Уилсон ударил ногой одну из лавочек, от чего та немного перекосилась, стиснул зубы, злясь не только на Рафаэль, но и самого себя, провел рукой по взъерошенным волосам и перевел взгляд в небо, такое голубое, без единого облачка. Он тяжело вздохнул и буквально закричал в небо, как будто оно его услышит.

Снова. Он снова разбил ей сердце, хотя поклялся сам себе, что больше такого не сделает, обещая, что с ним она будет счастливой…

Однако одно роковое утро может изменить все…

Ты просыпаешься и думаешь, что сегодня обязательно произойдет что-нибудь хорошее, даже не подразумевая, что где-то там к тебе крадется то, что перевернет этот день с ног на голову, оставит черный след в твоей памяти…

Томас сидел на промерзлой земле, едва припорошенной белым пушком, который исчезнет буквально через час после появления. Он сильно и почти до алой крови закусывал нижнюю губу, пытаясь таким образом заглушить внутреннюю боль. Каждая частичка его тела изрядно ныла от тоски и злости, отдаваясь куда-то в сердце, из-за чего Уилсон положил руку на грудную клетку, ничуть не уменьшая боль.

Он не замечал людей, что толпами проходили мимо него, прямо и беспардонно тыча в него толстыми пальцами, ведь пелена застелила его глаза, а в голове крутилось лишь имя одной рыжеволосой девушки. Томас кулаками потирал глаза, пытаясь избавиться от иллюзии, зарывался длинными пальцами в темно-каштановые волосы, сильно оттягивая и чуть ли не вырывая их.

Внутри, словно проснувшийся вулкан, бушевали эмоции, которые так и норовили вырваться наружу в виде гнева и презрения не только к себе, но и к окружающим. От осознания того, что он косвенно, но все же причинил ей боль, заставляя ее снова страдать, Томасу становилось только хуже, и если бы он мог себя наказать, то сейчас бы сделал это, не щадя собственного тела и не оставляя на нем живого места.

Перед глазами, словно картинки на слайде, проносились их тихие и приятные вечера, наполненные заботой и любовью, от чего слезы горечи норовили вырваться из глазниц, выдавая своего обладателя. Он вспомнил бал, на котором их тела слились в страстном танце, поиски той самой незнакомки, которая заставила биться его сердце сильнее, вечерний пирс, освещённый желтыми огнями, где он наконец-то впервые поцеловался с Эбби, не желая отрываться от ее нежных губ, к которым он так сильно мечтал прикоснуться. И вот, когда он был в шаге от счастья, на него свалилась огромная полоса неудач, коварная женщина по имени Рафаэль, которая одним словом, одной паршивой бумажкой разрушила то, что Томас так долго строил, словно башню из песка, постоянно крушащуюся от колыхания ветра.

Он уже не пытался встать с холодной земли, чтобы побежать за ней дальше, понимая, что это самый бесполезный поступок, ведь сейчас она не станет его слушать, считая его предателем и виновником в их отношениях, которые сегодня начали трещать по швам, словно какая-то тканевая игрушка, у которой вот-вот оторвётся рука или нога. Томас не смог уберечь ее, позаботиться о ней, как обещал это сделать ещё тогда, когда Эбби, безнадёжно рыдая, сидела привязанная толстыми веревками в квартире Ральфа Рочестера, всеми силами желающего покуситься на ее светлую жизнь. Он и в самом деле чувствовал себя предателем и лжецом, что напрасно давал обещания, от чего его желудок выворачивало наружу. Он впервые в жизни чувствовал презрение к самому себе, некую безнадежность и беспомощность, от которой ему не по силам избавиться в данный момент.

Он поднял голову высоко в небо, жадно глотая прохладный воздух, заполняя легкие долгожданным и желанным кислородом, прикрыл веки, которые немного отяжелели, словно на них был возложен тяжкий груз, откинулся снова на землю, полностью распластавшись на ней, словно на царской перине. В эту минуту он чувствовал успокоение и умиротворение, полностью овладевшем им, а душа словно отправилась в рай, почти покидая его тело.

Пару минут Томас лежал, никак не шевеля конечностями и громко, истерически смеясь, будто какой-то сумасшедший, только что сбежавший из клиники и ощутивший свободу. Он полностью обезумел, не совладал с собой, а прохожие с жалостью в глазах смотрели на него, что-то шепча себе под нос.

Скрип подъездной двери, что с характерным звуком распахнулась перед лицом какой-то старушки, не заставил Уилсона приоткрыть глаза, а громкий стук каблуков, что с каждой минутой приближались к нему, не побудил его насторожиться. Рафаэль легкой и деловитой походкой направилась к Уилсону, изящно откидывая светлые волосы назад, заставляя многих мужчин оборачиваться.

Она опустилась перед ним на колени, аккуратно кладя ладонь на его грудную клетку, ощущая сбившееся и неровное дыхание, страдальчески посмотрела на него, щёлкая пальцами перед его лицом, пытаясь привести его в чувства, что оказалось абсолютно бесполезным занятием.

Томас с отвращением откинул голову набок, приоткрыв веки и устремив взгляд куда-то в даль, где шли два пешехода, мирно держась за руки, улыбнулся, представляя на их месте себя и Эбби, но потом уголки губ приняли обратное положение, а уста сжались в тонкую полоску.

Рафаэль положила одну руку под спину, а другую — на живот Уилсона, пытаясь хоть немного приподнять его с земли, от которой так и веет холодом, но ее попытки оказались тщетными, ведь тело Томаса было вовсе неподатливым.

— Томми, пожалуйста, — чуть ли не шепчет та с ноткой беспокойства в голосе. — Позволь помочь тебе, ведь ты можешь заболеть пневмонией.

Но ее слова словно об стенку горох, ведь Уилсон пропустил их мимо ушей, как будто их не было. Он с отвращением убрал от себя эти руки, окутанные чёрными кожаными перчатками, принял сидячее положение и посмотрел в ее глаза, пытаясь найти хоть капельку совести и честности в них, но видел в них лишь пустоту.

— Знаешь, все, что можно, ты уже сделала, — он резко вскочил с земли, отряхивая своё чёрное замшевое пальто и поправляя в нем воротник. — Ты испортила мне всю жизнь. Лучше бы ты никогда в ней не появлялась. Ты как заноза, прилипала. Я ненавижу тебя и хочу, чтобы ты с этой липовой справкой катилась куда подальше, оставив меня в покое!

Томас поднял с земли свой кожаный портфель, подаренный его коллегами на его двадцати пятилетие, и подбежал к своему джипу, желая побыстрее исчезнуть из взора назойливой Рафаэль, которая следовала за ним по пятам, что-то выкрикивая вслед.

— Милый, но это правда! — практически рыдая, выпалила та.

На минуту Уилсон остановился, разворачиваясь к ней лицом прямо перед своим джипом, зло, словно на какого-то врага, посмотрел ей в глаза, пытаясь усмирить свой пыл.

— Серьезно? Тогда почему у тебя практически не видно живота, раз ты на пятом месяце беременности?! — он указал пальцем на неё.

Рафаэль замялась, наверное, впервые в жизни не зная, что на это ответить. Ее глаза бегали из стороны в сторону, делая целый круг, а губы сжались в тонкую полоску от сильного волнения и напряжения.

Уилсон, недовольно цокая и покачивая головой, направился к двери, открывая свою машину, уселся на водительское кресло, не успевая захлопнуть дверцу, на которой покоилась рука Рафаэль.

— Потому что у нашего ребёнка небольшая патология. Для такого срока он плохо развивается. Поэтому мне нужны деньги, чтобы он был здоровым, — на одном дыхании говорила та.

— Слушай, я больше не верю ни одному твоему слову, но если тебе нужны от меня деньги, то ты их получишь и оставишь меня и Эбби в покое!

Уилсон скинул ее руку с дверцы, с приложенной силой захлопывая ее, завел плавно джип и тронулся с места, жадно вцепившись длинными пальцами в баранку.

Рафаэль, брошенная и разочарованная, лишь успела приоткрыть рот, издавая тихие всхлипы, приложила руку к устам и обессилено упала на землю, крепко сжимая в руках лакированную сумочку, кое-где царапая ее ногтями. Из глаз в открытую полились слезы, оставляя на щеках мокрые и соленые дорожки, а рука потянулась в карман сумочки за телефоном.