А меж тем Дюденя со своей тьмой подходил к Владимиру. Князь Андрей Александрович ехал с ним едва ли не стремя в стремя. Тут же был и князь Фёдор Ростиславович со своими боярами. Фёдор не стесняясь ворчал перед близкими:

— Вот времечко пришло. Сами поганых в города наши ведём, деды-то наши их мечами потчевали, а мы калачами. Тьфу, прости Господи. Дожили.

Понятно, что Андрей Александрович не повёл Дюденю ни к Нижнему Новгороду, ни к Городцу — берёг свой удел. Он вёл его на Владимир — главный город великокняжеский. Возьмёт его, объявит себя великим князем, а там можно и за братцем поохотиться.

Предупреждённые владимирцы частью разбежались по лесам. Но зима же, в лесу долго не насидишься. Хорошо, у кого там заимка или избушка своя, а если и дупла нет знакомого? Небось на следующий же день назад в город побежишь у печки греться. Да и зачем разбегаться? Иереи вон готовятся всем клиром незваных гостей встретить, в ризы позлащённые облакаются. Поди, отмолят от беды.

Наместник куда-то исчез, бежал, наверное. Вместо себя никого не оставил. Кто хочет что узнать, к епископу бегут, в Успенский собор:

   — Святый отче, что делать?

   — Молиться, дети мои, молиться.

   — Ворота затворять али как?

   — Ворота все отворить настежь, дабы зрели поганые, что мы без зла и меча их встречаем. Умилостивятся сердца их нашим миролюбием, не взнимутся сабли их поганские над нами. Ведь с ними идёт наш князь, Андрей Александрович, он не позволит им творить беззаконие во граде, где покоятся мощи отца его достославного, князя Александра Ярославича Невского. Не посмеет позволить.

Увы, посмел наследничек героя. Ещё как посмел!

Клир не согласился с епископом Яковом, отказался встречать поганых хлебом-солью: «Ещё чего! Мы их звали?» Не оттуда ли пошла русская поговорка: «Незваный гость хуже татарина»?

Епископ Яков, рукоположенный на святой владимирский стол митрополитом киевским Максимом всего лишь три года назад, не стал упрямиться, согласился с клиром. Решено было и в Успенском и в Дмитриевском соборах и в других церквах отправлять службу, как будто ничего не случилось. Всем ведь известно, что орда ныне церкви не трогает, иереев не тиранит.

Не оттого ль оставшиеся жители поспешили под крыши храмов, едва завидев приближение татарского войска.

Когда Дюденя въехал в город, он показался ему безлюдным.

   — Где ж народ? — спросил он Андрея, ехавшего рядом.

Князь пожал плечами, мол, откуда мне знать, но, заслышав от Успенского собора тихие звуки церковного пения, молвил:

   — В храме литургия идёт, там и народ, наверное.

По чистому снегу мутной волной втекала в город татарская конница и, разбиваясь на тёмные ручейки, растекалась по улицам.

Знали поганые, где можно поживиться, на клети мизинных не спешили набрасываться, искали терема побогаче. И первые, самые удалые, кинулись к Успенскому собору.

Ворвались в храм — охнул народ испуганно. Засвистели плети, закричали татары:

   — Прочь с дороги! Прочь, русские свиньи.

Они рвались туда, к блестевшему золотом иконостасу. Епископ Яков, обернувшись, поднял было ввысь длань, дабы остановить святотатство. Но где там. Его сбили с ног, стащили с него ризу, митру, золотом расшитую, и тут же набросились на иконостас. Сбрасывали вниз иконы, срывали с них блестевшие оклады, ломали царские врата. Ворвались в алтарь, хватали там дароносицы, кадила, подсвечники, сосуды. Всё, всё, что блестело и напоминало золото.

Народ разбегался из храма в ужасе от творящегося святотатства, в притворе образовался затор, кого-то придавили так, что он кричал смертным воем: «Рятуйте-е-е!»

Епископ, оставшись в одном подряснике, простоволос, ползал у царских врат, бормоча едва не с плачем: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, заслони! Господи, вразуми!»

Но вразумить разбойников уже никто не мог. Князья Андрей и Фёдор слышали крики насилуемых женщин, мольбы ограбляемых прямо на улице, но не вмешивались. Впрочем, Андрей попросил Дюденю:

   — Скажи своим тысячникам и сотникам, чтоб не зажигали город. Завтра я здесь буду садиться на великокняжеский стол.

