— Миш, а нож у меня уже не отскакивает.

   — Ну да?

   — Ей-ей. Вот гляди.

Задрав домотканую рубаху, он достал нож, болтавшийся там у пояса на верёвочке, взял его за лезвие и, прищурившись, бросил в стену. Нож воткнулся рядом с затесью.

   — О-о, здорово, — не удержался от похвалы княжич. — И ещё можешь?

   — Да хошь сто раз.

Сысой кинул ещё несколько раз, и нож ни разу не отскочил от стены, а дважды даже угодил в затесь.

   — Сыс, научи меня.

   — Пожалуйста.

Когда Александр Маркович вернулся к своему воспитаннику, то, увидев эту картину, не возмутился, не вмешался, а остановился поодаль и стал с любопытством наблюдать за происходящим.

   — Да не так, Миша, не так, — поучал Сысой, — ты кидаешь, словно сам за ним лететь хочешь. А ты кидай его лишь, а сам, наоборот, руку-то отдёргивай. Вот гляди, как я буду.

Вечером, явившись к княгине, Александр Маркович сказал:

   — Ксения Юрьевна, позволь мне к Михаилу Ярославичу пристегнуть его молочного брата.

   — Сысоя?

   — Ну да.

   — Думаешь, так лучше будет?

   — Конечно. Что ни говори, а дети ж ещё. Им состязаться друг с дружкой во всём хочется. Друг от дружки научаться станут, перенимать что-то новое. Да и наука не в скуку — в радость им станет.

   — А не подавит Сысой Мишеньку? Дубина-то эвон какая растёт. Не заслонит?

   — А я-то зачем, княгиня? Всякому его место укажу, ежели что. Зато в грядущем у Михаила Ярославича милостник[27] будет самый верный и преданный, который жизни за него не пожалеет.

   — Ну что ж, тебе видней, Александр Маркович, бери Сысоя. А как успехи у Мишеньки?

   — Пока слава Богу. Кириллицу[28] всю уже одолел. Выучил все буквы.

   — Писать не начали?

   — Рано ещё. Рука плохо писало держит. Вот длань окрепнет, и почнём.

Так вновь когда-то сосавшие одну грудь Михаил и Сысой опять оказались рядом, под крылом одного пестуна, у одного источника знаний. По велению самой княгини Сысою были сшиты новые порты и даже сапоги из телячьей кожи. Последнему обстоятельству он особенно радовался, так как теперь было куда нож совать — за голенище.

Мальчишка понимал, что присоединён к княжичу из милости, и нисколько не обижался на пестуна, когда тот если что-то объяснял, то обращался лишь к княжичу, а Сысоя вроде бы и не замечал. И за успехи хвалил кормилец лишь Михаила, а если что-то лучше получалось у Сысоя, то и тут говорил княжичу:

   — Сделай, как он.

Именно так дядька-кормилец исполнял наказ княгини «не заслонять Мишеньку». Сысой был сильнее и больше Михаила, однако от Александра Марковича похвал никогда не слышал. Зато сам княжич не скупился для молочного брата:

   — Молодец, Сыска! Хорошо, Сыска! Покажи мне, как это делается.

Но если днём отроки играючи познавали премудрости воинского дела вместе, то на ночь, когда Сысой убегал в свою клеть, а пестун укладывал княжича у себя, наступал час тихих рассказов о былых далёких временах, о воинских подвигах предков княжича. Княжич слушал пестуна затаив дыхание и часто просил:

   — Александр Маркович, расскажи ещё про Святослава.

И кормилец в который раз начинал:

   — Давно это было, более трёхсот лет тому...

Когда же рассказ оканчивался гибелью героя[29], княжич, повздыхав, говорил:

   — Зря он через пороги пошёл. Зря.

   — А как, думаешь, ему надо было?

   — Надо было берегом.

   — Так печенеги-то на берегу же.

   — А он бы другим, той стороной.

Кормилец в темноте нежно прижимал голову отрока, ерошил ему ласково волосы.

   — Ах ты умница у меня. Правильно сообразил. Лучше врага на другом берегу зреть.

