— Я никогда не буду трусом.

   — Дай Бог. Дай Бог, сынок.

   — Я хочу к мамке сходить.

   — Сходи, сходи к кормилице, порадуй её. Да Сысою-то подари что-нибудь, как-никак он тебе брат молочный.

   — А что подарить ему?

   — Не знаю, сынок. Посоветуйся с пестуном. Кстати, и всегда говори ему, куда идёшь.

   — А я сказал ему, что к тебе.

   — Вот и правильно. Да не забудь пригласить Настю с мужем на пир. Для чади столы на дворе ладят.

Княжич выбежал на улицу. Кормильца нашёл у конюшни, он рассёдлывал коня.

   — Александр Маркович, я хочу к кормилице зайти, на пир их позвать.

   — Ступай, Михаил Ярославич, ныне ради постригов твоих ты волен кого угодно приглашать. Навести мамку, порадуй.

   — А что мне подарить Сысою, Александр Маркович?

   — Сысою? А зачем?

   — Ну как же? Меня вон мечом опоясали, а ему, чай, обидно станет.

   — Хых, — хмыкнул пестун одобрительно, — пожалуй, ты прав, ангельская душа. Ну до меча он не дорос званием. Ну коли ты не хочешь себя перед ним ронять, подари-ка ему засапожник.

С тем Александр Маркович нагнулся и вынул из-за голенища нож.

   — Вот. Острый, убойный. Но накажи, чтоб не шибко им размахивал. Кого ежели ранит, и нож отберу, и задницу лозиной отчихвостю.

Увидев на пороге своей клети княжича, Настасья вскричала радостно:

   — А кто к нам пришёл-то, Боже милостивый! Деточка мой славненький. — Она кинулась навстречу гостю, обняла ласково, прижала к пышной груди.

Удивительно, но княжичу было приятно это. Даже забылось о своём новом положении воина и мужчины.

   — Мамка, смотри-ка, смотри-ка, — пытался он показаться ей.

   — Да вижу я, вижу, деточка. Экий ты наш молодец! — отстранив княжича и оглядывая его, восхищалась Настя.

   — А где Сысой?

   — Да токо что тут был.

   — Я и ему подарок принёс.

   — Сысой, Сысой! — закричала Настя. — Куда ты запропастился?

Мальчик появился в дверях. Увидев гостя, расцвёл:

   — Миш, здравствуй.

   — Здравствуй, Сыс, — отвечал княжич. — Я вот тебе подарок принёс.

   — Ой, спасибо, — проговорил мальчик, восторженно глядя на нож. — Ох, спасибо так спасибо, Миша.

Молочный брат княжича был на полголовы выше, да и шире, и, наверное, намного сильнее своего господина.

Настя, вскормившая их обоих, никогда не позволяла показывать Сысою физическое превосходство над Михаилом. Ещё с того времени, едва они шарашиться, ходить начали, она всегда окорачивала своё чадо: «Не смей его трогать, не про твою честь».

А когда подрос Сысой, объяснила сыну меж ними разницу, кто есть кто и кому из них что впереди назначено. Постаралась не возбудить у сына неприязни к княжичу, а, наоборот, сблизить их:

   — Ему править Богом назначено, сынок, а тебе беречь его.

И Сысой, получив в подарок нож, тут же определил ему применение:

   — Это для всякого, кто тебя обидит, Миша.

Княжичу было лестно это слышать, а Сысой словами не ограничился. Обернувшись к двери, он швырнул в неё нож, и тот неожиданно и для самого Сысоя воткнулся в дверь.

   — Я его вот так! — сказал он с торжеством.

Было бы княжичу в самый раз сообщить своему «молочнику» предупреждение Александра Марковича за такое применение ножа. Но Михаил смолчал, поскольку нож вонзился в его «обидчика». Мало того, попросил:

   — Сыс, а ну, ещё раз покажи.

   — Пожалуйста, — согласился великодушно Сысой. Выдернул нож, отступил и снова кинул в дверь. Однако на этот раз нож, ударившись плашмя, со звоном отлетел от двери. Это несколько озадачило мальчика, но он, подняв нож, снова кинул его в дверь. И опять нож отскочил от неё. И в третий. И в четвёртый. Лишь на пятом броске нож наконец опять вонзился в дверь.

А в следующее мгновение она отворилась, и на пороге явился отец Сысоя ловчий Митяй.

   — Ах, Господи! — воскликнула Настя. — Ты бы отца ранил, окаянный!

Митяй выдернул нож из двери, подкинул, сказал:

   — Хорошо. Сгодится, — и хотел сунуть его за голенище.

   — Отдай, — громко сказал княжич. — Отдай, не тебе дарено.

   — О-о, да у нас княжич в гостях, — молвил Митяй. — Со свету-то и не разглядел. Поздравляю тебя с постригами, Михаил Ярославич.

   — Отдай, говорю. Слышишь?

Ловчий знал, что спорить с членом семьи княжеской бесполезно и даже опасно, а потому отдал нож сыну, молвя обескураженно:

   — Ему-то он к чему? А мне бы...

   — У тебя свой есть.

Дабы загладить вспыхнувшую в избе распрю, Настя сказала радушно:

   — Вот и славно, все в сборе, садитесь-ка к столу лучше да поешьте-ка свежего калача с молоком.

Чего скрывать, княжич любил есть у кормилицы, столь искренне и с нежностью предлагала она ему немудрёное угощение своё — молоко с хлебом. Наливала ему первому и всегда в одну и ту же глиняную обливную муравленую кружку.

   — Вот, деточка, тебе из твоей любимой.

Ловчий и Сысой, да и сама Настя хлебали молоко ложками из общей деревянной миски, а если кому-то и наливала хозяйка в отдельную кружку, то в обычную, без облива.

Съев полкружки, княжич наконец сказал, видимо вспомнив о только что случившемся:

   — Да, Сыс, ежели кого из людей ранишь, то нож отберут у тебя.

   — Я чё, злодей, чё ли? — просипел Сысой.

   — Вот-вот, — подхватил Митяй, решив, что княжич его сторону берёт. — А я про чё говорю?

Но княжич, почувствовав это, не стал далее грозить «за рану», то есть поминать про лозу и задницу. Допив молоко, вылез из-за стола.

   — Спасибо, Настенька.

   — Не за что, деточка. Приходи, не забывай мамку.

Княжич прошёл к двери и, уже открыв её, обернулся:

   — Да, мама-княгиня велела вам на пиру быть. Приходите.

   — Спасибо, деточка, — растроганно отвечала Настя. — Спасибо, родненький.

Пестун княжича, Александр Маркович, принялся за дело своё не спеша, как-то исподволь, не стал, как другие дядьки-кормильцы, нудить отрока уроками, а всё делал, как бы играя с ним. Даже первый лук не принёс ему готовый, а предложил:

   — Давай-ка, Миша, изладим лук тебе.

   — Давай, — согласился отрок.

Вместе съездили за речку Тьмаку, где густо рос ракитник, срезали несколько ровных упругих ракитин. Воротившись в город, в клети у кормильца изготовили лук, несколько стрел из камышин.

Кормилец показал, как надо лук держать, как стрелу вкладывать. Как тетиву натягивать, как целиться и отпускать её. И стал стрелять княжич из лука, вначале в стену клети, а потом и в затесь, сделанную пестуном на одном из брёвен стены же.

И языку поганскому[25] учить начал походя, с вопроса. Отрезая княжичу краюшку хлеба, спросил:

   — Миша, ты не знаешь, как по-татарски нож называется?

   — Нет. А как?

   — Пшак. А дай — «бер». Вот, к примеру, я скажу тебе: Миша, бер пшак. Что это будет значить?

   — Дай нож, — засмеялся княжич.

   — Верно, — похвалил пестун.

   — А как хлеб по-ихнему?

   — Нан.

   — Ага. Тогда, Александр Маркович, бер нан.

   — Молодец. Держи, — протянул ему краюшку пестун.

На второй или третий день, когда княжич из своего лука натаривался[26], стреляя по стене клети, за спиной его вдруг возник Сысой. Воспользовавшись отлучкой пестуна, он попросил:

   — Миш, дай стрелить.

   — На, — не решился отказать своему «молочнику» княжич.

Сысой выстрелил три стрелы, но в затесь не попал, оправдался просто:

   — Лук дерьмовый.

   — Сам ты дерьмовый, — обиделся княжич и отобрал лук. — Принеси стрелы.

Сысой принёс стрелы, выдернув из бревна, одну переломил.

   — Я нечаянно, Миша, не серчай.

Княжич промолчал, но не мог скрыть неудовольствия. Сысой потоптался, потом сообщил: