— Иди. Спаси тебя Бог.
— После ухода кормилицы Ксения Юрьевна, любуясь ребёнком, сказала:
— Какой он красный.
— Небось покраснеешь, — заметила Михеевна, — едва не сутки выбирался на волю. Думаешь, только ты тужилась. Ему тоже досталось. Как с кормилицей будем? Куда её?
— Да, может, у меня ещё появится молоко.
— Вряд ли. А если и появится, нельзя его подпускать. Он уж Настиного вкусил. Твоего может и не схотеть. Да и вредны для него эти перемены, кабы худа не было. Придётся Настю пристёгивать. Как решим? Ей отдадим княжича или ещё как?
— Нет-нет, — возразила Ксения Юрьевна. — Я хочу, чтоб он рядом был.
— Выходит, и Настю переселять сюда из коровника?
— Ну а что ж делать?
— Беспокойство тебе будет, княгинюшка. Она со своим сосунком явится, в два-то голосища взревут.
— Тогда поселите её в соседней горнице.
— Там княжна Ефросинья с няней.
— Пусть в другую переберутся. Кстати, Михеевна, позови дочку.
Ефросинья, которой едва минуло два года, вошла в опочивальню к матери настороженно, встала у порога.
— Подойди ко мне, доченька, — позвала ласково княгиня.
Девочка приблизилась, глядя на мать расширенными глазами, ровно не узнавая.
— Что с тобой, Ефросиньюшка, разве не узнала маму?
— Не узнала, — пролепетала девочка.
— Это я, доченька, я. Я вот тебе братца родила. Хочешь взглянуть?
— Хочу.
Она с удивлением и нескрываемым любопытством рассматривала новорождённого.
— Ну как? — спросила княгиня. — Нравится?
— Нравится, — согласилась девочка и, протянув руку, потрогала пальчиком щёку братца. Тот сразу повернул в эту сторону лицо, стал ловить ртом, зачмокал губками. Девочка испуганно отдёрнула руку.
— Не бойся, — улыбнулась мать. — Это он думал, что его кормить собираются.
Так по воле случая Настю-коровницу из клетушки, лепившейся к хлеву, переселили вместе с новорождённым её сыном Сысоем в великокняжеские хоромы. Мало того, и кормить стали её с княжеского стола, обильно и вкусно. И Михеевна — ближняя боярыня княгини — сама подхлёстывала кормилицу:
— Ешь, ещё, девонька как следоват, чай, княжича кормишь.
Само собой получилось так, что княжич Михаил днём находился у матери, куда на время кормления приходила Настя, кормила и уходила к своему сыну Сысою за стенку. Но на ночь она забирала княжича к себе, чтобы не беспокоить княгиню, так как приходилось кормить детей и по ночам.
Однажды, уже оправившись от родов, Ксения Юрьевна зашла к Насте.
— Ого! Твой-то Сысой здоровущий какой! — удивилась княгиня, невольно позавидовав.
Уловив в голосе княгини ревнивые нотки, Настя отвечала добродушно:
— Он, матушка княгиня, от роду такой, в отца дался.
— А кто отец-то?
— А ловчий ваш, Митяй.
— A-а, ну тогда другое дело.
По настоянию Ксении Юрьевны обоих детей одновременно крестил епископ Симеон и нарёк их именами, данными им от рождения матерями их. Княжича — Михаилом, а молочного брата его — Сысоем.
Великого князя Ярослава Ярославича после отпевания положили в церкви святых чудотворцев Козьмы и Дамьяна. И великокняжеский стол воспринял брат его[12], Василий Ярославич, самый младший сын Ярослава Всеволодовича, родившийся после Батыева нашествия и возросший при татарском иге, с молоком матери всосавший страх перед Ордой. Даже нянька, убаюкивавшая его когда-то, пела жуткое: «Баю-баюшки-баю, жил татарин на краю. Он кафтан в реке мочил, саблю вострую точил. Саблей вострою махал, чтобы каждый детка спал. А кто только не уснёт, того Батый заберёт».
