— Ты гля, хари-то вроде христианские, не поганские.

   — Куда ж их гонють?

   — На Торг, наверно.

   — Не-е, скоре к князю на суд. Кто ж збродней в рабы покупать станет.

   — Федот, отчиняй ворота.

Ворота со скрипом отворились. Первой въехала телега, за которой тащились привязанные друг к другу пленные. Чернобородый детина шагал за ними с кнутом.

   — И куда ж ты этих злодеев? — спросил сторож чернобородого.

   — К Василию Александровичу на суд, куда ж ещё.

   — Ну, а что я говорил, — обернулся сторож к своим.

Но уже в следующее мгновение огромная потная ладонь закрыла ему рот и нос, а большим пальцем даже глаз больно придавила. Вся приворотная стража, не успевшая даже понять, в чём дело, была скручена, связана теми самыми верёвками, на которых только что тащился полон. В рот каждому были забиты кляпы, всех втащили в сторожку и сложили на полу.

   — Вот что, ребята, — сказал им чернобородый, — убивать вас никто не будет. Главное, не трепыхайтесь. И не базлайте[183]. Кто забазлает, получит по башке палицей. Тит, карауль их.

Святослав Глебович спокойно въезжал в ворота на коне в сопровождении гридей. Фалалей встретил его.

   — Езжай во дворец, Святослав Глебович.

   — А гридница?

   — Гридницу ребята заперли вместе с гридью.

   — А окна?

   — У окон тоже стоят с копьями. Так что делай всё, как задумал.

И князь ехал ко дворцу. Шагом, как и советовал Фалалей. («Скорая скачка всполошит город»). Встречные сдёргивали шапки, кланялись, признавая во встречном богато одетом всаднике важного господина, возможно, даже князя. Фалалей шагал у стремени, на подъезде к княжескому подворью напомнил Квачу:

   — Гаврила, забыл?

Тот стегнул коня, переводя на хлынь, поехал вперёд и, въехав в ворота, громко возгласил:

   — Встречайте князя Святослава Глебовича! Эй! Оглохли? На пороге князь Святослав Глебович!

Князь въехал во двор, слез с коня, передал повод гридю и в сопровождении Фалалея и Гаврилы направился к крыльцу, придерживая левой рукой рукоять меча.

Наверху на крыльце появился князь Василий в белой сорочке и зелёных портах. С напряжением всматривался он в лицо гостя, подымавшегося по ступеням, наконец промолвил:

   — Нетто дядя?

   — Он самый, Вася, — отвечал Святослав и, подойдя, обнял племянника, кольнул бородой трижды, что должно было означать поцелуй. — Ну, веди в горницу.

   — Не ждал, не гадал, — отвечал смущённо князь Василий. — Так бы ветрел, не узнал бы.

   — Ты тоже изменился, брат, заматерел.

Они поднялись во дворец, прошли в горницу. К удивлению хозяина, за гостем вошли и милостники его, сели на лавку у двери.

   — Може, что выпьешь с дороги, Святослав Глебович? Мёду?

   — Вели принести сыты.

Князь Василий позвал кого-то, послал за сытой. Сел к столу, у которого уже сидел гость, спросил:

   — Как здоровье?

   — Спасибо, слава Богу.

   — У меня слух был, что тебя полонил князь московский.

   — Правильный слух.

   — Откупился?

   — Угу. Откупился, Вася. И чем, думаешь?

   — Чем?

   — Уделом, брат. Вот так.

   — Неужто?

   — Ещё как ужто, Вася. Проглотила мой удел Москва, проглотила и не подавилась.

Принесли корчагу с сытой, обливные кружки. Святослав сам налил себе, попил, кивнул милостникам:

   — Фалалей, Гаврила, пейте.

Заметив лицо племянника, удивлённое бесцеремонностью милостников в присутствии князей, Святослав сказал:

   — Это мой тысяцкий Фалалей, а это милостник Гаврила.

   — И как же ты теперь, Святослав Глебович?

   — Как? Вот прибыл на твой стол.

   — То есть как? — насторожился князь Василий.

   — А так, Вася. Твой отец — мой брат — имеет стол смоленский. Отчего же я без стола должен быть?

   — Но я-то при чём?

   — А я при чём?

   — И куда ж мне?

   — А хотя бы в Смоленск, к отцу. Ты счастливчик, у тебя отец. А мне куда прикажешь? Я полный сирота. Верно? Так почему же я должен болтаться как дерьмо в проруби, а ты благоденствовать на столе?

