— Это, Святослав Глебович, если они нападут, — заговорил Фалалей. — А что, если они будут ждать нашего удара? Так и будем стоять?

   — В этом случае я дам тебе знак трубой, трижды длинно протрубив, и ты со своими конными пойдёшь в обход полку князя Василия. Ударишь им сбоку, я — в лоб, а воевода будет довершать.

Наставления Святослава Глебовича дышали такой уверенностью, что воевода Хлопко подумал: «Наверно, победим всё же мы».

Сам князь действительно был уверен в удаче, поскольку за год правления своего он завоевал уважение брянцев, так, по крайней мере, считал сам. Да и тысяцкий его, Фалалей, навёл порядок в городе, нагнав страху на збродней и татей.

Однако, сколь ни обстоятельно было продумано предстоящее сражение, всё началось совершенно иначе.

Едва брянский полк явился в поле, как татары всей силой ударили по правому крылу, поскольку всё оно состояло из пеших воинов и для конницы представляло лёгкую добычу. В первые же мгновения сечи пал воевода, а пешцы, побросав стяги, резво побежали назад и врассыпную, не оказав коннице никакого сопротивления.

И вершние татары, воодушевлённые столь лёгкой победой, с криками «алл-а-а», сверкая саблями, рубили бегущих как капусту.

И всё это происходило на глазах у дружины князя и никак не способствовало поднятию боевого духа её.

Взбешённый столь позорной нестойкостью брянцев, Святослав Глебович понял, что если он будет стоять, то татары, изрубив его правое крыло, ударят ему в спину. Поэтому он, выхватив меч, крикнул трубачу:

   — Играй сечу! Ну!

Фалалей, стоявший на левом крыле, тоже видел начало и вполне оценил ход татар: «Всё правильно. Смять слабых, напугать сильных. Не дурак этот Таир».

Увидев, как князь повернул свою дружину и ударил на татар, Фалалей понял, что никаких трубных знаков от князя ему уже не дождаться, надо просто идти на помощь Святославу Глебовичу.

   — За мной, робята! — крикнул он, направляя коня туда, вслед княжеской дружине.

Увы, «робята» не очень-то спешили за своим начальником, видимо ошеломлённые столь молниеносным успехом татар. Но деваться некуда, убегающего срубят наверняка, а дерущегося — ещё «надо посмотреть».

Дружину князя встретила туча татарских стрел, и одна из них угодила Святославу Глебовичу прямо в щёку. Ощутив это как оглушительный удар, он невольно опустил меч и, бросив повод, ухватился левой рукой за щёку, из которой хлестала кровь.

   — Что с тобой, князь? — подскакал к нему Квач.

Но князь не мог говорить, рот заполнялся кровью и крошевом выбитых зубов. Святослав Глебович видел озабоченное лицо милостника, в какое-то мгновение саблю, сверкнувшую за его спиной, выпученные глаза Гаврилы, валящегося из седла. Это было последнее, что увидел князь Святослав. Следующим был он сам. Его срубили вслед за милостником.

Сеча началась не победы ради, но спасения для. Брянцы, потеряв, в сущности, всех своих начальников, рубились, спасая каждый жизнь свою. Рубились отчаянно, порой не разбирая, где свой, где татарин. Рубился и Фалалей. Однако, не имея навыка владения оружием, он вскоре, получив сильный удар по потылице, потерял сознание и свалился с седла.

Очнулся Фалалей уже ввечеру. Увидев над собой синее небо и облака, подкрашенные лучами заходящего солнца, понял, что жив, и не очень-то обрадовался. Шлема на нём не было, он, видимо, свалился при падении. Но голова была цела, хотя внутри гудела как колокольня.

Фалалей приподнялся, сел, увидел поле, заваленное трупами, коней, бродивших без хозяев. И татарина, едущего к нему.

«А вот и смерть моя», — подумал как-то безразлично.

Но татарин, подъехав, слез с коня, деловито отвязал от луки верёвку. Подошёл к Фалалею и, улыбаясь, спросил:

   — Здоров? Али помирай собрался?

   — Здоров, — прохрипел Фалалей и стал подниматься, намереваясь ухватить татарина за горло. Однако едва встал, пошатываясь, как татарин ловко заломил ему руки и мгновенно захлестнул петлёй. Похлопал по плечу Фалалея почти ласково:

   — Добрый раб будет. Айда плен, бачка.