   — Погоди, князь, со своим столом. Успеешь, — отвечал Дюденя и, криво усмехнувшись, добавил: — Дай воинам обогреться возле русских баб. Они заслужили это.

   — Пусть греются, разве я возражаю. Но чтоб не вздумали у «красного петуха» греться.

Три дня «грелись» во Владимире татары, обобрав до нитки все храмы, изнасиловав сотни женщин и девиц, убив более двух десятков мужчин, пытавшихся защитить честь своих жён и дочерей. Наконец на четвёртый день на площадь татарами были согнаны оставшиеся жители и им был представлен новый великий князь — Андрей Александрович, — под высокую руку которого отныне переходил город Владимир.

И двинулась тьма поганская далее, на Переяславль. Надежды захватить там князя Дмитрия Александровича не было никакой. Ясно, что он, как и прошлый раз, удрал со всем семейством. И поэтому Фёдор Ростиславич просил Андрея:

   — Скажи Дюдене, пусть не жгёт и Переяславль. А?

   — А тебе жалко? Да?

   — Понимаешь, я хотел бы сесть на его столе.

   — Ишь ты, губа у тебя не дура, Фёдор. Ты забываешь, что Переяславль — моя дедина, я тут родился и взрос.

   — Но у тебя же вон Владимир с Нижним и Городцом. Куда тебе столько? Да и раз ты ныне великий, к тебе и Новгород отойдёт. А у меня Ярославль всего. Уступил бы мне Переяславль, Андрей Александрович, всё же я тебе во всём помогал, поддерживал. А?

   — Ладно, Фёдор. Надо ещё взять его.

   — Возьмём, куда он денется.

И действительно, Переяславлю было деться некуда. Он встретил орду без всякого сопротивления и так же, как и Владимир, был разграблен, унижен. Из закромов княжеских выгребли всё зерно, имевшееся там, погрузили на сани, отобранные у всего города.

Начинало затяжелевать войско Дюдени, обрастать законной добычей. Впереди ждали его ещё двенадцать русских городов, беззащитных, безропотных и тоже не бедных.

Спасение жителей несчастных городов, предназначенных к закланию, было лишь в бегстве. И они разбегались, кто куда мог. Зимой в лесу долго не продержишься, и поэтому люди бежали в другие города, где ещё не побывали татары. Однако, услышав, что поганые идут и сюда, бежали дальше уже с местными жителями.

Переяславцы с юрьевцами бежали в Дмитров, а оттуда, уже с дмитровцами, направились в Тверь, но некоторые предпочли Москву. А татары после разорения Дмитрова как раз и пошли на Москву.

Князь Данила Александрович, отправив семью в Тверь, сам поехал навстречу орде и, найдя там брата Андрея, сцепился с ним в перебранке:

   — Что ж ты делаешь, сукин сын? Али на тебе креста нет?

   — Ты на меня не ори. Когда Дмитрий переступал через крест, что ж ты молчал?

   — Дмитрий не пустошил землю. Он старался своими силами. А ты? Ты тащишь поганых на отчину, и они распинают её, как хотят. Ты настоящий Иуда.

   — Данила, заткнись, или я...

   — Что «или»? Что «или»? Я плевать хотел на тебя и на твоего Дюденю.

   — Ну и доплюешься.

Да, пожалуй, напрасно «плевал» Данила Александрович в старшего брата. Напрасно. После ухода орды пол-Москвы выгорело, и ещё неизвестно, кто поджёг её — татары или обиженный Андрей.

Пока горела Москва, Дюденя взял Коломну и двинул свою тьму на запад, на Можайск и Волок. И если какой-то князь или наместник, пробившись к Андрею, спрашивали, за что эта напасть на землю, тот отвечал всякий раз:

   — Мы гонимся за Дмитрием.

   — Но у нас его нет и не было.

   — Значит, он просто вас объехал. Мы знаем, что он бежал на заход.

   — Но нельзя сжигать город лишь за то, что где-то рядом проезжал великий князь.

   — Ну, ошибка, бывает.

В то время, когда сгорела Коломна и дотлевала разграбленная Москва, пробирался по этим княжествам в свой удел Михаил Ярославич Тверской.