тебя за то, что ты позволил мне влюбиться в тебя! — выплеснув эмоции наружу, прокричала Эбби, после чего развернулась и убежала в сторону своего подъезда, скрываясь с его глаз.

Томас продолжал стоять и лишь смотрел ей в след. Он понимал, что сделал ей больно, сказав о том, что им не суждено быть вместе. Но в то же время он знал, что поступил правильно. Ведь лучше сейчас, пока они еще не так сильно связаны, чем потом, когда они не смогут обходиться друг без друга. Пусть лучше она его ненавидит, чем питает к нему любовные чувства.

Прошло три недели с того момента, как Эбби всеми способами избегала Томаса, не отвечала на его звонки, так как попросту не хотела его слышать после случившегося. Академию она, конечно, посещала, решила отдаться учебе и расследованию, чтобы забыть тот зловещий вечер, заставивший ее так сильно страдать.

Правда, очень часто она прогуливала пары мистера Уилсона, дабы не столкнуться с ним взглядом, а ежели и бывала там, то совсем ничего не записывала в тетрадь, лишь склонялась над своим блокнотом и старательно выводила какое-нибудь дерево или цветок на бумаге, не поднимая своих глаз на него, не сосредотачиваясь на его голосе.

Как он мог причинить ей боль? Он же обещал, что будет рядом, что поможет во всем разобраться. Почему он давал ей ложные надежды? Почему не помог усомниться в ее выборе?

Этого она не знала. Эти вопросы очень часто мучили ее, как только она начинала думать о нем. Нет, это совсем неправильно. Надо возвращаться к жизни, а не идти ко дну. Надо собраться с мыслями и выведать что-нибудь про ее брата, забить черепную коробку этими головоломками, чтобы Уилсону и места не было разместиться там.

Каждое утро она просыпалась с мыслью, что сегодня новый день, что именно сейчас все будет хорошо, что она никаким образом не вспомнит про Томаса. Но обмануться невозможно. Она делала это каждый день, терзая себя изнутри. Наверное, ей это нравилось. В своих мечтах она была рядом с ним, она целовала каждую родинку на его лице, она была счастлива.

С этими иллюзиями Эбби начинала сходить с ума, ведь в реальной жизни ничего такого не было. Этими мечтами она собственноручно вонзала нож себе в сердце, причиняя телу неимоверную боль, но просто не могла остановиться, словно стала от этого зависима.

Как-то раз Нэйтен спросил ее, что же все-таки происходит, но в тот вечер она лишь молчала, не желая делиться сокровенной тайной со своим другом. Хотя так, наверное, было бы лучше: он смог бы ей чем-нибудь помочь, как в свое время это сделала она. Но она не хотела свалить груз со своих плеч на его, ведь у него и без того было много проблем, которые не решались сами по себе.

За то время, пока у них гостила Эллисон, Эбби посетила множество ночных клубов Лос-Анджелеса, надеясь там отвлечься от родного образа. Каждую ночь она вливала в свой организм эту дрянь, которая дурманила разум, но так приятно разливалась по телу. Каждую ночь она отрывалась на танцполе, качая бедрами в такт музыки, а на утро просыпалась с головной болью, которую подавляла таблетка аспирина.

За это время Миллер сильно изменилась: раньше она не травила так свой организм, вела приличную жизнь, обучаясь в академии, а теперь на нее каждое утро было страшно смотреть.

Вечные синяки под глазами, потекшая тушь, по которой можно понять, что она плакала, растрепанные и запутавшиеся рыжие локоны, которые отвратительно смотрелись у нее на голове, липкое тело, которое после клуба не поливалось струйками душа — все это было так несопоставимо с тем ангельским образом. А ведь прошло каких-то три недели.

Нэйтен приходил к ней каждое утро. Он поднимал Эбби с дивана или любого места, куда она успевала прилечь, будучи не в состоянии дойти до комнаты или гостиной, вел в душ, где заставлял ее привести себя в порядок, потом кормил ее завтраком, который принес из дома, ведь у нее в холодильнике мышь повесилась. Затем, прихватив жевательную резинку и бутылку воды, брал под руку, и они отправлялись в академию.

Фостер догадывался, в чем было дело. Не раз он замечал, как Уилсон со стороны виновато смотрел на Миллер, как она сама теряла интерес к учебе, хотя раньше ее было не оторвать от лекции, которую она с пристрастием строчила себе в тетрадь. Он хотел было с ним поговорить, но потом бросил это дело, подумав, что Эбби будет злиться.