Рус поставил на стол лампу, толчком ноги захлопнул дверь в спальню и сдул пыль со стопки табличек для письма. Потом открыл первую, что лежала сверху, и уселся. «Лечение глазных ранений». О боги, он на месяцы застрял над этим разделом! Сегодня должен непременно закончить.

Он передвинул лампу, чтобы свет падал под более удобным углом, и начал читать написанное. На середине таблички остановился и с удовлетворением отметил, что Тилла перестала греметь на кухне посудой. Нет сомнений, девушка сожалеет, что показала нрав. Что ж, с этой проблемой он справился вполне достойно и теперь весь остаток вечера может посвятить «Лечению глазных ранений».

Палец дошёл до конца первой таблички, когда он вдруг осознал, что не помнит ни слова из того, что только что прочёл. Нет, это никуда не годится. Если уж ему читать скучно, чего тогда ждать от читателя? Он взял стило, снял нагар с фитиля острым его концом и попытался уверить себя в том, что автор книги столь ценного содержания не должен обращать внимания на элегантность стиля. Людям, желающим узнать нечто полезное и важное, вовсе незачем ждать от автора изысканности и занимательности изложения. Задача пишущего врача — особенно практикующего — предоставить чёткую и понятную практическую помощь, а не развлекать читателя смешными байками. Он отпил глоток вина и начал перечитывать всё снова, с самого начала, уже в более ярком свете.

Возможно, следовало оставить дверь в спальню открытой, на тот случай, если она будет тихонько ворчать и браниться.

Возможно, нет.

Сегодня вечером у него есть более важное занятие, и не стоит тратить время на размышления о том, чем может заниматься его рабыня.

Проблема с женщинами заключается в следующем. Что бы ты ни делал, чем бы ни занимался, они вечно недовольны. Вместо того чтобы поблагодарить за старания и усилия им угодить — порой весьма значительные, — они цепляются к каким-то мелочам, о которых ты не позаботился. Жалуются и раздувают из этого целую историю.

Что ещё он мог сделать для девушки? Ворваться в заведение и потребовать от Мерулы, чтобы та немедленно отдала ему Фрину? Похоже, Тилла не понимает, что в отсутствие официальной жалобы человека, пожелавшего заняться этим делом — а Рус вовсе не хотел им заниматься, — никто и пальцем не пошевелит ради спасения Фрины. Просто не обязан. Ни сегодня, ни наследующей неделе, ни вообще когда бы то ни было.

Тем временем, пока врач, приписанный к Двадцатому легиону, сидит здесь в мигающем свете лампы, с желудком, набитым куриным рагу, попивает вино и размышляет о судьбах девушек из сомнительного заведения, возможно, где-то, на далёком посту, лежит в темноте испуганный легионер. Несчастный ранен, но не может позвать на помощь даже санитара и, видят боги, больше всего жалеет о том, что ни он, ни его товарищи ничего не знают об оказании первой помощи.

Рус выпрямился в кресле, откашлялся и начал писать, заполняя центральную колонку в табличке.

Он исписал восковую табличку до самого низа, перечитал и начал вносить поправки, как вдруг услышал, что дверь в дом отворилась. Пришёл Валенс. Друзья пожелали друг другу спокойной ночи, потом Рус услышал, как хлопнула дверь в соседней спальне.

Из кухни не доносилось ни звука.

Рус перевернул табличку и начал заполнять её с другой стороны.

И очень удивился, услышав, как протрубил рожок заступившей на дежурство новой смены. Это означало, что писал он без перерыва часа два, если не больше.

Лампа начала шипеть, свет фитилька померк, когда он закончил наконец последнее предложение. Подрезал фитиль, чтобы сэкономить масло, положил табличку поближе к лампе и стал перечитывать написанное. Что ж, очень даже неплохо. Он положил табличку поверх стопки. Завтра же с утра надо приказать Альбану сделать хорошую копию.

