— Мало того что бордель, так ещё налоги не желают платить. Замечательно!

— Тогда потолкуй по душам с Приском. Я слышал, у него прекрасный новый дом, просторный. Может, он сдаст тебе одну комнатку.

— Может, и поговорю, — ответил Рус. Сказал он это специально, чтобы увидеть, как вытянется физиономия у Валенса.

Мерула, облачённая в новый сногсшибательный шёлковый наряд, слегка вразвалочку прошла по пустому залу для посетителей, и Рус подумал: не такой он представлял себе свою домовладелицу.

Элегантно выщипанные бровки приподнялись дугой. Очевидно, он не принадлежал к типу постояльцев, о которых ей приходилось врать сборщику налогов.

— Это не для меня, — пояснил Рус.

— Для друга?

— Не совсем. — Он поймал себя на том, что чешет за ухом. Нет, от этой дурной привычки пора избавляться. Клавдия утверждала, что он чешет за ухом, когда лжёт, а это означало лишь одно: они плохо понимали друг друга. Он сжал руку в кулак и опустил на столик, где были выцарапаны инициалы одного из легионеров. Причём автор этой художественной резьбы по дереву счёл: двух букв будет мало — и изобразил рядом количественный фаллос. — У меня есть женщина-рабыня, которую я не могу использовать в работах по дому и которой надо где-то жить. Ну, и один из моих коллег подсказал, что вы, возможно, сумеете помочь.

— Ага. Так это тот офицер из госпиталя?

— Да, — ответил Рус и вдруг понял, как надо действовать дальше. — Уверен, вы его знаете. Он недавно побывал в вашем заведении и после этого не мог несколько дней приступить к работе.

Мерула искусно изобразила удивление. Неужели она искренне надеялась сохранить в тайне, что здесь подают несвежую, опасную для здоровья еду?

— Так вам известно о...

— Ни слова больше об этом.

Рус увидел, как на лице женщины промелькнуло облегчение. Он оказался прав: они до смерти боялись, что Валенс может подать на них в суд. Помолчав секунду-другую, хозяйка заведения выдавила:

— Что ж, думаю, мы сможем подыскать ей комнатушку.

Проблема была успешно решена.

Так, во всяком случае, казалось Русу до тех пор, пока Мерула не спросила:

— А девушка имеет опыт в этом виде работы?

Рус покачал головой.

— Она не может работать. Она больна.

— Не может работать? — Она изумлённо уставилась на него подведёнными глазами. — Так почему тогда ваш друг посоветовал направить её ко мне?

— Просто мы не можем больше держать её дома. Ей надо восстановиться. Ну а отослать жить в барак просто рука не поднимается.

Мерула поджала губки.

— Больна, говорите? Что у неё, лихорадка?

— Нет. Была сделана операция на сломанной руке.

— И вы решили, что со временем она поправится и станет пригодна для работы?

— Не вижу, почему бы нет. А пока что ей всего-то и нужно, что тихая комната и регулярное питание. Вы ведь сдаёте комнаты?

— О да! — Тут вдруг Мерула спохватилась: слишком уж категорично прозвучал ответ. — Правда, в данный момент у нас нет свободной комнаты, которая походила бы для больной и...

— Но отдельные свободные комнаты у вас имеются?

— Да, но...

Он поднялся следом за ней по лестнице, затем прошёл по скрипучим полам деревянной галереи, что огибала помещение. Вдоль неё тянулись двери, некоторые были распахнуты, и Рус увидел крохотные комнатушки с кроватями, покрытыми цветастыми одеялами и подушками. Вроде бы чисто. Относительно, конечно. Гай мог утешаться одной лишь мыслью, что он поселит девушку в борделе достаточно высокого для этих мест класса. Им даже сборщики налогов интересуются.

В темноте, в самом конце коридора, виднелась закрытая дверь. Мерула вставила ключ в замочную скважину.

Комната была пуста, если не считать скамьи у одной стены и матраса на полу. Мерула подплыла к окну, распахнула ставни.

Не успел Рус прокомментировать наличие железной решётки на окне, как она объяснила:

— Иногда мы храним в этой комнате разные припасы.

