— А что, робята, може, кинуть? А?

   — Ты что? Ну кинешь шагов за двадцать — рыбе на прикорм.

   — Ну просят люди.

   — Да смехом они, а ты и вправду поверил.

На левом вникли в спор супротивного берега, подали тут же голос:

   — Какой смех, ребята? Вон Дёмка раздевается и плыть будет.

   — Дёмка, дуй вверх, а то снесёт тя.

Славянин голяком побежал по кромке берега вверх, там, покрякивая, вошёл в холодную воду и поплыл к правому берегу. Его сносило течением, но рассчитал точно. Приблизился как раз в том месте, где стоял тверяк с калачом. Размахнувшись, он кинул калач и плюхнулся в воду. Новгородец подплыл, махнул тверичанину рукой благодарно:

   — Спаси Бог вас, ребята.

Затем ухватил зубами калач и поплыл на левый свой берег.

Днём Дмитрий Михайлович разослал вверх и вниз по реке разведчиков с велением найти лодьи и гнать их сюда. На удивлённый взгляд Александра Марковича пояснил:

   — Для переправы. Наберём с сотню лодий — сможем внезапно напасть на них.

   — Внезапно не получится, Дмитрий. Мы ж у них на виду.

   — Всё равно надо на чём-то переправляться.

   — Хорошо. Представь, они переправляются сюда и нападают на нас. Что мы станем делать?

   — Да мы их из воды не выпустим, сбросим назад.

   — Вот и они нас так же. Ещё на воде стрелами и копьями перебьют.

Князь поджал недовольно губы, наморщил лоб, что-то соображая. Наконец спросил:

   — Что ж тогда делать?

   — Ждать. Кто первый начнёт переправляться, тот и проиграет рать.

   — Ну да! А Ярослав тогда на Днепре под Лобичем первым стал переправляться и побил Святополка.

   — Там сторожа прозевали переправу Ярослава. Точнее, проспали.

Князь рассчитывал на сотню лодий, а пригнали всего три. Одну даже с «козой» на носу, видимо приготовленную хозяином для лучения рыбы[197]. На дне и острога лежала.

   — Всё. Будем с рыбой, — радовались тверичане.

И уже в следующую ночь отправились лучить рыбу, запасшись нарубленным сушняком, натащенным из леса.

Новгородцы, видя такое дело, тоже возгорелись ходить с лучом. Для этого им не хватало малого — лодьи. Поэтому, начав зоревой разговор над тихой водой, славяне попросили:

   — Ребята, уступите нам лодейку.

   — Зачем?

   — А с лучом походить, нам же тоже рыбки хочется.

   — А острогу где возьмёте?

   — Копьё приспособим. Лодейки вот нет.

Тверичане посовещались: уступать — не уступать, всё же супротивники.

   — Князь узнает, башку свернёт.

   — Откуда он узнает?

   — Что он, считать не умеет? Было б их с дюжину, не заметил бы, а то всего три лодейки.

А с левого берега ободряли:

   — Ребята, мы ведь не за так. Заплотим.

С правого поинтересовались:

   — А скоко?

   — Скоко запросите.

Тверичане переглянулись, лодьи-то вроде ничейные, отчего ж не продать, раз покупник сыскался. А князю можно сказать: унесло, и всё.

   — Гоните гривну.

   — Вы что, ребята, за такую рухлядь гривну?

   — Она не рухлядь, ей года два-три, ну четыре от силы.

   — Давайте за половину.

   — Чёрт с вами, ташите десять ногат, — согласились тверичане.

И опять, зайдя повыше, голый Дёмка, взяв в рот серебро, поплыл через Волгу. Приплыл отдуваясь.

   — Как ты терпишь? Вода-то ледяная.

Новгородец выплюнул на ладонь десять ногат.

   — Так я наторённый на холод.

Тверичане посчитали деньги.

   — Вообще-то мы продешевили. Ну да ладно, для хороших людей не жалко. Бери, Дёмка, вон ту, крайнюю. Там и весло. Да не знаешь, когда вы на нас сбираетесь напасть?

   — А чёрт его знает. Князь не чешется.

   — Так что? Так и будем в гляделки бавиться?

   — А чё тебе, жить, что ли, надоело?

   — Да оно конечно, кому охота лоб под копьё подставлять. Но оно знать бы хотелось, будете али не будете нападать.

