— Говори, чёрт!

   — Княгиня померла, князь.

Михаилу Ярославичу показалось, что его качнуло. Аксайка, видимо, понял свою оплошку:

   — Не твоя, не твоя, Юрий.

   — Пленная?

   — Да, да, да.

Михаил Ярославич схватил Аксайку за грудки, поднял с колен, спросил свирепо, словно он был во всём виноват:

   — С чего вдруг? С чего померла? Ну?

   — Не знаю, князь. Что-то плохо ела, сильно рвало перед смертью.

   — Сволочи! — князь отшвырнул Аксайку, обернулся к Сысою: — Седлай коней! Живо!

И, спотыкаясь, пошёл к крыльцу, сразу потемневший, сникший. Поднялся по ступеням, открыл дверь. Встал в проёме, прохрипел:

   — Княгиня Агафья померла.

И тут же повернулся, сбежал с крыльца, направился к коням. Там уже ждал его Сысой, затягивая подпруги у седел.

Смерть высокой полонянки, неожиданная, внезапная, как взблеск молнии, вышибла Михаила Ярославича из седла победителя. Он был в растерянности. Сам стал доискиваться причины. Кто мог отравить её? Кому она мешала? Вышел на московские гостинцы-пироги в туеске. Однако гонец, привёзший их, клялся, что и сам ел их. И ничего. Оставшиеся несколько из туесков скормили для проверки собаке. Та съела и осталась жива. Проверили свою поварню, трясли перепуганных поварих, но так никакого отравителя не обнаружили. Все были искренне огорчены и перепуганы случившимся.

   — А може, она от болезни, Ярославич? — гадал Сысой.

   — От какой ещё болезни?

   — Ну, как у нас тогда на Цне.

   — Если б от той язвы, сейчас бы половина дворни заболела б. Ах, зачем я не отдал её Кавгадыю, ведь он же просил её.

   — Кабы знать, где упадёшь, соломки б подстелил, — сочувствовал Сысой. —А теперь Юрий Данилович взъярится.

   — Что Юрий? Вот хан взовьётся, — чай, она сестра его.

Вместе с мужем переживала Анна Дмитриевна:

   — Я пред тем была у неё. Хорошо так поговорили. Утешила бедную, что всё образуется, что скоро отпустишь её.

   — Она-то хоть что-нибудь говорила?

   — Говорила. Вспоминала свою Орду, мать.

   — А мужа?

   — Про мужа молчала. А я и не спрашивала. Зачем травить молодую женщину?

Впервые в жизни Михаил Ярославич не знал, что делать, как поступать дальше? Дворский велел сделать гроб покойной и, положив в него умершую, приказал унести и поставить на ледник: «Москва запросит, отправим».

Однако Москва молчала. Александр Маркович предложил:

   — Давай-ка, Ярославич, съезжу я по-стариковски. Объясню Юрию Даниловичу, что мы в сём ни сном ни духом.

   — Не поверит он.

   — Ведомо, не поверит. Возьму с собой Бориса Даниловича. Вдвоём неужто не убедим? И о мире словцо закину.

Не хотелось Михаилу Ярославичу отпускать своего старого пестуна, но надо ж было что-то делать.

Юрий Данилович встретил тверского посланца не очень приветливо, даже, кажется, возвращению брата не обрадовался.

   — Юрий Данилович, мы все скорбим по твоей жене. Но что делать? Бог каждому свой срок отмеряет.

   — Если бы Бог, — процедил князь.

   — Зря ты так, Юрий Данилович, худое про нас думаешь. Зря. Великий князь Михаил Ярославич мира ищет с тобой, неужто он бы взял на себя такой страшный грех?

   — А ты слышал, старик, библейскую заповедь?

   — Какую?

   — Око за око, зуб за зуб.

   — А при чём здесь она?

   — Как при чём? Вы мою жену уморили? Уморили.

   — Не умаривали мы её, князь.

   — Ага, она сама уморилась, — скривил в злой усмешке губы Юрий. — Раз она была у вас, значит, это ваших рук дело. И никто меня не переубедит в обратном.

   — Бог с тобой, Юрий Данилович, — вздохнул старик. — Ты ныне ослеплён горем, и мы вельми сострадаем тебе.

   — Плевал я на ваше сострадание, — сверкнул недобро очами князь. — Я плачу той же платой.

