— Не смей тереть так сильно, глупая девчонка! Всю краску отдерёшь!

Матрона, спускающаяся с лестницы, очевидно, и была Мерулой.

Рус понятия не имел, как называется эта шелковистая ткань, но знал, что она очень дорогая. Потому что его жена всегда надевала тунику из похожего материала, когда отправлялась на праздник — а там она непременно задевала краем наряда за светильник и прожигала в нём дыру. Мерула производила впечатление женщины более осторожной. Её фигура была задрапирована так, чтобы ткань подчеркнула её стройность и элегантность. Волосы почти естественного чёрного цвета были убраны в высокую причёску, лишь несколько коротких локонов выбивались и обрамляли её лицо. Рус также заметил, что глаза у неё подведены чёрным, губы накрашены красным, а щёки слегка подрумянены. То был весьма искусный макияж. Лишь складки, тянущиеся от крыльев носа к уголкам губ, немного портили дело и подсказывали, что Мерула вряд ли выглядит столь же хорошо при дневном свете.

Складки стали глубже, когда, увидев Руса, она изобразила улыбку.

— Гай Петрий Рус, — представился он, вставая. — Медикус при Двадцатом легионе.

— Гай Петрий. Ах да, новый доктор. Мои девушки предложили вам выпить?

Он кивнул.

— Могли бы мы поговорить в каком-нибудь более уединённом месте?

Мерула хлопнула в ладоши.

— Все вон отсюда!

Девушки тут же прекратили работу. Хлоя бросила тряпку И поманила мальчишку за собой в кухню.

— Спасибо, мальчики, — сказала Мерула.

Басс и Стикх переглянулись, затем дружно поднялись и вышли на улицу.

— Итак, уважаемый доктор, — Мерула уселась напротив, — чем могу быть вам полезной?

Рус почесал за ухом. Именно он сейчас должен был сообщить неприятные новости этой матроне, и к тому имелись самые веские основания. Главное, Валенс с самого утра был занят в госпитале, а младший дежурный офицер, в чьи обязанности это входило, опаздывал на деловую встречу.

«Ну, сами понимаете, как это делается, — объяснял он, сидя верхом на лошади и вытянув вперёд одну ногу, чтобы грум мог потуже затянуть подпругу. — Просто дайте им понять, что мы принимаем всё это всерьёз и близко к сердцу. При этом — никаких обещаний с нашей стороны, ясно?»

Рус снова откашлялся, в очередной раз напомнил себе, что эта женщина не является его родственницей, и начал:

— Боюсь, у меня для вас плохие новости.

Мерула ответила ему долгим взглядом, затем опустила голову и прикрыла глаза рукой с накрашенными ногтями.

— Речь идёт о...

— О Софии? — сказала она.

— Да.

— Этого я и боялась. — Женщина вздохнула. — Хоть сто, хоть тысячу раз говори этим девушкам — всё равно не слушают. — Она подняла на него глаза. — Что с ней?

— Её тело было найдено в реке позавчера, оттуда его привезли к нам в госпиталь. И вот вчера поздно вечером его опознали.

— Она пробыла у нас всего десять дней, — сказала Мерула, видимо объясняя, почему никто из работников госпиталя, многие из которых были близко знакомы с девушками из местной таверны, не узнал Софию. — Так она утонула?

— Там оказался... э-э... — Рус запнулся. — Короче, всё горло у неё в синяках, — выпалил он. — И шея сломана.

— Понимаю, — протянула Мерула и покачала головой. — Бедная глупышка София!..

Бедная глупышка София, оказавшаяся в морге голой, в грязи и практически лысой, так и осталась бы никем не оплаканной, если бы не один любопытный, которому в морге делать было нечего. Он опознал её по родинке на бедре.

— Семья у неё была?

Мерула отрицательно покачала головой.

— Наверное, вы и представления не имеете, кто это мог быть?

— Кто мог воспользоваться беспомощностью и беззащитностью девушки, приехавшей немного подработать? Вне армейской базы?

Ответа у него не было.

Мерула покосилась в окно. Один из вышибал стоял на противоположной стороне улицы, привалившись спиной к стене пекарни, и что-то жевал.

