— Хочешь как лучше, а он кричит.

Освобождённый от пут и повязок, Фёдор повёл плечами, щурясь, посмотрел на князя:

   — A-а, Михаил Ярославич. Здравствуй.

   — Прости, Фёдор, что так-то... Заставь дураков Богу молиться, они лбы расшибут. Айда ко мне в шатёр, перекусим чего-нито.

   — Спасибо, Михаил Ярославич. — Фёдор слез с телеги, разминая ноги, направился к шатру.

   — Сысой, — позвал Михаил, — покорми князя Фёдора чем Бог послал.

   — Хорошо, — кивнул Сысой, откидывая полог входа. — Проходи, Фёдор Александрович.

Михаил Ярославич выговаривал послам:

   — Если вы так и Афанасия привезёте, я вам башки поотрываю.

   — Афанасия мы не выдаём, — нахмурился Степан Душилович.

   — Как так?

   — А так. Вече решило Афанасия не выдавать. Михаил Ярославич, смилуйся, не позорь ты нас.

   — О чести вспомнили, сукины дети. Ну что ж, может, вы и правы. Думаете, так уж мне хочется вас мордой в дерьмо тыкать? Хотя вы и заслужили того.

   — Михаил Ярославич, новгородцы предлагают тебе окуп, — сказал Беек, и Степан Душилович взглянул на него с неудовольствием: зачем, мол, сразу-то?

   — Окуп — это само собой, — сказал князь. — Сколько?

   — Не более пяти тысяч.

Степан аж крякнул от досады. Но Беек даже не взглянул в его сторону.

   — Ну что ж. Возьму с вас пять. Да, думаю, сразу-то не потянете.

   — Да, сразу мы не сможем.

   — Ладно. Потерпим, — совсем миролюбиво сказал Михаил Ярославич. — И вот что попрошу вас, передайте князю Афанасию, что я приглашаю его на переговоры. Как-никак мы с ним родня, неужто миром не договоримся? Мне, если честно признаться, — понизил князь голос и, оглянувшись, закончил ещё тише: — Мне самому не хочется татар на Новгород напускать: город, чай, не чужой.

   — Ладно. Передадим князю твоё приглашение, Михаил Ярославич. А уж ехать к тебе, не ехать, пусть сам решает.

   — Напомните ему, как я его принимал во Твери когда-то с красным ухом.

   — С каким красным ухом?

   — Он знает. Вы только передайте поточнее: «с красным ухом». Он приедет.

И действительно, Афанасий Данилович приехал к шатру Михаила через день в сопровождении Веска и нескольких гридей. Увидев выходящего из шатра князя, заулыбался:

   — Дядя Миша, здравствуй, — и легко соскочил с коня.

   — Здравствуй, Афанасий, здравствуй, — сказал Михаил, принимая его объятия и похлопывая по спине. — Эвон как возмужал. Рад, очень рад, что ты приехал. Идём в шатёр, поговорим.

Михаил Ярославич, пропуская в шатёр Афанасия, мигнул Сысою. Тот ответил согласным кивком: всё понял.

В шатре сели у походного столика на скрипучие плетённые из ивы седалища. Михаил взял корчагу, наполнил чарки.

   — Ну, давай выпьем, князь Афанасий.

   — За что, дядя Миша? — взял гость чарку.

   — За встречу и твоё недраное ухо.

   — Я что-то не понимаю, при чём ухо?

   — Да думал я тебя, Афоня, отодрать за ухо, как тогда Юрий. Помнишь? Но вижу, муж уж, не хотел тебя на людях ронять. Князь ведь.

   — A-а, — засмеялся Афанасий. — Ну, за недраное так за недраное.

И выпил чарку залпом. Михаил чуть пригубил свою, поставил на стол.

   — А ты что ж не пьёшь, дядя Миша?

   — Да не уважаю я хмельного. С отрочества не люблю.

   — Зря. Оно сердце веселит.

   — Ну, дай Бог, дай Бог, пусть тебя веселит.

В это время явился на входе Сысой и на вопросительный взгляд Михаила кивнул утвердительно: всё, мол, готово.

   — Ну что, князь Афанасий Данилович, — заговорил серьёзно Михаил. — Покняжил в Новгороде, пора и честь знать. Чужой стол занимать грех, Афоня. Нехорошо.

   — Но меня Юрий посадил, дядя Миша.

   — Юрий посадил, я ссадил, — князь поднялся с седалища. — Сысой, проводи князя под караул к Фёдору.

   — Но как же? Это ж нечестно, сам звал на переговоры... А сам...

   — Афанасий, я не хочу крови. Отправляйся под стражу, а я поеду город принимать, он как-никак мой. Сысой, делай, что велено.

И Михаил Ярославич вышел. А князь Афанасий неожиданно заплакал.

   — Это подло, это подло, — шептал он дрожащими губами, стукая кулаком по коленке.

   — Афанасий Данилович, зачем уж так расстраиваться-то? — сказал Сысой почти сочувственно. — Вот вы с Юрием по-подлому сделали. Михаил Ярославич, однако, не срамит тебя. Идём, Афанасий Данилович, не трави сердце.

   — Но я позову гридей, — вскочил Афанасий и крикнул: — Эй, ребята, ко мне!

   — Нет уж твоих ребят, князь.

   — Убили, изверги?

   — Зачем? Повязали, попленили, как положено. Идём, Афанасий Данилович, не упрямься.

Прибыв в Орду, в сущности, под татарской стражей, князь Юрий получил в своё распоряжение войлочную кибитку, стоящую на толстых деревянных колёсах, вросших в землю и увитых травой. Из этого явствовало, что кибитки давно не двигались с места. Подобных кибиток окрест было как кочек на болоте, несколько сот, если не больше. И меж ними дымили костры, на которых в котлах варилась немудрёная пища степняков.

Это и была столица Золотой Орды, клещом присосавшаяся к русским княжествам, угнетавшая, унижавшая их и, по мере возможности, ссорившая, а иногда и мирившая, разумеется не бескорыстно.

Алчедай разрешил князю Юрию взять с собой помимо наложницы двух слуг — Романца с Иваном. Именно это обстоятельство настораживало князя: «Неужто и впрямь на смерть везут? Ну разрешили б с дюжину хотя бы, а то всего двух. Не иначе, чтоб могилу выкопать и схоронить».

От этих дум кусок в горло не лез несчастному князю, сон не шёл. Даже ласки любвеобильной Стюрки не радовали: «Ишь, стерва, ластится, а убьют меня, тут же под Романца полезет, а то и обоих ублажать начнёт». Он порой ненавидел эту жаркую, жадную плоть, от которой совсем недавно терял голову и которой не уставал упиваться.

В пути он несколько раз пытался разговорить Алчедая, узнать от него, что ждёт его в Орде. Но тот с неизменной ядовитой усмешкой отвечал одно и то же:

   — Суд хана, князь.

   — И что мне может присудить хан?

   — То его воля, князь, что присудит, то так и будет.

   — Ну, а что он может присудить всё же?

   — Что царь пожелает, — ускользал Алчедай ящерицей.

«Вот чёрт косоглазый, — злился Юрий. — Знает же, бестия, всё знает. Не хочет заранее пугать. Боится, как бы не сбежал я. А куда тут сбежишь? Разве что зверю на закусь или разбойникам на потеху».

За время пути Алчедай изрядно потряс казну своего высокого спутника, особенно мягкую, вымозжив[202] несколько собольих «сорочек». А уж рядовые воины-татары откровенно клянчили всё, что видели, и сердились, если ничего не перепадало. За любую самую ничтожную услугу тут же требовали плату, не важно чем, хоть пуговицей от кафтана.

   — Они ж так нас без порток оставят, — ворчал Романец, пытаясь удержать князя от слишком «щедрых», по его мнению, подарков.

   — Эх, Романец, Романец, а нужны ли нам станут портки в Орде? — вздыхал Юрий, намекая на возможный конец свой.

   — Не печалься, Юрий Данилович, — утешал слуга. — Авось пронесёт. Даст Бог, откупишься, вишь, какие они жадные до дармового. Главное, сейчас не траться на эти рожи.

«А ведь он, пожалуй, прав, — задумывался Юрий. — В Орде надо дарить, дарить, дарить. Хватило бы казны». Из московской скотницы[203] Юрий забрал с собой более половины серебра. Хотел всё выгрести, но Родион Несторович отсоветовал:

   — Нельзя всю казну-то в дорогу волочь, Юрий Данилович. А ну налетят разбойники или ещё какие злыдни. Отберут. С чем останешься? К чему притечёшь? К пустой скитнице?

   — Но меня ж татары охраняют, Родион.

   — А татары что? Не разбойники разве? Может, они-то тебя и обчистят в пути. Надейся на них.