Ничего не скажешь, хорошая нянька была. Правдивая, пела княжичу всю правду, всю истину. И голос славный был у неё. Вот только княжич отчего-то худо засыпал. Нянька ворчала:
— На вас не угодишь. Спи давай.
И, повздыхав, заводила опять то же — про татарина на краю. А и правда, о чём ещё петь, коли от татар житья русским не было.
2. ПОСТРИГИ
Великий князь Василий Ярославич не только стол от брата воспринял, но и стал в «отца место» родившемуся княжичу Михаилу. И, пожалуй, это последнее было из-за отсутствия своих детей самым приятным для него обстоятельством.
С великокняжескими обязанностями хлопотно было князю Василию, одни огорчения. Если племянники, сидевшие по городам суздальским — в Переяславле, Ростове, в Москве, — признавали дядю главой, то новгородцы с первого дня упёрлись и не допускали князя Василия на свой стол. Правда, отчасти в этом он сам был виноват — прежде чем явиться в Новгород, послал им требование: отринуть грамоты Ярослава Ярославича[13], по которым славяне шибко много воли забрали, оставив от княжеских прав рожки да ножки. Попустил им Ярослав младший, попустил.
Однако славяне славянами, а о княжиче Михаиле — своём крестнике — Василий Ярославич никогда не забывал. И едва минуло мальчику три года, как приехал великий князь в Тверь исполнить за брата обряд пострижения княжича, посвятить его в воины и вручить кормильцу для воспитания.
— Спасибо, Василий, что не забываешь сироту, — растроганно молвила Ксения Юрьевна.
— Как можно, невестушка, я, чай, ему в отца место, да и к тому ж крёстный.
— У тебя, я слышала, забот и так полон рот.
— И не говори, Ксения, — вздохнул Василий. — С новгородцами едва-едва уладился. Тут ещё племянничек Дмитрий Александрович[14] подпел им. Видит, у меня с ними заклинило, послал в Новгород своего боярина, мол, возьмите меня на стол.
— Это аж из Переяславля?
— Вот именно. А новгородцы, лишь бы мне наперекор, и позвали его. Вот же сопляк, родного дядю обойти хотел!
Княгиня Ксения Юрьевна, слушая Василия Ярославича, кивала сочувственно, хотя думала другое: «А не ты ль, Васенька, точно так поступил, когда Ярослав с новгородцами поссорился? Не ты ль тоже навеливался им тогда мимо старшего брата? Забыл? Ну да Бог тебе судья».
— ...Хорошо, отца вспомнил, Царствие ему Небесное, — продолжал великий князь, — перекрыт им подвоз хлеба с Низу. Батюшка частенько им это устраивал. Сразу на стол запросили: приходи по своей воле.
— А Дмитрий?
— А Митьку выгнали, вернулся в Переяславль. Притих.
— Ну, ты уж на него не серчай.
— Что серчать на дурака. Одно печалит, случись что со мной, он же на великий стол сядет. Чего доброго, начнёт мстить Твери.
— За что?
— Как за что? Святослав-то мою сторону держал. Тут одно спасение: надо с Данилой Московским[15] договариваться и союз с ним держать.
— Но Данила же родной брат Дмитрию.
— Ну и что? Митька станет великим и про родство забудет. Спесив вельми, не в отца. А Данила молод ещё, безус.
— Да. Невский, я слышала, не заносился.
— Брат Александр умён был, оттого и не спесивился, за него дела его говорили. Шведов побил, немцев в пух и прах разнёс[16]. В Орде уважали, а с ханом Сартаком[17] и в дружбе даже обретался.
Поговорив о том о сём, наконец-то вспомнили о главном, зачем пожаловал Василий Ярославич в Тверь, — о постригах[18] княжича Михаила.
— Кого б ты хотела ему в кормильцы, Ксения?
— Хотелось бы, чтоб кормилец и грамоту ведал, а не токмо меч да лук.
— Это само собой.
— Мужей-то, пожалуй, Святослав лучше знает, его надо поспрашивать.
Позвали князя Святослава Ярославича. Пришёл, обнялся с дядей, поцеловались. Великий князь тут же к делу перешёл:
— Святослав, кого б ты посоветовал в кормильцы брату своему младшему?
