— Нет.

   — Вот видишь. Я и говорю, у нас карают всегда невинного. Давай выпьем за его невинную душу.

Опять князь Данила сам наполнил чарки. Выпили «за невинную душу» отца Константинова.

В это время бесшумно отодвинулся полог на входе и показалось лицо милостника Данилова. Он выразительно кивнул князю и мигнул: всё, мол, готово. Князь Данила лишь головой слегка мотнул вбок: «Понял. Исчезни». Также бесшумно полог опустился, краснорожий милостник исчез.

Хмельной мёд на гостя подействовал: исчезла настороженность, пропала некоторая скованность в движениях. Он даже пожелал сам наполнить по третьей чарке, взяв корчагу, стал наливать. Наполняя свою, плеснул через край на ковёр. Улыбнулся:

   — A-а, где пьют, там и льют.

   — Верно, — подтвердил князь Данила, усмехнувшись, и пошутил вдруг: — Пить так пить, сказал котёнок, когда его несли топить.

Константин засмеялся шутке, взял свою чарку.

   — Ну, теперь за твоё здоровье, Данила Александрович. Хороший ты человек.

   — Спасибо, князь Константин, — отвечал вполне искренне Данила.

Они добили-таки всю корчагу. И Константин Романович было засобирался.

   — Однако, пожалуй, пора домой. Спасибо тебе, Данила Александрович, за угощение, за сердечный приём. — Он поднялся с ковра.

   — Не за что, Константин Романович, но тебе придётся с домом погодить, — встал князь Данила.

   — То есть как?

   — А просто. Я к тебе незваным явился, а ты ко мне званым поедешь, дорогим и почётным гостем станешь в Москве.

   — Погоди, погоди, — тряхнул Константин хмельной головой. — Так ты что? Меня приглашаешь? Или?..

   — Или, или, Константин.

   — Но у меня ж княжество. Дружина.

   — За княжеством мой наместник приглядит.

   — Ты что, серьёзно? — начал трезветь князь Константин.

   — Шучу, князь, шучу, — взял крепко Данила гостя под локоть и повёл к выходу. — Иди. Взгляни на своих гридей, сколь ревностны они в бережении князя своего.

Князь Данила подвёл Константина к лежащим на земле умерщвлённым воинам.

   — Взгляни. Экие красавцы, один к одному.

   — Боже мой! — воскликнул Константин Романович, схватившись за голову, из которой мгновенно вылетели остатки хмеля. — Что ты наделал? Что ты наделал, князь!

   — Сами виноваты, — сухо ответил Данила. — Не всё пьётся, что подаётся.

   — Но ты ж... вы ж убили моего крёстного сына.

   — Это который?

   — Вот, — указал Константин на молодого кудрявого воина.

   — Откуда ж нам было знать, что с тобой и крестник явился. За него прости великодушно, Константин Романович. Знали б, разве позволили б?

Рязанский князь стоял над своими поверженными телохранителями, покачиваясь. Не от хмеля, а от неожиданного горя, свалившегося на него. Потом взглянул в глаза Даниле:

   — За что ж ты их эдак-то?

   — Крови не хотелось, крика лишнего, — спокойно ответил Данила Александрович.

   — Ну, а со мной как? Может, начнёшь, как татары с отцом моим, вырвешь для начала язык мне?

   — Ну, что ты, князь Константин, разве я похож на злодея? Я ж тебе сказал, поедем в Москву, поживёшь у меня в чести и холе. В шахматишки перекинемся[168].

   — А город мой, княжество?

   — Я же сказал, мой наместник присмотрит. Ежели понадобится, и от Орды заслонит. В случае чего и я подмогу. А за крестника прости, — приложил Данила руку к сердцу. — Каб знал, разве б посмел?

И в глазах и в голосе такая искренность слышалась, что не хотя поверишь. Но князь Константин Романович уже не верил. «Старая лиса. Подлая, коварная лиса, — думал с горечью он. — Чем же ты от поганых-то отличаешься? Чем?»

А тот словно услышал мысли.

   — Я же, чай, не татарин какой. Христианин. Разве б я посмел крестника-то? Да не в жись. Оплошал, вишь.

Великий князь Андрей Александрович велел брату Даниле и племянникам собираться в Дмитрове. В разосланных всем грамотах так и написал: «...дабы свершить нам докончанье, кто чем владеет, тем и владеть всегда должен».

Встретив брата Данилу, после приветствий спросил как бы нечаянно:

   — Что ж Константина-то не привёз?

   — Какого Константина?

   — Не придуривайся. Рязанского, конечно.

   — A-а. А я думал... Ну он у меня в почётных гостях обретается.

   — А не в пленных разве?

   — Что ты? Мы с ним, считай, с одного блюда едим.

   — Только у его тарели края обгорели, — съязвил князь Андрей.

   — О чём ты говоришь, Андрей? Мы и на ловах стремя в стремя, вечерами в шахматишки режемся.

   — Ну и кто выигрывает? Ты, конечно?

   — Почему? Когда я, когда он. По-разному бывает.

   — А в Рязани кто сидит?

   — Наместник.

   — Чей? Твой?

   — Ну мой. Ну и что?

   — А то, если Тохта узнает о твоём самовольстве...

   — А какое ему дело?

   — Вот тогда узнаешь, какое ему дело. Рязань-то как раз на ордынском пути стоит.

«Ну и язва ж ты, братец, — думал Данила. — И я ему ещё когда-то против Дмитрия помогал. Вот уж истина: не вскормивши, не вспоивши, не наживёшь врага».

   — Ежели ты Тохте не скажешь, откуда он узнает?

   — Мало у него на Руси послухов.

«Ты главный у него послух, братец, ты. Поди, хвостом-то у его кибитки всю пыль повымел».

   — Ну, чего он там? — спросил Данилу сын Юрий.

   — Да спрашивал, что, мол, Константина не привёз.

   — А чего его везти? Не хватало ещё пленных за собой таскать.

   — Ты бы помолчал, — осадил князь Данила сына. — Он не пленный, он гость у меня.

   — Хых. Гость, — осклабился Юрий. — Моя бы воля, я б этого гостя...

   — Ладно. Молчи. Пока не твоя воля. И на съезде чтоб не высовывался. Держи язык за зубами. Слово вякнешь, выгоню из горницы.

Почти одновременно приехали в Дмитров Михаил Ярославич Тверской и Иван Дмитриевич Переяславский. Остановились на разных подворьях. Князья московский и тверской, увидев друг друга, искренне обрадовались встрече.

   — Здравствуй, Миша, — полуобнял соседа Данила. — Ну, какие новости у тебя?

   — Хорошие, Данила Александрович, у меня второй сын родился[169].

   — О-о, поздравляю. Догоняй, догоняй меня.

   — И первого сына, Дмитрия, буду постригать днями.

   — Уже?

   — А как же, три года отроку.

   — О, время летит. Кажись, вчера родился — и уж отрок. А вот мой старший, знакомься. Юрий. Есть кому меня в могилу спровадить, — пошутил князь.

Но шутка, видимо, не понравилась княжичу, нахмурился сердито и даже на кивок князя Михаила ничего не ответил.

   — Серьёзный у тебя парень, — заметил Михаил.

   — Да уж куда. Чего надулся, как мышь на крупу? — попенял Данила сыну. — Чай, с Тверью у нас союз крепкий. Верно, Миша?

   — Верно, Данила Александрович, нам делить нечего.

   — Делить-то нашлось бы что, но лучше не надо, — засмеялся московский князь.

Собрались князья в самой светлой горнице дома наместника. Расселись по лавкам. Великий князь сел под иконой. Перекрестившись и пробормотав быстро слова молитвы, он заговорил:

   — Ныне съезд наш, слава Богу, без татарского ока пройдёт и, надеюсь, без ссор, как тот, первый. Тогда у нас из-за Фёдора Ростиславича сыр-бор разгорелся. Ныне, Царствие ему Небесное, Фёдор успокоился и ссориться нам не с чего.

При сих словах зашевелился на лавке Иван Дмитриевич, возможно, что-то сказать хотел, но великий князь взглядом остудил его желание.

   — Хочу доложить вам, братья, что ныне зимой мне с новгородцами удалось разгромить свейскую крепость на Неве, недалеко от того места, где шестьдесят лет назад отец устроил им баню. Так что не посрамили и мы русского оружия.

   — Главное, без татар, — заметил князь Данила.