Так что князь ржевский, Фёдор Александрович, прибыл в Новгород в самый подходящий момент. Явившись на Городище с дружиной, он, оцепив хоромы, вошёл к наместнику и, даже не поздоровавшись, спросил:

   — Сам уедешь? Или тебе дать пинка под зад?

   — Ты кто такой? — побледнев, спросил наместник.

   — Я-то князь ржевский. А ты? Ну?

Увы, Фёдор Акинфович не из князей был. Именно этим потом и оправдывался в Твери, что так поспешно покинул город. В тот же день, к вечеру, выехал бывший наместник на нескольких телегах из Городища в сопровождении дюжины вооружённых слуг. Выбравшись на Селигерскую дорогу, он приказал гнать лошадей, насколько позволяла местность. Опасался погони, которая, по его мнению, должна случиться обязательно, поскольку под задницей наместника в кожаном мешке сытно погрюкивало серебро.

Однако новгородцы не догадались пуститься в погоню за беглецом, поскольку узнали о его отъезде лишь на следующий день (теперь ищи ветра в поле!). Сообщена эта новость была сперва на боярском совете на владычном подворье, и лишь после этого она достигла Торга, где вызвала единогласный отклик: «Скатертью дорога!»

Вятшие не решились сзывать на городское вече голодных славян. Кто знает, что взбредёт в эту буйную многоголовую гидру. А ну кинут: «На поток толстопузых!» Нет, нет, лучше тихо-мирно собрать вятших на владычный двор. И решить. Как решим, так и будет.

На малом вече, как обычно, первым Степан Душилович заговорил:

   — Господа бояре, к нам прибыл князь Фёдор Александрович, избавивший нас от корыстолюбивого тверского наместника. Давайте послушаем, что он скажет.

   — Господа новгородцы, прослыша о ваших бедах, встревожился князь московский Юрий Данилович и просил меня помочь вам избавиться от хомута тверского. Вчера я выгнал с Городища наместника Твери.

   — Где он? — спросили с дальней лавки.

   — Он давно уж чешет по дороге в Тверь.

   — Зря, князь, зря, — подал голос Михаил Павшинич. — В поруб его надо было. В поруб.

Павшинича поддержало несколько голосов: «Зря».

   — Он, понимаете, всё же поставлен великим князем.

   — Ну и что? У нас тот князь, кто нам люб.

   — Верна, Павшинич, верна-а...

   — Захотим — позовём московского Данилыча, и никто нам не указ.

Павшинич не подозревал, какую ниточку князю Фёдору подкинул. Тот мигом ухватился за неё:

   — Конечно, князь Юрий Данилович не чета другим прочим. Добр, смел, великодушен. На брани за спинами не прячется, всегда впереди, на острие удара.

   — А что, господа бояре, — неожиданно молвил Лазарь Моисеевич, — не пригласить ли и впрямь князя Юрия? Михаил Ярославич, сколь ни пытался его бить, всегда об него зубы обламывал.

   — Надо подумать, господа бояре.

   — А что думать? Звать Юрия — и никаких.

Долго спорили: звать — не звать. И всё же приговорили: звать.

Тут уж Фёдор Александрович подсказал:

   — Но звать его надо отправлять посланцами самых уважаемых и достойных новгородцев.

   — Это ведомо. Чай, не за купцом поедут.

   — Ну, а кого пошлём? — спросил Степан Душилович.

   — Пусть Павшинич едет, он не из посадников. Золотой пояс тридцать лет уж носит.

   — А ещё?

   — Ещё ты езжай, Степан.

   — Что вы заладили в кажну дырку меня совать, — неожиданно упёрся Степан Душилович. — Степан туда, Степан сюда.

   — Так уваженье ж, Душилович.

   — Спасибо, братья, за честь, но не могу я. У меня от тряской дороги колики в боку зачинаются. А до Москвы скакать да скакать. Увольте.

Уважили просьбу боярина, чай, тоже золотопоясной, поверили в «колики». Но слукавил Душилович, мигом придумав себе болячку, он нюхом чуял, что затевается великая смута против Твери, и неизвестно ещё, чей верх станет. А он лучше уж в тени перебудет.

Вторым послом решили послать Лазаря Моисеевича, у того пояс золотой едва ли не с юности. Он упираться не стал.

   — Слушайте, господа бояре, ежели выпустили живым наместника Федьку, знаете, что нам грядёт за сим? — спросил Юрий Мишинич.

   — Что?

   — А Тверь нам в Торжке хлеб перекроет.

   — Эт верно, — зашумели на лавках. — Это как пить дать.

   — Надо слать дружину туда.

Хлебушек ныне для Новгорода дороже золота. Не столь велик его поток с Волги, а всё ж помалу капает. Если ещё и этот ручеёк Тверь перекроет...

Когда Фёдор Акинфович явился в Тверь побитым псом и сказал, что в Новгороде великая замятия, что он едва ноги унёс, возгорелся праведным гневом Дмитрий Михайлович:

— Всё. Иду ратью на Новгород.

С большим трудом отговорил его от этой затеи Александр Маркович, употребив для этого всё своё красноречие, приведя ярчайшие примеры невозможности выиграть рать у славян, начав с Ярослава Всеволодовича с его неудачей в липецкой битве и кончив даже самим Батыем.

—...Что ты, Дмитрий Михайлович, сам Батый не захотел с новгородцами связываться. Батый!

Пожалуй, последний довод убедил-таки княжича обождать с ратью. Однако дружину он всё же велел собирать и вооружать.

Но где-то через неделю после возвращения Фёдора прискакал из Новгорода потаённый гонец с грамотой для великого князя.

   — Давай. Я за него, — сказал, хмурясь, Дмитрий Михайлович.

   — Но мне велено ему лично.

   — Он в Орде и поручил мне лично принимать его грамоты, — начал сердиться княжич. — Что, у тебя силой отымать, что ли?

Гонец понял, что всё равно отберут, да ещё и поколотят, чего доброго, вздохнув, отдал грамоту безусому князю.

Тот сорвал печать, с треском развернул свиток из бересты. Текст был процарапан писалом:

«Михаил Ярославич! Новгородцы сбираются идти ратью на тебя. Берегись. Ведёт полк князь Фёдор Ржевский. Данила Писарь».

   — Ага! — вскричал Дмитрий Михайлович почти с торжеством. — А что я говорил?!

И помчался к Александру Марковичу, тут же забыв о новгородском посланце. Гонец Митяй был слугой Данилы Писаря и пустился в столь дальний и опасный путь не очень охотно. Отправляя его с берестой-грамотой, Данила сказал:

   — Там тебя наградят.

Мысль о грядущей награде немножко согревала Митяя в пути. Но случилось не так, как ожидалось. Великого князя не оказалось, а сын его, прочтя грамоту, с воплем помчался куда-то, совершенно забыв о нём, Митяе, даже не спросил: ел, не ел?

Гонец так и стоял в опустевшей светёлке. Уставший, голодный и расстроенный. Думал с горечью: «Вот тебе награда. Почти неделю, рискуя жизнью, пробирался от Новгорода. И вот — наградили».

Он долго стоял, переминаясь, потом присел у двери на лавку, всё ещё надеясь, что княжич воротится и распорядится насчёт него: «Накормить, наградить и спать уложить».

А спать тоже хотелось. Сказывалась накопившаяся за дорогу усталость. Даже подумывал: не прилечь ли на лавку? Но очень уж хотелось жрать. А какой сон на голодное брюхо?

Наконец в светёлку заглянул старик.

   — Ты что здесь делаешь, молодец?

   — Я? — удивился Митяй.

   — Ты.

   — Жду вашего князя. Я гонец из Новгорода.

   — Ну, ему теперь не до тебя, помчался по посадам полк сбирать. Ты ел хоть?

   — Нет.

   — Эх, — покачал головой дед. — Идём в поварню.

В поварне, притулившись на краешке стола, новгородец с жадностью уплетал холодную, загустевшую горошницу, запивая квасом. И от горькой обиды на ресницах его взблескивали скупые слезинки.

Дабы иметь на левобережье свои глаза и уши, Дмитрий Михайлович отправил туда около двадцати разведчиков, строго наказав:

   — Заметите новгородский полк, немедля сообщите мне. Где он? Куда направляется? И сколь велик?

Лазутчики засекли новгородцев ещё на подходе к Торжку и с этого времени ежедневно сообщали в Тверь о их передвижении:

   — ...Торжок миновали, идут по направлению к Волге.

   — ...Уклоняются к полудню в сторону Старицы.