Великий князь Михаил Ярославич, отъезжая в очередной раз в Орду с выходом, призвал к себе сына Дмитрия.

   — Ну что, Митя, останешься за меня. Потянешь ли?

   — А чего тут мудреного, — обиделся сын.

   — Это верно, — усмехнулся Михаил наивности отрока. — Мудреного ничего нет землю в мире соблюдать. Но, пожалуйста, сынок, не вздумай ратоборствовать без меня.

   — Была нужда, — отвечал Дмитрий. — Как будто у меня других дел нет.

Великий князь не зря наказывал сыну не ратоборствовать. Юный княжич, наслушавшись в своё время от кормильца Семёна рассказов о ратях и победах своих предков, уже с десяти лет стал рваться на рать. На какую? А на любую, лишь бы мечом помахать да из лука пострелять. Для этого собрал мальчишек, своих ровесников, вооружил их, учил стрелять, скакать и рубить, разумеется, для начала лозу. А один раз, посадив их на коней, с воем и свистом налетели на Затьмацкий посад, напугав до полусмерти всех женщин и детей, вообразивших в сумерках, что напала орда.

Конечно же княжич мечтал о настоящей рати, не игрушечной. А тут такое везение: отец надолго уезжает, оставляет его за себя.

Михаил Ярославич мог бы оставить за себя Александра Марковича, как и в прошлые разы, но ему не очень понравилось давешнее хозяйничанье кормильца, приведшее к гибели Акинфа. Да и неможилось Марковичу, старел пестун. К тому же хотелось поручить княженье старшему сыну. Пока на Руси относительно тихо, пусть похозяйничает. Надо ж когда-то начинать.

Но едва великий князь отъехал, как Дмитрий Михайлович велел всем кузням ковать оружие и стал собирать дружину.

Забеспокоилась старая княгиня Ксения Юрьевна, призвала к себе Александра Марковича:

   — Послушай, что это внучек засуетился? Оружие куёт. На кого он собрался?

   — Ксения Юрьевна, он и при отце суетился. Пусть его тешится. За князя остался.

   — Гляди, Маркович, кабы не натворил чего отрок, с тебя голова-то полетит. С него что спрашивать, молодо-зелено, ты будешь в ответе. Вчерась видела, как и Александра за собой таскать начал.

   — Ну, братья ж, как не добавиться вместе. И потом, у Александра свой кормилец есть. Поди, уследит.

Однако Дмитрию Михайловичу исполнилось уже двенадцать лет, и он считал, что кормилец ему уже не нужен. Мало того, он просто мешает.

Натаривая свою молодую дружину, княжич часто уводил её в поход, из которого ворочался через день-два, искусанный комарьём и голодный как волк. Посему сборы к следующему походу, начавшиеся с заготовки круп, муки, котлов, сухарей и вяленой рыбы, ни у кого не вызвали никакого подозрения.

Дмитрий Михайлович выступил на этот раз с обозом, но не вернулся, как обычно, ни через два и даже три дня, а на пятый явился его кормилец и сразу отправился к Александру Марковичу.

   — Ну? — увидев его, воззрился пестун.

   — Беда, Маркович.

   — Что-о? — побледнел тот.

   — Он пошёл ратью на Новгород.

   — На какой Новгород? Ты в своём уме?

   — На Нижний Новгород.

   — Что он там потерял?

   — Говорит, там замятия и он, как наместник великого князя, должен подавить её.

   — Какая замятия? О чём ты говоришь?

   — Он сказал: спросите Александра. Он всё знает.

Позвали младшего княжича. Александр Маркович подступил к нему:

   — Александр Михайлович, ты знал, что княжич Дмитрий отправился на Нижний Новгород?

   — Знал.

   — Почему не сказал?

   — Он мне не велел.

   — С чего он взял, что там замятия?

   — А оттуда купец приплыл с хлебом, мы с Дмитрием как раз на берегу были. Митя спросил: как, мол, там дела? Купец ответил, что едва Нижний проскочил, что там опять замятия. Ну Митя и решил пойти туда усмирять. Говорил: отец, мол, их усмирял, сейчас я им покажу, где раки зимуют.