   — Пока не слыхать. А у вас?

   — У нас князь молодой. Петушится, хоть счас в драку. Да вишь, река мешает. Близок локоть, да не укусишь.

Тут один из дозорных сверху громко прошипел:

   — Кончайте, идолы! Сотский из шатра выполз.

Новгородец отпихнул лодью, прыгнул в неё, сверкнув гологузью, взялся за весло и ходко пошёл вперерез течению. Когда он перевалил за середину, тверичане вздохнули облегчённо. Один спросил того, на обрыве:

   — Ну чё там сотский?

   — Отлил и опять в шатёр уполз.

   — Наполохал зазря. Не дал с человеком переговорить.

Три недели полки простояли друг против друга, разделённые рекой. Давно уж и Дмитрий Михайлович спал без меча и даже снял брони с себя и днём не вздевал их. Сечью-то не пахло.

А сторожа тверские и новгородские так подружились, что к концу втихаря договорились, что если чей полк начнёт готовиться к нападению, то тихонько упредить супротивников. Не голосом, нет. За голос, если услышат, казнить могут. А просто воткнуть на берегу у воды пышную лозину. Это и будет тайным знаком: берегись, нынче нападём.

Однако втыкать тайную лозину не пришлось. Начались заморозки. К князю Фёдору Александровичу прискакал гонец из Новгорода с грамотой от бояр:

«Князь Фёдор! Снимайся и поспешай сюда. Корелы перебили во граде корельском наших людей и ввели немцев[198]. Пойдёшь на них с дружиной. Юрий Данилович с братом Афанасием уже прибывши. Поспешай как можешь».

Свернулись скоро. Скатав шатры, погрузили на телеги. Туда же котлы, брони, палицы, мечи тяжёлые и тронулись. Тысяцкий на коне подъехал к князю, спросил:

   — Фёдор Александрович, теперь-то, поди, можно сказать, зачем мы их сюда выманивали?

   — А ты так и не догадался?

   — Нет.

   — Эх ты, а ещё тысяцкий. Тверца-то в Волгу под самой Тверью впадает.

   — Ну.

   — Что ну? А хлеб-то на Торжок по ней везут. Ежели б тверской князь с дружиной в Твери сидел, он бы в любой миг мог перекрыть хлебу дорогу. Обязательно бы перекрыл в любой час, когда захотел. А он тут проторчал, карауля нас, а там хлебушек на Новгород тёк. Поди, не один струг под носом у Твери проскочил.

   — Ах, вон оно что, — разулыбался тысяцкий. — А я-то...

   — Вот самое, — засмеялся князь и подстегнул плёткой коня.

Юрий Данилович с братом Афанасием в сопровождении полусотни гридей прибыл в Новгород в ненастный осенний день. В закрытой плетёной повозке среди подушек и шуб приехала с ним и Стюрка, «зарубившая себе на носу» никогда не отставать от князя во избежание грехопадения.

В многодневном пути от Москвы на ночёвках, случались ли они в веске или в чистом поле, князь забирался в повозке в жаркие объятия наложницы. И едва ль не до полуночи скрипела и покачивалась телега, словно бы продолжая своё дневное путешествие.

Гриди, ночевавшие около, посмеиваясь, негромко зубоскалили меж собой:

   — Поехал наш Данилыч в мягком седле.

   — Нет шоб нам дал проехаться...

   — Вот и усни тут при таком скрипе и пыхе.

   — Романец, а Романец...

   — Ну чего?

   — Ты навроде в этом седле езживал. Как оно? А?

   — Идите к чёрту.

Романцу слушать эти ночные скрипы и пыхтенья было особенно горько. Он хорошо помнил ту жаркую близость со Стюркой за поварней, потом счастливейшую покупку. Не забыл её, прижавшуюся у него за спиной на коне, упирающуюся тугими грудями в его лопатки. И что было обиднее всего, что сам же князь сосватал её в жёны Романцу и ту же ночь отобрал. А она? Тоже хороша. Словно и не было ничего меж ними. Помнил, как спустила по лестнице, едварёбра не переломав. Вот сучка! А теперь ещё и взглянуть на неё не моги под страхом потери живота.

Никого не посвящал Романец в эти горькие думы, более того, скрывал их от окружающих, а тем более от князя и самой Стюрки.