Прежде чем москвичи успели опамятоваться и взяться наконец за оружие, они потеряли едва ли не половину ратников. Князь пытался повернуть свой полк навстречу врагу, действуя более плёткой и глоткой.

   — Куда-а, сволочи?! Куда? — орал он, нахлёстывая людей направо-налево. — В копья! Где копья, гады?!

Но увы, копья у многих были прилажены в шатрах вместо стоек, там же на потниках лежали мечи, где воины почивали ночью.

Лишь новгородцы, только что прибывшие и не успевшие распоясаться, отчаянно сопротивлялись, хоть как-то сдерживая натиск тверичан, этим давая возможность москвичам спасаться бегством. Они горохом сыпались с крутого берега к реке и убегали по льду на другую сторону.

Очень скоро Юрий Данилович оказался во главе новгородской дружины и уже махал не плёткой — мечом, отбиваясь от наседавших на него тверичан. И вдруг сквозь крики, скепанье мечей, ржанье обезумевших коней до него донёсся чей-то крик:

   — Князя живьём, живьём берите!

«Это ж про меня, — мелькнула мысль где-то на краю сознания. — Только этого не хватало». Юрий видел, как грузно съехал с седла посадник и упал под ноги коня, как проткнули копьём сотского, пленение его самого не казалось простой угрозой. И тут рядом с князем выскочил на своём Рыжке Романец, крикнул:

   — Данилыч, уходим берегом.

И новгородская дружина, теряя бойцов, пошла на прорыв. И пробилась, истаяв едва ли не вполовину. Пробилась во главе с князем.

Михаил Ярославич не велел их преследовать:

   — Пусть уходят. К чему нам лишняя кровь... И тут делов хватит.

На поле только что отзвеневшей сечи действительно «делов» было достаточно. Подобрать раненых, пленить уцелевших, собрать оружие, коней, предать земле павших.

К изумлению великого князя, среди пленных оказалась жена Юрия Даниловича и брат Борис. Зная, кто она, Михаил Ярославич приветствовал её поклоном:

   — Здравствуй, княгиня. Надеюсь, тебя не ранили?

   — Нет, — отвечала сухо Агафья, оглядывая князя недобрым взглядом.

   — И ты, Борис, — с укоризной встретил молодого князя Михаил, — забыл мою хлеб-соль. Нехорошо.

   — И я, — вздохнул Борис Данилович и покраснел.

Победа Твери над Москвой была полная и безоговорочная. В руках Михаила Ярославича помимо рядовых воинов оказалась княгиня московская и юный князь.

   — Теперь у тебя есть за что покупать мир у Москвы, — радовался Александр Маркович.

   — Пожалуй, ты прав, — согласился князь. — С княгиней вот закавыка. Она ведь сестра хана. Не озлился бы Узбек.

   — А ты предложь ей жильё на выбор. Не станешь же её в поруб прятать?

   — Ты что? Княгиню-то?

Агафье было предложено: «Где желала бы жить — во дворце или в отдельной клети?»

   — В Москве, — отвечала княгиня.

   — Ну, Москва от тебя не уйдёт, — усмехнулся Михаил, вполне оценив горькую шутку пленницы. — А ныне, раз попала ко мне в гости, выбирай: дворец или клеть?

   — Клеть, — процедила сердито Агафья. — Никого видеть не хочу.

   — Ну и правильно. Там спокойней.

Для знатной пленницы освободили одну из тёплых клетей и поселили там. Сторожу было наказано выпускать её лишь до ветру, никого к ней, кроме поварих, не пускать, но и Боже сохрани обидеть чем.

   — Называй её только княгиней. Понял? — наказывал князь сторожу. — И чтоб был уважителен.

С Борисом было легче. Он встретил своего давнего друга Аксайку, даже обнялись на радостях. И Михаил Ярославич определил его в клеть к конюшему, наказав накрепко:

   — За Бориса головой отвечаешь, Аксай. Гляди, чтоб не утёк.

   — Не утечёт, Михаил Ярославич. Не боись. У меня не утечёт.

Остальных заперли в порубы, а кому места не хватило, распределили по посадам к зажиточным мужикам, пред тем оковав, чтоб не убежали. Там их обычно пристраивали к делу, особенно к помолу зерна на ручных мельницах: «Крути, брат, жёрнов, отрабатывай хлеб».