И, круто повернувшись, вышел из горницы, оставив тверского посла одного. У крыльца увидел милостника своего, кивком подозвал к себе:

   — Романец, наверху у меня тверской посланец. Иди и прикончи хрыча. И вели всем им вместе с трупом убираться со двора, пока я их не проводил следом.

И князь отправился в клеть к своей наложнице. Стюрка встретила господина ласково, с искренним участием.

   — Ну что они?

   — Мира просят, сволочи. Убили княгиню, а теперь с бесстыжими очами давай, мол, мириться.

   — Нехорошо, нехорошо, — поддакнула Стюрка. — Но ты не рви сердце, милый. Бог их за это накажет, он так не оставит.

   — Я уж наказал, — усмехнулся неожиданно Юрий.

И Стюрка, ещё не поняв, что имел в виду князь, поддакнула:

   — Ну и правильно сделал, милый.

А меж тем Романец, зарезав тверского посла, вышел на крыльцо и, отирая ветошкой нож, весело крикнул:

   — Эй вы, сволочь тверская, идите заберите вашего посла и метитесь прочь, пока я вам карачун не сделал.

Вечером, явившись к Юрию Даниловичу, Кавгадый, узнав о случившемся, покачал укоризненно головой, поцокал языком.

   — Ой, что ж мне с вами делать, однако? На то ль меня хан посылал, чтоб вы кровенили друг дружку?

   — Я отомстил свою жену, Кавгадый, и, между прочим, сестру хана. Погоди, как бы Узбек не повелел и Михаилу тож створить.

   — Это будет зависеть от нас с тобой, Юрий Данилович, — сказал вкрадчиво татарин.

   — Как от нас?

   — Как мы обскажем хану. Надо, чтоб мы говорили одно и то же.

   — Ну что ж, ты, пожалуй, прав, — согласился Юрий. — Наперво, мы говорим, что Михаил сам напал на нас. Так?

   — Так, — кивнул согласно Кавгадый.

   — Напал неожиданно, исподтишка, потому и разбил нас.

   — Так.

   — И пленил Агафью, а в плену уморил.

   — И ещё, Юрий Данилович, обязательно сказать надо, что я просил у него освободить её. Я действительно просил.

   — А он?

   — А он сказал: только, мол, мужу отдам.

Обговорили всё, вплоть до того, кто, что и где сказал.

Под конец решили, чтоб Михаил не опередил их, немедленно выезжать в Орду. Первым Кавгадыю, а за ним и Юрию Даниловичу. Именно от них первых хан должен услышать эту горестную историю о гибели его сестры. Двум-то им хан скорее поверит, чем одному Михаилу. Главное, поспеть первыми.

Хан, выслушав князя Юрия, долго молчал, прикрыв глаза, потом сказал с горечью:

   — Какой же ты мужчина, если не смог уберечь жену? Одной жены не смог уберечь.

   — Но он налетел так внезапно, как снег на голову.

   — Значит, хороший воин князь Михаил. А вы оба вороны.

Узбек с неудовольствием взглянул на Кавгадыя.

   — А тебя я для чего посылал?

   — Но я уговаривал его, повелитель.

   — Кого уговаривал?

   — Князя Михаила. Но он не послушал и напал на нас.

   — Значит, и ты там был?

   — Был, — вздохнул Кавгадый, поняв, что болтнул лишнее.

   — И вы двое не могли противостоять ему? Хороши воины, нечего сказать, — молвил Узбек, не скрывая насмешки.

Знал бы хан, что и третья сторона — это новгородцы — тоже потерпела разгром от Твери.

   — Да, бедная Кончака, — вздохнул Узбек, — знал бы я, что ждёт её на Руси. Отчего она умерла?

   — Говорят, отравили её.

   — Говорят? А точно?

   — Наверно, и точно, что отравили.

Узбек долго молчал, прикрыв опять глаза, казалось присутствующим, что задремал даже. Но вот он открыл, поискал глазами среди приближённых:

   — Алчедай?

   — Я слушаю, повелитель.

   — Выход из Твери был?

   — Да, повелитель.

   — Кто привёз его?

   — Молодой сын Михаила — Константин.

   — Он уехал?

   — Нет ещё.

   — Немедленно возьмите его, бросьте в кибитку и заприте. И не кормите. Пусть умрёт голодной смертью. А Ахму пошлите за князем Михаилом. Пусть едет сюда и оправдается. Я хочу слышать его слово.

Узбек, прищурясь, взглянул в сторону Юрия и Кавгадыя: