Рус поднялся и приблизился к нему.

— Надо полностью закрасить это имя, а не стирать. Чтобы ничего не было видно.

Маляр щурясь смотрел на стену.

— «Мариам кусается», — прочёл он вслух.

Затем приблизился и начал стирать и эти слова тряпкой.

— С этим народцем без работы не останусь. Не могут, видно, удержать своих девушек.

Он наклонился над коробкой и извлёк кисть. Затем затеребил пальцами серебряный амулет в виде фаллоса, что свисал с цепочки на шее. Потом макнул кисть в краску и одним махом превратил имя София в белую полоску, ярко выделяющуюся на фоне уже посеревшей от непогоды стены.

— Не повезло бедняжке, вот что я тебе скажу, — заметил он. — Хотя и другую тоже вполне могли прикончить.

— Какую другую?

— Ну, ту, что сбежала с моряком. — Он протянул руку и стал ещё гуще замазывать белилами надпись «Эйселина». — Уже никогда не вернётся.

— Сдаётся мне, я видел человека, который её знал, — заметил Рус. До сих пор ему просто в голову не приходило, что пропавшая подружка сторожа могла работать в таком месте.

Мужчина усмехнулся.

— Да, здесь такие не редкость.

Эйселина, по всей видимости, успела обзавестись немалым числом поклонников, и невезучий сторож явно не стоял во главе этого списка.

Маляр снова отошёл и щурясь осмотрел стену.

— Прямо как лоскутное одеяло. Сколько раз им говорил, что надобно всё заново перекрасить, но эта дамочка ох как не любит расставаться с денежками. А ты, стало быть, знал эту Софию?

— Нет.

— Здесь происходит что-то странное, вот что я тебе скажу. Недаром у неё было предчувствие.

Рус, проведший большую часть профессиональной жизни в борьбе с суевериями, не мог удержаться и не спросить:

— С чего это ты взял?

— Вообще-то тогда я значения не придал, но как-то раз работал тут, а она высунулась из двери, взглянула на меня и говорит сахарным своим голоском: «А ты меня неправильно написал». Ну, тут я посмотрел и вижу — действительно. Вместо одного два «эф». Я поправил, тут она и говорит: «Впрочем, не важно. Мог бы и не поправлять. Я всё равно здесь ненадолго».

Маляр снова прикоснулся к своему талисману, затем достал кисть и провёл по стене. Рус присмотрелся. Имя София было написано правильно, с одним «эф». И от прикосновения кисти стало ещё незаметнее.

— И всё равно я сделал как следует, — добавил маляр. — Я человек добросовестный, особенно что касается работы. — Он сунул кисть в горшочек с краской. — Хотя, конечно, мог бы и не беспокоиться.

Он взял кусок угля.

— Надобно маленько развеселить людей, — и рядом с тем местом, где слабо вырисовывалась надпись «Мариам кусается», вывел крупными буквами: НОВАЯ ПОВАРИХА. — Мерула сказала, что это надо написать большими буквами, — пояснил он. — Чтобы все видели и знали. Хочет восстановить честное имя после той истории с устрицами.

— Так она что же, уволила прежнюю повариху? — спросил Рус.

— Да. Велела ей собрать вещички и отправила к работорговцу. Ещё хорошо, что тот врач не умер, иначе бы ей несдобровать.

— И много ещё народу отравилось?

— Да только один, — ответил маляр. А затем, сосредоточенно хмурясь, ещё раз очертил букву Н, чтобы была ярче. — Ей ещё повезло, вот что я тебе скажу.

— Но тому доктору не повезло.

— Да, так говорят, — задумчиво протянул маляр. — Хотя вообще-то странно, что только он один отравился. Ладно, будем надеяться, этого больше не случится. Как-никак новая повариха...

