— Здравствуй, Юрий. Садитесь, — указал на лавку Михаил.

Когда боярин и князь уселись, Михаил Ярославич, кашлянув, заговорил:

   — Князь Юрий, исполняя приказ хана Тохты, я требую выдать мне князя Константина Романовича.

   — Зачем? — спросил Юрий, прищуря глаза.

   — Затем, чтобы вернуть его на законное место, на рязанский стол.

Повисла долгая пауза. Князь Михаил видел, что это требование застало Юрия врасплох, он не был готов к нему. И не мог даже посоветоваться с боярином, которого наверняка пригласил для этого.

   — Я не могу его тебе вернуть, князь Михаил, — наконец вымолвил он.

   — Почему?

   — Дело в том, что он умер.

   — Когда?

   — Вчера.

«Врёт, сволочь, врёт», — подумал князь Михаил, а вслух сказал:

   — Как же так? Жил-жил, ещё с твоим отцом в шахматы играл — и вдруг помер? У тебя помер. А?

   — Но я могу представить тебе его тело.

«И ведь представит, гад, обязательно представит».

   — Нет. Не надо, — выдавил Михаил, понимая, что, настаивая на выдаче князя (тела его), он обречёт его на гибель.

«Обыграл, опять обыграл меня сопляк».

   — Теперь ещё вот что. Под Переяславлем был убит мой боярин, воевода Акинф.

   — Он был и моим боярином, — заметил с усмешкой Юрий.

   — Над его телом надругались, срубили ему голову, взоткнули на копьё. Ты должен выдать мне его убийцу.

   — Но, князь, это война. Акинф пришёл под Переяславль не в цацки бавиться, а тоже убивать. А получилось наоборот. О каком убийце может идти речь? Сражение шло на равных: кто кого. И потом, где я найду теперь его убийцу? Смешно даже.

Юрий знал, что убийца Акинфа сидит с ним рядом, даже локтем касается его, но чтоб выдать Родиона?

Михаил понимал, что и здесь он проигрывает, ведь, в сущности, «мальчишка» прав, война есть война и Акинф сам пришёл и нашёл свой конец, его никто не гнал туда. Сам, всё сам.

   — Хорошо, — сказал Михаил, давая возможность к отступлению и себе и гостю. — Ты опроси всё же своих гридей. Можешь?

   — Конечно, могу.

   — Может, кто-то видел, как и кто убил Акинфа?

   — Я сегодня же узнаю, — сказал Юрий с такой уверенностью, словно убийца уже у него в кармане. — И завтра представлю его тебе. Делай с ним что хочешь.

Михаил Ярославич кивал головой, отлично понимая, что никого он не представит. Обиднее всего было, что и «мальчишка» видит его проигрыш и, видимо, в душе торжествует победу.

Едва Юрий вошёл в детинец, как тут же подозвал к себе Романца.

   — Возьми с собой Иванца, и идите в поруб, где садит князь Константин, прикончите его.

   — Зарезать?

   — Нет. Чтоб никаких следов, как бы умер своей смертью. Может, завтра Михаилу захочется убедиться в его смерти?

   — Хорошо, князь. Мы подумаем.

   — Нечего думать, дурак! Чтоб через час доложил мне о сделанном. Иди.

Князь Константин Романович сидел в порубе-тюрьме, пристроенном к стене на спуске к реке недалеко от Тимофеевских ворот. Посадили его туда вскоре после смерти Данилы Александровича и словно забыли. Раз в день старик приносил ему скудную пищу, обычно хлеб с водой, лишь иногда баловал горячим варевом. Вместо постели на пол темницы был брошен ворох соломы. Когда начались холода, старик сторож принёс и бросил ему драный овчинный тулупчик с валенками.

   — Оболокайся, а то заколеешь, — пробурчал дед.

Если летом вверху через продух, прорубленный вполдерева, чуть-чуть брезжил свет, то зимой продух заткнули сеном, дабы сохранять тепло в неотопляемом порубе, и поэтому здесь было совсем темно. Лишь когда приходил старик и открывал дверь, виделся узнику в эти мгновения дневной свет.

   — Как там? — спрашивал князь Константин.

   — Ничего хорошего, князь, — отвечал старик, считая, что это хоть как-то утешит высокого сидельца, мол, здесь плохо, но и на воле «ничего хорошего».