В дневном свете стали видны круги в тех местах, где на полу ставили сосуды с вином, капли свечного воска на скамье. Одна из ножек у неё была сломана, её заменяла подпорка — полено жёлтого дерева. Для пущей надёжности конструкция была прибита гвоздями к полу. Рус нагнулся, перевернул грязный, в пятнах, матрас. Солома, которой он был набит, отсырела и дурно пахла. Ещё хуже, чем у Валенса.

Мерула пустилась в объяснения, по какой причине эту комнату уже давно не использовали. Он перебил её:

— А мыши у вас есть?

Она нахмурилась.

— Девушка на особой диете?

— Я не имел в виду еду. Хотел узнать, бегают ли тут мыши. Едва успела она ответить, что не бегают, как Гай заявил:

— Поставьте сюда удобную чистую кровать — и я снимаю эту комнату.

Она была хорошенькая. Пожилые женщины часто говорили это её матери. А мама в ответ смеялась: «К тому же она это знает!» Братья тоже это знали, хотя скорее умерли бы, чем признали это. Иногда пахнущий пивом отец входил в дом и громко кричал: «А где моя дочурка-красавица?» И поднимал её, высоко вскидывал, сажал себе на плечи, а мама начинала сердиться и кричала на него: «Смотри ещё ударится головой о притолоку!» На несколько мгновений она становилась великаном, выше дверной задвижки, выше лошадей, могла видеть, что творится у людей в садах за изгородями, но вскоре отец опускал её на землю, игнорируя требовательные крики: «Ещё! Ещё!» Потому что у родителей много дел, потому что быть хорошенькой ещё не значит быть самой главной.

Мама, что-то бормоча и вздыхая, бралась за расчёску. Та цеплялась за мелкие колтуны, застревала в волосах. Такие блестящие, длинные золотые локоны нуждались в особом уходе. Она с трудом сдерживала улыбку. Мама хотела знать, чему она улыбается, а она уже понимала: её кузины, обычные маленькие девочки, не виноваты в том, что волосы у них длинные и прямые, падают отвислыми тусклыми прядями, и она должна быть с ними вежлива и мила, и...

И запах был просто ужасный.

Где-то на улице говорил мужчина, выпуская из себя безобразные твёрдые звуки, падающие, точно поленья.

Кто-то дёргал её за волосы. Кто-то вцепился и...

Вспомнился противный запах терм. Сверкание металлических ножниц.

— Нет!!!

Она резко открыла глаза, свободная рука вынырнула из-под одеяла и вцепилась в лицо склонившейся над ней девушки. Сломанную руку пронзила острая боль. Девушка отчаянно взвизгнула и ретировалась, из-под широкой коричневой юбки засверкали грязные голые пятки.

Ко времени, когда Тилле удалось подтянуться и сесть в постели, привалившись спиной к стене, в комнату проникла другая девушка, темноволосая, беременная. Чуть ли не на четвереньках обогнула кровать и уселась на деревянную скамью.

Тилла тут же вспомнила эту скамью. Вспомнила комнату. Посмотрела на руки девушки. В них ничего не было, а сами руки — грубые, покрасневшие от работы. Потом внимательно оглядела пол. Никаких ножниц в поле зрения.

— Ты кто? — спросила она.

Девушка покачала головой и указала пальцем на рот.

Этот же вопрос, только заданный по-латыни, произвёл тот же эффект.

Тогда она снова спросила по-латыни:

— Ты что, немая?

Девушка кивнула, вопросительно приподняла брови и указала на неё пальцем. Но она не ответила. Не так-то просто назвать своё имя, пусть даже ты приобрела его всего лишь вчера.

— Они велели тебе отрезать мне волосы?

Девушка снова покачала головой, вид у неё был встревоженный.

А потом приподняла руку и указала на несколько распутанных прядей волос. У самых их кончиков болталась расчёска, застряла, зацепившись за колтун. Получается, ей хотели помочь.

— Моё имя, — произнесла она по-латыни, — Тилла. — Эти слова вызвали на губах беременной приветливую улыбку. — Я здесь чужая. — Похоже, что эти последние слова так и остались непонятыми.