Долго стояли, уж начал князь худое про посланных думать: не струсили ли, не сбежали?

Но вот блеснул там огонёк, другой. Вот он побежал по какой-то кровле вверх. Вот осветил и купол Святого Спаса. И запылал Переяславль, соломенные пересохшие кровли вспыхивали почти мгновенно, не отставало и корье с дранкой.

Послышался сполох, ударили на нескольких колокольнях в набат. Через четверть часа в стороне Переяславля полыхало сплошное зарево.

Боярин догадался, чей это «Божий суд», но осудить господина не отважился. Зато князь сам повторил несколько раз злорадно:

— Раз ни мне, то и ни им. Вот. Так справедливей будет... ни мне, ни им.

Посланных гридей так и не дождались. Тронулись дальше, когда пожар уж на убыль пошёл. Многие догадывались, что гридей просто убили там. Таков уж русский закон — смерть зажигальникам на месте. Правильный закон.

У татар мир и тишина тоже всегда на волоске висели. Почти каждый темник, а тем более родственник хана, мечтал о золотоордынском престоле. Племянники завидовали дяде, восседавшем на троне, сыновья — отцу, особенно если он слишком долго заживался. Братья злились на царственного брата: чем он нас лучше?

Хан Золотой Орды Тохта считал — Ногай слишком зажился. Но неожиданно ему донесли, что и на него самого зреет заговор, и не где-то, а прямо под боком. Телебуга с Солгуем сговариваются убить Тохту.

   — Когда? — спросил Тохта доносчика Акчу.

   — Когда ты на охоте будешь, — отвечал тот.

   — Слушай, Акча, хорошо слушай, — похвалил Тохта. — Ты мои уши, ты мои глаза у Телебуги. Будет тебе от меня большая награда.

Недели раньше не проходило без охоты, а тут вдруг не стал хан на охоту выезжать. Самое время на лебедя ехать, а хан из дворца носа не кажет.

Насторожились Телебуга с Солгуем: неужто пронюхал о заговоре Тохта? Стали гадать: через кого мог? И вышли на Акчу. Именно его несколько раз замечали у дворца Тохты. Вот тебе и нукер[147], хозяина предаёт. Такому жить нельзя. Тихо, без шума задушили Акчу в кибитке Телебуги, завернули в кошму, а ночью вывезли к протоке, бросили в воду: плыви, Акча, корми рыб.

Хан догадался, почему исчез Акча и что с ним сталось. Призвал к себе брата Дюденю, сказал ему:

   — Телебуга с Солгуем предатели, надо убить их.

   — Они шибко богатые и сильные, это не так просто, повелитель.

   — А ты бедный? Да? — съязвил хан. — У тебя на боку вон царская сабля. Она что, для красы висит? И потом, если убьёшь их, возьмёшь их богатство и жён.

   — Хорошо. Я исполню, как велишь.

   — Исполни. И головы их привези мне. Я хочу им плюнуть в глаза.

Дюденя, опытный воин, понимал, что открытое нападение на ставку Телебуги успеха не принесёт. Решил налететь ночью. Собрал своих охотников, сказал им:

   — Телебуга с Солгуем замыслили худое против хана, они предатели. Великий хан велел убить их. Сегодня ночью, как прокричит первый петух, нападём на ставку предателя.

   — Чьи сотни пойдут?

   — Ничьи. В захвате участвуете только вы и я. Возле кибитки Телебуги не более полусотни нукеров. Чтоб в темноте отличить своих, повяжемся белыми платками.

Однако Телебуга с Солгуем приняли свои меры и даже чуть было не повздорили:

   — Зря убили Акчу, — сказал Солгуй.

   — Почему зря? Предателю положена смерть.

   — Акча исчез, Тохта сразу догадался. Видел, брата Дюденю призывал. Зачем?

   — Ну и что?

   — А Дюденя к себе сотников вызывал. Зачем?

   — Ну мало ли. Впрочем, надо и нам своих на всякий случай приблизить.

И вот не полусотня нукеров стала охранять ставку Телебуги, а около трёхсот воинов затаилось по кибиткам и возам в окружении своего темника. И когда прокричал первый петух и сотня дюденевских сотников под командой самого темника кинулась на ставку Телебуги, там, словно из-под земли, явилась стена воинов.

Их было так много, что нападавшие сразу же стали нести потери, а увидев большое превосходство врага, попятились и вскоре побежали вместе со своим воинственным темником.

Теперь их белые повязки служили им худую службу, выдавая их преследователям. Дюденя первым догадался сбросить платок с головы и укрыться под одной из телег.

В этой ночной вылазке Дюденя потерял едва ли не половину своих сотников. После этой ночи началась борьба в открытую.

Уже на рассвете дюденевские сотни окружили дворец Тохты, как самые преданные великому хану.

В ставке Телебуги тоже шло накопление сил. Воинам говорили, что хан хотел убить Телебугу и истребить весь род его, а также и Солгуя со всей семьёй. За что — не объясняли, захотел, и всё.

Но вот от хана Тохты прискакал посланец, его пропустили к Телебуге.

   — Хан приказал, чтоб ты, Телебуга, и Солгуй прибыли к нему во дворец.

   — Зачем?

   — Он сказал, что сам хочет разобраться в ночной драке.

   — Ха-ха. Какой умный хан. Не вышло наскоком — зовёт манком. Я ему не суслик на свист являться.

Выслушав ответ Телебуги, Тохта поморщился и молвил негромко:

   — Ну что ж, нож брошен, поднимем его.

И зашевелился, загудел Сарай-Берке[148] — столица Золотой Орды, — словно встревоженный улей. Город стал расползаться. Вчерашние соседи вдруг становились врагами. Вечером вместе хлебали из котла сурпу, а утром:

   — Ты за кого?

   — Я за хана Тохту.

   — Ну и дурак. Что хорошего тебе сделал хан?

   — Но Телебуга предатель.

   — Телебуга герой, он поднял саблю против насильника.

   — Да тебя убить мало.

И убивали друг друга прямо во дворе. Но чаще тут же разъезжались, не желая жить рядом с предателем, с перемётчиком.

А меж тем в обеих ставках шли беспрерывные совещания.

   — Ну, что будем делать? — спрашивал Телебуга союзника. — На охоте б убили — и шито-крыто. А теперь?

   — Да. Сорвалось. Придётся уходить к Ногаю.

   — Да ты что? Ногай меня не любит.

   — А Тохта любит? Да?

   — Ногай на меня за Тверь сердится. Я после Дюдени ходил с Тахтамиром на Русь, и Тверское княжество мы малость пограбили.

   — А почему Тверское?

   — Другие-то почти все Дюденя поскрёб. Откуда нам знать было, что у тверского князя ярлык от Ногая. Может, Тахтамир знал, но я нет.

   — Да, — вздохнул Солгуй. — Но, если мы не уйдём, Тохта сзовет всех темников со степи и сомнёт нас. Раздавит как тарантулов.

Как ни прикидывали заговорщики, получалось, что надо уходить, и чем скорей, тем лучше. Решили умаслить Ногая, подарить ему бахтерец с золочёными бляхами, шлем и саблю дорогую.

Едва ли не половина Сарая снялась вдруг с места и стала перебираться через волжские плёсы на правый берег. Ржали кони, мычали испуганно коровы, блеяли овцы. Всё, что могло плавать, использовалось для переправы телег, разобранных кибиток. Те хозяева, чьи стада паслись на правом берегу, счастливчики были, потерь не понесли. А кто перегонял скот через плёсы, понёс немалые убытки — много животных утонуло, особенно овец.

В ставке Тохты сразу узнали, куда направляются Телебуга и Солгуй.

   — Прекрасно, — потирал руки Тохта. — Они проползут до Ногая месяца два-три. А мы пошлём к нему гонца с грамотой. Эй, писчик, доставай добрый пергамент, садись и пиши.

Писчик, всегда находившийся около, быстро исполнил приказание.

   — Так, — поморщил Тохта лоб, придумывая первые слова. — Пиши... «Наш высокочтимый повелитель и брат...»

Писчик медленно стал выводить на белом пергаменте буквы, долго писал эти слова. Тохта не торопил, понимая, что буквы должны быть красивыми. А красивые пишутся медленно. Дождавшись, когда писчик закончил и поднял голову, хан продолжал:

   — «...верноподданно сообщаю тебе, что мои слуги Телебуга и Солгуй замыслили убить твоего верного брата — меня. Но Аллах открыл мне глаза. Испугавшись моей мести, они решили бежать к тебе. Берегись их, мой повелитель, это скорпионы, готовые ужалить даже своего благодетеля...»