— Мальчики, конечно, будут винить себя за то, что недоглядели. Но не могут же они охранять девушек и днём и ночью. — Красные губы искривились в горькой улыбке. — Когда София исчезла, другие девушки подумали, что она сбежала с каким-нибудь посетителем. Такое иногда случается.

— Почему вы не сообщили о её пропаже?

— Дел по горло, вот почему. Собирались сообщить её имя охотнику за беглыми рабами, но, даже если б её и нашли, ни к чему хорошему это не привело бы. Просто она не годилась для этой работы.

— А когда вы видели её в последний раз?

— Пять дней назад. В самом начале вечера. Должно быть, улизнула, воспользовавшись тем, что никто не смотрит.

— И вскоре после этого умерла, — мрачно заметил Рус.

— Постараюсь отдать все распоряжения о похоронах и не затягивать с этим, — торопливо вставила Мерула.

Рус поднялся, испытывая огромное облегчение. Кивком поблагодарил женщину, когда та рассыпалась в благодарностях. Её выдержка облегчила ему задачу.

В ту же секунду девушки дружно выскочили из кухни. Похоже, они подслушивали за дверью. Рус прошёл мимо Стикха, как вдруг его окликнули:

— Господин?

Он обернулся и увидел Хлою, девушку с цепочкой.

Она робко переминалась с ноги на ногу, но всё же спросила:

— Так вы не знаете, кто это сделал, господин?

Рус покачал головой.

— Нет, — ответил он, — не знаю. Но если вдруг ты вспомнишь что-то подозрительное, обязательно приходи в форт. Спросишь там дежурного офицера и всё ему расскажешь.

Она метнулась к двери. Но толстяк уже был там. Тогда она спряталась за горой бочонков. Он кинулся к ней. Она хотела незаметно выползти. Бочки покатились по полу. Она хотела вскочить на ноги, но поскользнулась. Нога попала во что-то мокрое и липкое. Запах пива смешивался с вонью изо рта толстяка. Он нависал над ней, замахиваясь палкой, с искажённым в злобном крике ртом. Она подняла руку, пытаясь защититься от удара. Палка грозно просвистела в воздухе. Она услышала треск. Боль была просто невыносимой...

Снова она в этой белой комнате. Снова по всей руке, отдаваясь в каждом суставе и косточке, пульсирует боль. Но руки своей она не видит. Рука спрятана в толстой белой повязке и лежит на груди.

Получается... она всё ещё жива. Не ушла из этого мира.

Дверь открывается. Она быстро зажмуривается. На лоб ложится чья-то рука. На латыни — до чего же безобразный язык! — мужчина заявляет, что жара у неё нет.

— Зато ей снятся кошмары, — говорит всё тот же мужчина.

Очевидно, кому-то другому. Она притворяется спящей, пытается не моргать и не морщиться, когда он начинает снимать бинты и перевязывать ей руку заново. А затем два мужских голоса рассуждают о послеоперационной лихорадке, распухании и прочих вещах, в которых она ровным счётом ничего не смыслит.

«Кошмары...»

Должно быть, она кричала во сне. Одна надежда, что не по-латыни. Она пытается вспомнить, какие видела сны, но мысль блуждает где-то далеко-далеко, старается уйти от боли и противных горьких лекарств, которые заставляет её пить этот человек. Он уже сказал, что избавил её от толстяка, но что он об этом знает?.. Стоит только заснуть от этих его лекарств, как толстяк тут же появляется снова.

Нет, и другие сны ей тоже снятся. Мужчина, одетый во всё зелёное, придерживает её и что-то нашёптывает на ухо, а в это время волки рвут зубами её руку. Эхом доносятся голоса, хлопают двери. Поют птицы. Солнце, но не круглое, а с четырьмя углами...

Нет. Довольно. Она должна постараться мыслить ясно и чётко.

«У солнца нет никаких углов. Просто не бывает. В белой комнате есть квадратное окно, в стене. Я лежу в белой постели. Высокий стол на тонких ножках, он стоит рядом с постелью. На столе — чёрная чаша и кувшин. У двери — табурет».

Мужчина, который принёс лекарства, придвигает этот табурет к постели, наклоняется и спрашивает: «Quid nomen tibi est?» Говорит таким тоном, точно с маленькой девочкой.