Вскоре явился в Тверь ханский посол Кавгадый в сопровождении татар. Прижимая руку к сердцу, льстил напропалую:

   — О-о, Михаил Ярославич, ты словно беркут пал на неслухов. А ведь я предупреждал князя Юрия: не лезь, не затевай ссоры. Не послушал, молодой, горячий.

Князь морщился, догадываясь, что льстит татарин не случайно, что за этим что-то кроется. Наконец перебил:

   — Ты с чем-то пожаловал, Кавгадый? Говори.

   — Михаил Ярославич, я увидел, какой ты великий воин. Будь же великим во всём. Не сообщай хану об этом.

   — О чём?

   — Ну об этой драке.

   — Как же так? Ты, посол хана, требуешь утаить от него эту замятию? Хотя сам должен донести о ней хану, ты ж ведь тоже потерял людей? Не так ли, Кавгадый?

   — Что делать, князь. Хан Узбек не велел мне воевать с тобой. И он очень станет гневаться, узнав о происшедшем. Гневаться на меня.

   — Но ты ж и не воевал. Ты, бросив стяги, бежал с поля боя, чем облегчил мне победу.

   — И за это мне не поздоровится, хан скажет с возмущением: как? татары бежали от русских? А я хотел твоей победы, Михаил Ярославич, хотел, чтоб ты наказал гордеца. Наказал. И давай забудем об этом. А? Я очень прошу, князь. Очень. Я за добро отплачу добром тебе. Вот увидишь.

   — Ладно, — пожал плечами Михаил Ярославич. — Я не стану говорить, если сам хан не спросит.

   — Вот спасибо, вот спасибо, — обрадовался татарин. — Век не забуду твоей услуги, князь.

На застолье, куда пригласил его князь, Кавгадый, перебрав хмельных медов, неожиданно предложил:

   — Давай я увезу ему жену-то. А?

   — Нет, — твёрдо ответил Михаил. — Жену я передам из рук в руки ему сам. Жену и Бориса в обмен на мир.

   — И правильно, — легко согласился посол, — чтоб впредь не затевал ссору. Очень даже мудро: ты мне мир, я тебе жену.

Понимая, что от ханского посла кое-что зависит, Михаил Ярославич отпустил его, не только напоив-накормив и отдав ему пленных татар, но и вместе с его спутниками щедро одарил. Провожая, сказал:

   — За княгиню Агафью не беспокойся, она в тепле и в холе у меня. А Юрию передай, что я склоняю его к переговорам. К мирным. Пусть сообщит мне, где желает со мной встретиться.

   — Хорошо, я передам. Я сведу вас.

Весть о разгроме повергла в уныние Москву, в которую стали возвращаться уцелевшие ратники. Промерзшие, обмороженные, голодные. Рядовые являлись, а князя всё не было. Наконец нашёлся свидетель, сообщивший Афанасию Даниловичу:

   — Князь ускакал с новгородцами.

   — А Борис? А княгиня?

   — Эти, кажется, в плену.

Вечером князь Афанасий говорил Родиону Несторовичу:

   — Вот меня ещё звал. Поехал бы, ныне б в петле болтался.

   — Да ну... Князь Михаил на это вряд ли решился бы.

   — Он мне сказал: ещё раз попадёшься, повешу.

   — Ну, это он припугивал.

Через несколько дней ввечеру прискакал из Твери гонец от великого князя:

   — Великий князь Михаил Ярославич ждёт князя Юрия для ряда.

   — Но его нет.

   — Где же он?

   — Видимо, в Новгороде.

Гонцу отвели для ночлега клеть, коня увели в конюшню, привязали к яслям с душистым сеном.

Мотря заявилась к Стюрке:

   — Слыхала?

   — Что?

   — Ну, эта-то, твоя разлучница, в полоне.

   — Ну и чёрт с ней. По мне, век бы её не было.

   — Ох, и дура ж ты, Стюрка, тебе само в руки плывёт. А ты?

   — Что плывёт-то?

   — Ты что? Не соображаешь? Мелешь: век бы не было, а сама и пальцем шевельнуть не хочешь.

Стюрка выпучила на «тётку» телячьи глаза, и вдруг её осенило:

   — Ты, ты... это?

   — Именно это. С гонцом отправишь гостинец дорогой княгинюшке.

   — Но у меня нет этаво...

   — У меня есть. Ещё с Польши в амулетке вожу. Вишь, и сгодилось. Стряпай пироги, запечёшь в какой-нито. И разлучницы как не бывало.

   — Тихо ты, — испуганно зажала ей рот Стюрка. — Не дай Бог услышит кто.