ГЛАВА 10

День выдался непростой, одна неудача и нелепость следовала за другой. Добравшись до терм, Рус перепутал женскую половину с мужской и довольно долго простоял у дверей. («Женщины только до шести, господин, вон же, на двери написано...») Днём к нему прислали сигнальщика, парень не заметил какого-то препятствия, споткнулся и упал, и теперь рану на голове надо было зашивать. Раздражённый тем, что пациент старательно избегает встретиться с ним взглядом, Рус после обработки раны настоял на проверке зрения. И через несколько секунд обнаружил не только прогрессирующую катаракту на обоих глазах, но и то, что несчастный старательно и ловко скрывал этот факт от своих сослуживцев. Плохое зрение — это конец карьеры для любого солдата. А сигнальщик с прогрессирующей катарактой — это уж слишком, полным инвалидом он мог стать очень скоро.

— Да я нормально справляюсь с работой, господин.

— Вот как? — Рус указал на прикреплённый к стене в дальнем конце комнаты пергамент. — А ну, прочти, что там написано.

Мужчина поднял голову и посмотрел, но совсем не туда, куда указывал Рус, а влево, на пустую стену. Потом слегка склонил голову набок, пробуя присмотреться периферическим зрением.

— Освещение тут у вас слабовато.

Рус промолчал. Мужчина обхватил забинтованную голову руками.

— Моя девушка думает, это болезнь, — пробормотал он, — и что я скоро поправлюсь.

— Ну а другим врачам ты показывался?

Сигнальщик отрицательно помотал головой.

— Как-то не было нужды, — ответил он. — С моим отцом произошло в точности то же самое.

Тут у Руса возникла идея, но он решил пока что не обнадёживать парня. Просто сказал:

— Мне надо посоветоваться с коллегой.

Сигнальщик горько рассмеялся.

— А он что, умеет творить чудеса? Потому как, если умеет, можете сказать ему, что у меня на содержании двухлетний ребёнок. И ещё моя подружка беременна.

— Ну а другие члены семьи имеются? — спросил Гай.

— С моей стороны больше никого. А её родственники хотят, чтобы я продвигался по службе. Только тогда разрешат нам пожениться. — Он выдержал многозначительную паузу, как бы подчёркивая иронию сказанного. Теперь понятно, что никакое продвижение его не ждёт, что его освободят от службы по медицинским показаниям, а заодно освободят тем самым и от брачных уз. Он поднял на Гая глаза. — Нам очень нужны деньги, доктор. Не могли бы вы... Ну, не говорить об этом никому, хотя бы некоторое время?

Рус нахмурился.

— А что, если тебя отправят на поле боя? Ведь там ты будешь представлять не меньшую опасность для нас, чем враг.

— Ну, до сих пор как-то справлялся со службой.

— И кто же, интересно, тебя прикрывал?

Сигнальщик не ответил.

И вот, после некоторого размышления, Рус сказал:

— Ты получил серьёзную травму. Повреждение головы. Не мешало бы понаблюдать за тобой пару дней.

И он оставил сигнальщика в госпитале. Затем занялся осмотром других пациентов и, закончив его, сел писать письмо врачу, специалисту по глазным болезням, с которым познакомился на корабле. Особой уверенности в том, что тот откликнется на просьбу, у Гая, конечно, не было. Даже если тот согласится осмотреть больного, затем потребуется сложное хирургическое вмешательство, и вовсе не факт, что оно закончится успешно как для пациента, так и для лекаря. Мало того, могут возникнуть опасные осложнения, и вмешательство только ускорит наступление слепоты.

По пути к дому Рус какое-то время наблюдал за рабочими, занятыми починкой крыши терм. И внезапно страшно пожалел о том, что не выбрал специальность, где любую оплошность можно исправить с помощью молотка или лопаты белой глины.

Он уже сворачивал за угол, как вдруг кто-то окликнул его сзади:

— Господин?

Рус остановился. За ним спешил один из больничных санитаров.

— Вас там очень ждут, господин!

— Валенс сейчас на дежурстве, — ответил Рус, лелеявший надежду заняться наконец своей книгой.

— Нет, господин, нужны именно вы.

— Кому это я понадобился?

— Второму центуриону, господин. Вы должны явиться к нему, и немедленно.

— К тебе имеются вопросы, Гай Рус, — начал второй центурион и выложил мускулистые руки на стол, который казался слишком маленьким для него. А затем окинул Руса многозначительным взглядом, словно говорящим, что не потерпит в ответ никакой чепухи.