Эти детские наивные рассуждения радовали Александра Марковича: думает отрок. В рассказах своих перед сном в темноте кормилец старался поведать воспитаннику о делах его предков героических, славных, избегая страниц горьких и печальных, резонно полагая, что им не пришло время. Подрастёт княжич, окрепнет душой и телом — узнает.

Рассказал подробно и о подвигах Александра Невского, не преминув заметить:

   — Между прочим, он доводится тебе родным дядей. Он старший брат твоего отца.

   — Эх, — вздохнул отрок, — поздно я родился, ни дядю своего, ни отца не видел.

   — Ничего, сынок. Зато ты наследовал их кровь и дух. Спи.

Александр Маркович проснулся среди ночи от шума, донёсшегося снаружи. И тут же в дверь начали стучать.

   — Кто там?

   — Маркович, — раздался крик дворского Назара, — подымай княжича! Уходите к Волге!

   — Миша, Миша, — начал трясти княжича кормилец.

Но отрок спал столь крепко, что лишь мыкал недовольно, не желая просыпаться. Тогда пестун быстро натянул сапоги, подхватил кафтаны свой и княжича, схватил его спящего на руки и выбежал из клети.

Горел Тьмакский конец города. Оттуда по улице бежали люди, коровы, овцы, визжали свиньи. Тут же носился в нижней сорочке князь Святослав Ярославич, крича:

   — К Владимирским воротам... гоните скот к Владимирским воротам! Детей к Волжским... Скорей, скорей.

Огонь вздымался вверх, мчался, скача по сухим крышам домов, всё более увеличиваясь и разбухая.

Весь город, состоящий из деревянных строений, давно высохших и пересохших, был для огня лакомой добычей. И хотя с двух сторон город обнимали реки — Волга и Тьмака, — никто не пытался тушить огонь, все бежали туда, где ещё не горело, — к Владимирским воротам. Стоял невообразимый шум: крик, плач, рёв коров, ржание коней.

А огонь между тем перекинулся на деревянные крепостные стены, вспыхнули свечами вежи. По заборолам преследуемые огнём убегали приворотные сторожа. И это пламя, бегущее по деревянным стенам, было, пожалуй, самое опасное для жителей города. Стоило ему добраться до Волжских и Владимирских ворот, как сразу бы все, кто не успел выбежать из города, оказались бы в огненном кольце и наверняка бы погибли, сжарились бы в этом огромном костре.

На спуске к Волге Александр Маркович столкнулся с княгиней, которая держала на руках испуганную Ефросинью.

   — Что с ним? — крикнула встревоженно Ксения Юрьевна, увидев на руках пестуна сына.

   — Ничего, княгиня. Он спит.

   — Слава Богу, а я думала...

На берегу метались люди, кто бросался вплавь, кто, держась за доску или бревно, грёб к другому берегу. Тут же с опалённой бородой носился дворский Назар, распоряжаясь лодьями. Заметив княгиню, закричал:

   — Сюда, сюда, матушка, вот в эту лодью!

Вместе с княгиней сел в лодью и Александр Маркович с Михаилом на руках.

   — Высадите княгиню — и сразу назад! — скомандовал дворский гребцам. — Да живее, живее шевелитесь.

Лодьи носились между берегами, перевозя женщин и детей на левый берег, к избам Заволжского посада[30].

Жуткая картина виделась с левобережья погорельцам, выбравшимся на берег. Никто не хотел уходить к избам, все стояли и смотрели как заворожённые на огромный пожар, в котором сгорал город. От рушившихся балок и стропил взлетали вверх искры. На берегу слышался плач и бабий вой словно по покойнику.

Александр Маркович стоял с княжичем на руках, не сводя глаз с пожара.

   — Что это? — неожиданно раздался голос отрока[31].

   — Проснулся, сынок. Это пожар.

   — А что горит?

   — Наш город.

   — А мы?

   — А мы уж на другом берегу.

   — Как? И ты не разбудил меня? Как же так?

   — Ты не захотел просыпаться, Миша. Я будил тебя.

   — А где Сысой?

   — Не знаю.

   — Опусти меня на землю. Что я, маленький?

Александр Маркович опустил княжича, подал ему свёрток.