Они уходили, всё ещё надеясь, что образумится сумасшедший старик, воротит их, продаст саблю. Они ж не отымают, купить хотят. Но не окликнул ни в дверях, ни в воротах.
Вышли на Чудинову улицу, шли в сторону Святой Софии, громадой высившейся на фоне звёздного неба.
— Ну что с ним делать? — сказал Душилович.
— Жалко старика, — вздохнул Лазарь. — Всё же вещь действительно царская.
— Мне, думаешь, не жалко?
— А с вечем надо обождать, — посоветовал посадник. — С потоком всегда успеем. Поток что пожар, всей улице опасен.
Начнут с Прокла, на соседей перекинутся, а там, глядишь, и всю улицу разметут. Обождать надо.
На том и порешили. А утром к Степану Душиловичу на Прусскую улицу прибежал сын Прокла.
— Степан Душилович, тятя зовёт.
«Кажись, клюнуло, — обрадовался было Степан, но тут же отплюнулся. — Тфу! Тфу!»
— Зачем зовёт?
— Сказывает, насчёт вчерашнего согласный.
«Ага. Пронял его потоком».
Степан Душилович набил калиту до отказа, сто гривен всадил, чай, деньги не свои, сборные. Но сабля, пожалуй, стоит того, если ещё не большего.
Прокл кривой лежал в опочивальне на своём ложе под покрывалом. Рядом, навроде жены, сабля поверх покрывала.
Лежал старик бледный, с ввалившимися глазами, кажется обесцветившимися от долгих слёз. Саблю не подал, сказал лишь тихо:
— Бери, Стёпша, душу мою.
— Прокл Мишинич, мы за плату, как же так просто? Мы за плату, чай, люди ж мы.
Суетливо развязал калиту, высыпал на ложе, прямо на покрывало, серебряный водопад. Лишь после этого взял от старика саблю.
— Здесь ровно сто гривен, Прокл Мишинич, ровно сто.
— Сгинь, окаянный, — шевельнулся старик, и гривны со звоном посыпались на пол и покатились врозь.
Откупился Новгород от Дюдени, ублажил ненасытного. Повернула его тьма в степь. А через два дня кто-то сообщил Степану Душиловичу:
— Прокл-то Кривой помер надысь.
Боярин мелко перекрестился, молвил убеждённо:
— Накаркал. Сам себе накаркал, хрыч.
8. БРАТ БРАТУ
Ушла орда. И опять стали подыматься из пожарищ и пепла города да веси. Опять застучали топоры, завизжали пилы, зашагали за сохами по полям ратаи, распахивая, засевая, лелея долгожданные всходы.
Жизнь входила в обычную нелёгкую колею. Зализывались раны, забывались беды.
В Городец к великому князю Андрею Александровичу прискакал из Переяславля гонец от князя Фёдора Ростиславича с недоброй вестью:
«Князь Дмитрий выехал из Пскова со злым умыслом ворочать себе Переяславль, город, ныне мне принадлежащий. Ты, Андрей Александрович, не должен допустить сей несправедливости».
— Ах ты ж, змея подколодная, — воскликнул князь Андрей, имея в виду брата. — Отсиделся-таки, выполз. Ну, ныне тебе спуску не будет.
Был князь Андрей, как никогда, в силе, ныне под его высокой рукой новгородская дружина, обойдётся без татар, тем более у них самих, по слухам, началось нестроение.
Князь Дмитрий Александрович возвращался к родному пепелищу осторожно, неспешно, тщательно готовя каждый переход, высылая вперёд разведчиков, не без основания полагая, что за ним следят Андреевы подсылы. Ждал нападения каждый день, готовился к его отражению. И всё равно был захвачен врасплох во время переправы у Торжка через Тверцу.
Дружина Андреева, состоявшая почти из одних новгородцев, налетела на обоз, не успевший переправиться. Была захвачена казна Дмитрия вместе с его боярами Феофаном, Антонием и княгиней.
Антоний, понимавший, что ждёт его за прошлые грехи в плену у Андрея, проворно скинув брони, кинулся в реку и поплыл к другому берегу, где уже был князь Дмитрий.
В Антония стреляли из луков, но, к счастью, не попали. Феофан побоялся лезть в воду из-за неумения плавать и за то поплатился жизнью. Андрей лично распорядился повесить его:
— Да у самого берега, у самого берега, чтоб видно оттель было. Это тебе, сука, за Толниевича.
Князь Дмитрий, в одно мгновение оказавшийся нищим, помчался в Тверь в сопровождении мокрого Антония и нескольких гридей, успевших переправиться.
Перед самой Тверью конь под князем пал, не выдержав скачки, и слуга уступил ему своего, тоже качавшегося от переутомления.
В Тверь въезжали шагом. Князь Михаил Ярославич встретил своего недавнего врага сочувственно, понимая, что просто так, да ещё на запалённых конях, Дмитрий никогда бы в Тверь не въехал.
— Что случилось, Дмитрий Александрович?
— A-эх, — махнул рукой с горечью тот и обессиленно опустился на нижнюю ступеньку крыльца, склонил голову на колени, обхватив руками.
Антоний, приблизившись к Михаилу, негромко сообщил ему:
— Князь Андрей захватил нас на переправе и отбил всю казну. И княгиню пленил.
Михаил обернулся, увидел за спиной своего «сыночка», поманил пальцем.
— Аксай, быстренько принеси ковш воды.
Татарчонок обернулся мигом. Михаил взял ковш, подошёл к Дмитрию.
— Дмитрий Александрович, испей водицы.
Дмитрий поднял голову, взял ковш, стал пить жадно, гулко, словно в пустоту лил воду. Выпил всю.
— Спасибо, князь.
— Пойдём в опочивальню, Дмитрий Александрович.
— Да-да, — кивнул Дмитрий и сделал попытку встать, но не смог.
Михаил подхватил его под руку, помог подняться.
— Сысой, помоги.
Они повели внезапно ослабевшего Дмитрия Александровича вверх по ступеням крыльца, провели во дворец, в опочивальню князя. Помогли лечь на ложе.
— Ступай, — махнул Михаил Сысою, и тот вышел.
Они остались вдвоём — два князя. Михаил присел на ложе в ногах у Дмитрия. Долго молчали, один не решаясь начать, другой стесняясь спрашивать. Наконец Дмитрий разомкнул со вздохом уста:
— Вот так, Миша. И это родной брат.
— Вам надо наконец помириться, Дмитрий Александрович.
— Но как? Я бы рад. Но он ведь меня со свету сживает. Два раза на меня татар приводил. Тохта зовёт в Орду, но как я пойду, если там меня смерть ждёт? Я же знаю. Я нутром чую: на смерть зовёт.
— Да. Орда не тёща, блинов не печёт.
— Был у Ногая на Дону. Хорошо принял. Так нет, давай приезжай в Золотую Орду. Ясно зачем. Они с Ногаем как кошка с собакой. А я при чём, Миша? Я-то, русский князь, каким боком меж ними?
— Но всё же вам лучше помириться, Дмитрий Александрович. Татары — шут с ними, но вы-то одного гнезда дети.
— Вот то-то, Миша. Езжай ты к Андрею, уговори его, чтоб отстал от меня. А? И чтоб вернул княгиню. А? Съезди, Миша.
— Не послушает он меня, князь, не послушает.
— Но почему?
— Я ему в сыны гожусь. Скажет, яйца курицу не учат.
— А ты возьми с собой епископа Симеона.
— Симеон умер давно. У нас уже другой рукоположен митрополитом — Андрей.
— Откуда взят?
— Из игумнов Богородицкого монастыря. Литовского рода сам, сын князя Ерденя. Но христианин благоверный, литургию ведёт — заслушаешься.
— Ну вот и езжай с ним. Епископ, да ещё из князей, неужто не уговорите Андрея?
— А где сейчас князь Андрей?
— Должно, в Торжке, мою казну пересчитывает. Попроси его хоть часть вернуть, я ж ныне наг и нищ. И княгиню. Обязательно выручи княгиню мою, Миша. Очень прошу тебя.
— Постараюсь, Дмитрий Александрович. Не знаю, как получится, но я постараюсь.
В Торжок князь Михаил и епископ Андрей поехали в сопровождении тридцати гридей. Иерей, несмотря на свой сан, сидел на коне как влитой, видно, будучи княжичем, получил настоящее воспитание и навык.
Князя Андрея они нашли у Торжка в шатре, установленном на берегу реки.
— A-а, — вскричал Андрей, завидевши их, шедших к шатру. — Не иначе посланцы от братца.
— Здравствуй, Андрей Александрович, — приветствовал Михаил. — Как ты догадался?
— Как? Очень просто. Мои отроки почти до Твери гнались за этим зайцем линялым. Ха-ха-ха. Едва за хвост не ухватили. Ну, заходите, гостьми будете. Акинф, вели принести нам мёду хмельного.