   — Но Брянск — мой город.

   — А теперь мой будет, Вася. И не трепыхайся. Ты молодой ещё, найдёшь себе место. А я стар зайцем-то скакать. Стар.

   — Но это уж позволь... — хотел возмутиться князь Василий.

Но Святослав Глебович перебил на полуслове:

   — Слушай, Василий, не будь дураком. Вот мигну своему тысяцкому, и ты в мгновение ока живота лишишься. Ты этого хочешь?

   — Но это... это ж разбой, — прошептал, бледнея, Василий.

   — Точно, Вася. Меня вот так же князь московский к стенке прижал. Куда было деться? Уступил удел, подавись ты, думаю. Зато, может, и жизнь сохранил. Рязанский вон князь упёрся, так он его в порубе как котёнка придушил. И теперь пожалуйста, Коломна уже московской стала. Тебе что, хочется как рязанцу?

   — Но я могу позвать своих гридей.

   — Не успеешь, Вася. А ведь я тебе предлагаю миром разойтись. Бери телеги, складывай своё имение, жену, казну... Да, да, и казну, и езжай как стемнеет. Мой тысяцкий проводит тебя. А что касается твоих гридей, они все заперты моими воинами в гриднице. Не позовёшь. Соглашайся, Василий, соглашайся, пока я прошу по-хорошему. По-хорошему из любви к брату.

   — Но они ж тебя не признают, мои гриди, бояре.

   — Признают, Вася. Ещё и полюбят. Знаешь, почему? Потому что я никого пальцем не трону, не обижу. Видишь, и тебя не хочу обижать. Прошу по-доброму; пока не зли родного дядю.

Князь Василий отказался собирать обоз для своего убытия, и Святослав Глебович поручил это местному дворскому и своему Гавриле.

А вечером, уже в темноте, князя Василия вместе с семьёй и ближними слугами вывезли из Брянска. Сопровождал обоз Фапалей со своими гридями. Перед отъездом Святослав Глебович наказал ему:

   — Смотри, чтоб не вздумали твои насильничать над ними.

   — Святослав Глебович, я же всё придумал. Неужто я стану и нарушать?

Обоз правился на Смоленскую дорогу. Фалалей воротился через два дня, вошёл в горницу к князю, волоча тяжёлый кожаный кошель. Поставил его на стол.

   — Что это? — удивился Святослав.

   — Казна брянская, Святослав Глебович.

   — Ты что? Ограбил его?

   — Зачем, князь? Увёл тихо, мирно. Они если спохватятся, так в Смоленске уж.

   — Нехорошо, Фалалей, — сказал, тая усмешку, князь, и тот понял всё наоборот.

   — Я подумал, Святослав Глебович, чем же ты будешь расплачиваться с нами? Ведь ты ж по десять гривен обещал.

   — Да, это верно, Фалалей, обещал. Я как-то не сообразил. Но что ж он так казну спрятал, Василий-то, что ты достал её?

   — Э-э, нет, он хорошо спрятал, очень хорошо. На дне бочки была, под тряпьём разным. Поэтому и думаю, что не скоро хватятся, в Смоленске разве заглянут.

   — А признайся, Фалалей, с такой казной не хотелось тебе на волю рвануть? А?

   — Хотелось, князь, — признался Фалалей. — И ребята звали.

   — Так что ж ты?

   — Ну, наперво тебя пожалел, Святослав Глебович, как ты тут без меня да без казны будешь оборачиваться. Ну, и потом посчитал, что лучше тысяцким быть, чем татем. А? Больше уважения.

   — Правильно посчитал, Фалалей, — засмеялся князь.

Родион Несторович отфохал себе дворец за Неглинной не хуже княжеского. Мог бы и лучше, но умный боярин понимал — задевать самолюбие князя себе дороже. А потому, давая наказ городовику-строителю на постройку хором, так и сказал:

   — Пусть будет чуть пониже, чуть поменее, но не хуже, чем у самого.

Терем отстроили, отстрогали и резьбой изукрасили, что пасхальное яичко. Двор загородили, ухватив земли десятины три. Оно и понятно, тут и конюшни, сараи, амбары, кузницы, медовуши, клети жилые для челяди, поварни и даже собственная ткацкая и бондарня. Мало того, вокруг подворья боярского настроили своих клетей его слуги и собственные гриди. Срубили и свою церкву.