Мысли его вернулись к Тилле и Фрине. Всё же логика в рассуждениях рабыни есть. Ситуация складывалась для Фрины не лучшим образом и, несомненно, будет становиться только хуже с каждым следующим часом, проведённым в этом заведении. Правда, теперь у неё есть защита как у дочери свободного человека. Закон рано или поздно — пусть лучше как можно скорее — придёт ей на помощь, чего не случилось с Софией, Эйселиной и несчастной Дафной. Но ни закон, ни армия не могли помочь или хотя бы как-то обнадёжить рабынь, владельцы которых заставляли их работать проститутками. У них был один выбор: покориться печальной своей участи. Или же покончить с собой. Или бежать. Даже если побег окончится полным провалом, для них это был единственный шанс, и о последствиях задумывались немногие. Остаётся надеяться, что история с волосами побудит второго центуриона к более решительным действиям и что Фрине не придёт в голову сбежать этой ночью.

Рус приподнял чашу с вином. Потом задул гаснущую лампу и направился к двери.

Секунду-другую он стоял на пороге, вдыхая тёплый воздух обеденной комнаты. Когда глаза привыкли к темноте, различил на кушетке маленькую фигурку, очертания её вырисовывались в тусклом мерцании тлеющих в печи углей. Он затаил дыхание и понял, как тихо она спит. Слышалось лишь лёгкое потрескивание углей да биение собственного сердца. Рус шагнул к кушетке.

Зашелестела ткань, фигурка зашевелилась.

— Хозяин?..

Он взял кочергу, затолкал несколько отлетевших угольков в печь.

— Эта история, что произошла утром, Тилла. Он едва не проломил мне голову.

— Это не случайность, хозяин.

— Как бы там ни было, а действовала ты правильно. Вот и всё. Ладно, спи.

— Спокойной ночи, хозяин.

Конец кочерги занялся желтоватым пламенем. Он понёс его к свече на столе.

— Хозяин?..

— Да?

— Я знаю, что вы хотите помочь Фрине.

Он уже направлялся к кухне со свечой в руке и резко остановился.

— Прости. Знаю, ты рассчитывала... надеялась на большее.

— Я ни на что не надеюсь, хозяин.

На кухне Рус налил себе воды, выпил. «Я ни на что не надеюсь, хозяин». Что ж, не удивительно, особенно с учётом того, что он знал о судьбах рабов ещё до прибытия в Деву.

На обратном пути в спальню Рус снова остановился возле кушетки, поставил свечу и кувшин с водой на стол.

— Пока не спишь, Тилла, — начал он, — хочу спросить тебя кое о чём. Нет... — он вскинул руку, — не надо, не вставай.

Она села на постели, подобрав под себя ноги и укутав плечи одеялом, с трудом подавила зевок. Собака, должно быть, спит с Валенсом, рядом с Тиллой на кушетке было свободное место. Но Рус предпочёл присесть на край стола. Случайно задел что-то ногой. Наклонился и увидел пару маленьких башмаков, аккуратно составленных рядом.

— Мне говорили, и не однажды, — сказал он, — что София умела читать и писать.

— Да, хозяин.

— Но мне сказали о ней далеко не всё.

Она нахмурилась.

— Я говорю своему хозяину всё, о чём он спрашивает.

— Хотелось бы знать, о чём умалчивают люди. Это имеет какое-то отношение к тому, что с ней случилось?

Где-то за стенами дома послышался хруст шагов по гравию, вскоре эти звуки замерли вдали. Наверное, солдат, возвращающийся после ночной смены, решил срезать дорогу, вот и прошёл мимо их дома.

— Ну а та, другая девушка? Что ты о ней знаешь?

— Эйселина? Так она убежала.

— Она с кем-нибудь встречалась?

— Её парень говорит, что это не он. И никто не знает, был ли у неё кто другой.

— Ну а что девушки думают по этому поводу?

— Никто ничего не знает, хозяин.

— А София? О ней и том, что с ней случилось, хоть кто-нибудь знает?

Тилла не ответила.

— Мерула тебе ничего не сделает, Тилла. Она далеко не дура. Никогда не посмеет тронуть чужую рабыню.

Светлые волосы спадали ей на плечи. Она принялась накручивать прядь на указательный палец.

— Ты рассказала мне о Фрине, и я постарался принять меры. Если б кто-нибудь сказал мне всю правду о Софии, я бы и тут смог помочь.