Когда на забороле началась беготня, какие-то крики, всё это доносилось и до заточника, поскольку поруб был прирублен к внешней стене крепости. И он спросил вошедшего сторожа:

   — Что там случилось, дедушка?

   — Осадили нас.

   — Кто?

   — Тверской князь Михаил Ярославич.

Эта новость обрадовала узника. «Господи, пусть падёт Москва, — с жаром молился он. — Пусть её возьмёт Михаил. Господи, пособи ему». Константин понимал, что с падением Москвы хоть как-то изменится его судьба. Не важно как, но лишь бы изменилась.

Но вот отворилась дверь и донёсся весёлый разговор:

   — Князь должен спать на перине.

В поруб ввалились два молодца в полушубках. У одного в руках была перина, судя по шуршанию набитая сеном, у другого — подушка.

   — Ну вот, князь, — молвил один весело, — будешь спать, как во дворце.

Не нравились Константину Романовичу эти зубоскалы, что-то в них настораживало его.

   — Вы бы прикрыли дверь, выстудите клеть.

   — Ничего, ничего, князь, ечас постелим тебе ложе и прикроем...

Перину бросили к стене, и один из парней насмешливо предложил:

   — Изволь почивать, князь.

   — Ступайте вон!

   — Хы. Гля, он не хочет, — почти с издёвкой сказал другой. — Так мы уложим.

И, подскочив, повалил князя на перину, крикнув другому:

   — Давай. Я держу ноги.

Тот, другой, накрыл лицо князю подушкой, прижав голову несчастного к перине. Обессиленный многомесячной скудной пищей, Константин почти не сопротивлялся. Через некоторое время Иванец, державший ноги, спросил:

   — Ну как? По-моему, уже.

   — Да, кажись, кончился, — сказал Романец, снимая подушку с лица князя. — Готов.

   — Ну вот, — проворчал Иванец, — стоило огород городить: давай перину, давай подушку. Зажали б хлебало ладонью, и всё... Он почти и не дрыгнулся.

   — Кто его знает. Зато с подушкой надёжнее.

Романец явился к князю Юрию, встал в дверях, подперев плечом косяк.

   — Ну? — поднял глаза Юрий.

   — Помер.

   — Не поранили? Ниче?

   — Нет, чист, как новорождённый, — осклабился Романец. — Но сторож сказал, что, ежели оставить на ночь, крысы объедят.

   — Вели сгоношить гроб и отнести его в церковь, отдайте иереям, скажите, преставился, мол. Пусть отпевают.

   — В какую церкву?

   — В Константино-Еленинскую.

На следующий день при встрече с Михаилом Ярославичем князь Юрий напомнил:

   — Ты давеча о Константине интересовался. Отпевают уж. Не хочешь взглянуть?

   — Нет, — нахмурился Михаил.

   — Може, тело возьмёшь?

   — Нет, сказал. Отправь в Рязань, пусть жена и дети оплачут.

   — — Ладно, — пожал плечами Юрий. — Раз великий князь велит, отправлю.

Чтобы хоть чем-то оправдать свой приход под Москву, князь Михаил настоял на заключении ряда-договора, в котором Юрий должен был признать его великим князем и права Михаила на Владимир и Новгород и впредь не искать под ним его прав, предоставленных ему ярлыком Золотой Орды.

Полагалось по заключении такого ряда целовать обоюдно крест, как бы призывая Бога в свидетели и утвердители. Но Михаил не стал этого предлагать, а Юрий не напомнил.

Михаилу Ярославичу сердце претило целовать крест убийце. Он был убеждён, что Константин умер не своей смертью.

Юрию Даниловичу тем более ни к чему было крестоцелование, так как он уже задумывал кое-что против Михаила, а совершать грех — переступая через крест — даже он не хотел.

Укрепили ряд лишь своими подписями и печатями. И расстались помирившись, но непримиримыми.

Сысой вошёл в горницу к князю, сообщил:

   — Михаил Ярославич, к тебе гости.

   — Кто?

   — Даниловичи.

   — Какие Даниловичи? Чего городишь?

   — Известно, московские.

   — Кто именно?

   — Афанасий с Александром.

   — С чем они?

   — С жалобой.

   — Давай их сюда.

Юные княжичи вошли промерзшие, продрогшие. Афанасий поминутно швыркал носом, втягивая набегавшие сопли.