Жена вытаращила в удивлении глаза:

   — Как? Как ты это?

   — Ну как? Обыкновенно. Захотел, позвал — она и явилась. Мы ж с тобой целый день голодом сидели. Заслужили вторую курицу.

И эту он ломал, подавая жене её любимую грудку, она всё никак не могла прийти в себя от увиденного, всё приставала:

   — Ну как ты? Скажи.

   — Обыкновенно. Хочешь, наворожу, и на ложе жареный баран окажется?

   — Не, не надо, Миша, не надо, — с вполне искренним испугом молвила жена. — Нам же спать на ложе.

И вдруг, осёкшись, покраснела.

   — Глупенькая, — молвил ласково Михаил и, схватив её за голову, поцеловал в нос, прижал к груди. — Ребёнок ты мой дорогой.

И дунул на свечу. Она погасла. В темноте Анница прошептала:

   — Надо бы вместе гасить... Как же ты?

   — Ничего, милая. Я за себя и за тебя дунул.

А со стороны свадебного пира нёсся весёлый шум, игра гуслей, песни и пляски. Казалось, что весь дворец ходил ходуном.

Три дня пировали во дворце тверского князя. Уже на второй день прискакал из Москвы боярин с несколькими гридями. Он привёз от московского князя Данилы Александровича поздравления новобрачным и подарки. И вручил их торжественно.

   — Московский князь Данила Александрович просил простить его, что не прибыл на свадьбу твою, Михаил Ярославич. А не прибыл он по причине важной — накануне у него родился ещё один сын.

   — Это какой же по счёту?

   — Пятый, князь. И окрещён он Афанасием. Данила Александрович пожелал тебе нарожать столько же, а то и больше. И послал тебе в подарок аргамака[154] под арабским седлом, а супруге твоей княгине Анне Дмитриевне опашень[155] с золотыми пуговицами.

Молодожёны благодарили москвичей за подарки и пригласили на пир. В тот же день князь Михаил прокатился на вороном аргамаке и остался доволен:

   — Хорош конь, воистину хорош.

Но, конечно, самый дорогой подарок Михаил Ярославич получил с женой. Князь Дмитрий Борисович, как и обещал, передал ему Кашинский удел, как раз прилегавший к землям Тверского княжества.

   — Богатей, сынок. Ширься.

12. СЪЕЗД[156]

   — Однако шириться на Руси не так просто было. То и дело данщики одного князя заезжали в удел соседнего князя. Это, естественно, служило причиной ссор, а то и потасовок на границах княжеств. Вот и с подарком свадебным — Кашинским уделом — неприятности начались. Вскоре после свадьбы Михаила с Анной скончался князь Дмитрий Борисович, в Ростов сразу же перебрался из Углича его младший брат, Константин Борисович, оставив князем в Угличе сына своего, Александра. И конечно, тут же князь Константин пытался оспорить право Михаила на «исконно ростовскую землю Кашинскую».

В Тверь к Михаилу Ярославичу прискакал гонец из Владимира.

   — Великий князь Андрей Александрович велел тебе, князь, прибыть во Владимир.

   — Зачем?

   — Из Орды туда приехал посол с повелением Тохты умирить нашу землю. И великий князь решил собрать во Владимир всех князей, дабы уговориться об отчинах и выходе.

   — Значит, и московский князь будет?

   — Да и московский и ярославский, все-все соберутся. Гонцы ко всем поскакали.

Михаил выехал во Владимир в сопровождении Сысоя и ещё нескольких гридей, захватив с собой и крепостную грамоту на право владения Кашинским уделом, которую вручил ему на свадьбе покойный Дмитрий Борисович. Он полагал, что на княжеском съезде новый ростовский князь Константин может заговорить об этом.

Во Владимире он не поехал сразу к великокняжескому дворцу, а отыскал подворье, где остановился московский князь Данила Александрович.

   — О-о, Миша, — искренне обрадовался Данила. — В нашем полку прибыло.

Они обнялись и даже расцеловались.

   — А мы вот здесь с Иваном, свояком твоим, а моим племянником, расположились. — Князь обернулся, позвал: — Ваня, иди поздоровайся со свояком.

Переяславский князь Иван Дмитриевич, в отличие от своего дяди, был не очень шумлив, скорее даже стеснителен. Он сдержанно поздоровался с Михаилом, обниматься не стал.

Князь Данила тут же потянул их обоих за стол.

   — Идёмте. Мои отроки дорогой вепря завалили, отведаем свежатинки.

Налил по этому случаю по кружке мёду хмельного, поднял свою:

   — Ну, со свиданьицем, братцы, — и выпил залпом, даже не поморщась.

   — Зачем он нас собирает? — спросил Михаил, для приличия пригубив свою кружку, — он не любил хмельное.

   — А кто его знает, — отвечал Данила, беря с блюда кусок жареной вепрятины. — Может, соберёт нас в одно место всех и перебьёт, как в своё время рязанский князь перебил слишком расплодившихся родственничков[157].

   — Ну у тебя шуточки, дядя Данила, — сказал Иван.

   — Какие шуточки, Ваня? От Андрея чего угодно можно ждать, не зря в молодости почти два года в Орде прожил. Не он ли доконал твоего отца? А сколько раз он Орду на нас приводил?

   — Ну, в этот раз-то он только посла Неврюя привёз.

   — Это, наверное, оттого, что в Орде своя замятица идёт. Меж собой помириться не могут. А будь там мир, наверняка приволок бы братец Андрей с собой какого-нибудь салтана с туменом, как пить дать.

   — А где он будет собирать нас? — спросил Михаил.

   — Наверное, во дворце. Как хотите ребята, а бережёного Бог бережёт, но пойдём мы туда в бронях, ну и на всякий случай с засапожниками. Оно бы и с мечами не мешало, но при входе его церберы всё равно отберут.

На следующий день сразу после заутрени их позвали во дворец. Они и впрямь все трое надели бахтерцы, прикрыв их цветастыми сорочками. Однако пополневшие фигуры их выдавали сокрытое — даже кафтаны не застёгивались.

   — Ничего, пойдём враспашку, — успокоил Данила. — А что брони заметны, так мы, чай, князья, не иереи альбо купчишки какие.

Съезд собрался в большой светлой горнице, вдоль стен которой были широкие лавки, покрытые коврами, а в простенке передней стены меж окнами стоял великолепный столец с высокой спинкой, изузоренной резьбой. И даже подлокотники стольца представляли собой каких-то вытянувшихся зверей с раззявленной пастью, тоже искусно вырезанных мастером.

На стольце сидел задумчивый Андрей Александрович. С двух сторон от него стояли ещё два седалища, видимо только что приставленные; на одном из них, справа от стольца, сидел епископ Симеон, недавно рукоположенный митрополитом Максимом владыкой Владимиру, Суздалю и Нижнему Новгороду.

«Ну, раз здесь епископ, — подумал Михаил, — ничего худого не должно случиться, зря брони надевали».

Седалище слева от стольца было свободно, и Михаил догадался: для посла ордынского предназначено. Князья, входя в горницу, делали неглубокий поклон великому князю и проходили, садились на лавки, где было свободнее. И как-то так случилось, вроде бы и не сговаривались, а расселись примечательно, разделившись обоюдным нелюбием. На лавку о правую руку от стольца сел Фёдор Ростиславич, с ним рядом ростовский князь и угличский. Напротив, слева от стольца, сел князь московский Данила Александрович, имея с двух сторон князя тверского и переяславского.

Наконец великий князь вышел из задумчивости, заговорил:

   — Братья, наперво хочу представить вам нового владыку Симеона, недавно рукоположенного митрополитом на владимирский владычный стол.

С этими словами епископ поднялся с седалища.

   — Благослови, отец святой, наш съезд, — сказал Андрей.

Симеон поднял свой крест, осенил им собравшихся, пробормотал негромко:

   — Возлюбите друг друга, чада мои, простите друг другу вольные-невольные прегрешения, и пусть воссияет над вами слово Божие во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Все дружно закрестились. Перекрестился и Андрей, молвив: